Соня, наконец, сумела справиться с дрожью в руках и нажала на кнопку выключения звука. После чего запустила пальцы в волосы.
Что, если Нина Аверина явилась ей будто знак? Предупреждение? Что, если она никому не расскажет о Лизе, и Нина тогда придет за ней снова. На этот раз, чтоб наказать. Как иначе объяснить, что ее отпустили?
«Где же мама?!»
И снова взгляд на часы. Девять.
Более полутора суток прошло с тех пор, как она оставила Лизу Аннинскую в странном, заросшем цеху заброшенного целлюлозно-бумажного завода. И никто не знал этого. Одноклассники считали, что все они выбрались. Или предпочли так считать. Взрослые не знали, что они вообще там были. И только Соня знала, где осталась Лиза.
И молчала.
«Я должна рассказать…»
2.
Трава чавкала под ногами, как плохо отжатая губка. Впереди дрожала световая дорожка от карманного фонаря.
– Какая же дрянь, Господи! – Алла Алексеевна Аннинская прижимала платок к губам. – Какая же ты дрянь…
Соня плелась за нею, не в силах вымолвить и слово. Внутри все будто стянуло жгутом. Было трудно дышать. В горле стоял ком, который девочка уже даже не пыталась сглотнуть.
Она оставила маме записку. Всего несколько слов: «Я в город. Знаю, где может быть Лиза Аннинская. Должна все рассказать. Вернусь, как все расскажу. Не волнуйся. Прости».
Отца Аннинской на площади, конечно, не было. Зато милиция, сперва скептически к ней отнесшаяся, в конце-концов согласились проводить Соню к Лизиной маме. Стоило той только начать что-то робко мямлить, как Алла Алексеевна распихала добровольцев и журналистов и склонилась над ней. А затем влепила такую пощечину, что у девочки перед глазами заплясали оранжевые и белые пятна.
– Сутки! Молчала целые сутки! Если, мелкая сука, с моей девочкой что-то случилось, я засужу тебя! Тебя и твою сучью мамашу!
Соня глотала слезы, искренне сожалея, что существо, натянувшее лицо Нины Авериной не убило ее прямо там – днем, среди гаражей.
– Ты будешь гнить в колонии! В колонии!
Ее потащили на завод. Соня пыталась сопротивляться, но быстро поняла – это пустое. Мать Лизы Аннинской была настроена решительно. Она была будто безумна.
Она велела показать ей то место, где Соня «бросила ее дочь».
Отчего пустошь не была болотом? Трясина затянула бы Соню вниз, тина сомкнулась бы высоко над головой. И ей не пришлось бы возвращаться туда – на завод. Вести Лизину маму и четверых взрослым мужчин-добровольцев к тому месту, где каблук ее сапога врезался в побелевшие Лизины пальцы. Не оставил той и шанса выбраться.
Разумеется, Соня рассказала не все. С ее слов, Лиза просто отстала. Сама Соня якобы думала, будто та выбралась. Но мол только сейчас в голову пришло, что одноклассница могла остаться в заброшенном цеху. Провалиться в пробоину в полу или еще что. Почему не рассказала раньше? Как-то совсем не подумала. Лиза могла пропасть и по дороге домой.
След от удара горел огнем. Соня прижимала к щеке замерзшую ладонь. И смотрела под ноги, на мокро-блестящую в тусклом свете фонарика мертвую траву.
Сбоку послышался глухой стук. Девочка, вздрогнув, проследила за метнувшимся на звук фонарным лучом.
– Эй, что с ним?!
Фонарик выхватил из темноты макушку ничком упавшего в траву добровольца. Один из мужчин приблизился и присел подле него на корточки. Не без усилий перевернул того на спину.
– Он вроде без сознания… – в голосе говорившего слышалось замешательство. – Но я не знаю, я не врач.
Упавшего похлопали по щекам. Попытались поднять ноги, как-то растормошить. Но тот не приходил в чувства.
– Слушай, Серег, давай его в больницу. Может что с сердцем.
– Что?! – это взвизгнула Алла Алексеевна. – Давайте как-нибудь может потом, а?! Мой ребенок…
– Мамаша, вы в своем уме? Нельзя же его здесь просто бросить.
«Им рядом с заводом становится то плохо, то еще что…» – вдруг снова вспомнились Соне вчерашние Женечкины слова.
– Мне не дотащить его одному. Честно говоря, я и сам неважно чувствую себя.
– Вы издеваетесь?! – оттолкнув Соню, Лизина мама ринулась к лежащему на траве мужчине.
Наклонилась и с остервенением принялась лупить того ладонями по щекам.
– Эй-эй! Вы что делаете?!
Оставшиеся добровольцы бросились к женщине. Обезумевшей.
Соня отвела взгляд от завязавшейся перепалки. Глаза сами собою нашли едва заметные в темноте трубы завода.
Она могла бы ведь и убежать. Где надобно искать Лизу она сообщила. Ей не было никакого резона возвращаться обратно – в жуткий, темный, ненормальный цех. Заросший странными, чужеродными для их города, да и вообще страны, растениями. Со стенами покрытыми вьюнком и плесенью…
«Господи…»
Соня отступила назад. Потом еще. Медленно. Шажок за шажком она стала пятиться прочь от завода. Орущие друг на друга взрослые того и не замечали.
Она поняла. Все поняла, наконец.
Еще шаг. Маленький. Острожный. Затем можно повернуться и дать резко деру.
Она поняла.
Буйная растительность за бетонным забором. Корни, побеги, торчащие из окон, выбившие стекла. Мох, расползшийся по Нининому лбу и щекам точно также, как расползся и по стенам цеха.
– А ты куда?! Стоять! – мать Лизы Аннинской, вырвавшись из рук оттаскивающего ее добровольца, бросилась к Соне.
Девочка в растерянности застыла, мыслями пребывая все еще с Нина Авериной – тогда, днем среди гаражей.
Длинные, выкрашенные в розовый, ногти вцепились в Сонину руку. Казалось, еще немного и они продырявят куртку. И синтепон полезет теперь и из рукавов.
– Ты уж точно пойдешь со мной! Паршивая дрянь! – она потащила ее к заводу с такой силой, что Соня едва не упала, не успевая переставлять ноги. – Если с моей дочерью хоть что-то случилось, я тебя прямо там убью, поняла?! Прямо там!
– Эй, успокойтесь!
– Алла Алексеевна, ну в самом же деле…
– Показывай, как вы туда пролезли!
После нескольких минут поисков, лучу фонарика все же удалось выцепить пробоину в заборе. Первым в нее полез доброволец – единственный оставшийся с ними мужчина, двое других решили нести третьего в больницу. В сознание он так и не пришел.
Следом за добровольцем на территорию завода пролезла Соня. И лишь последней из пробоины показалась Лизина мама.
Соня с тоской подумала о собственной. Она, наверняка, уже вернулась домой. Не находит себе места, перечитывает ее послание. Может она позвонила в милицию?
Едва Алла Алексеевна успела подняться на ноги, как вдруг резко согнулась пополам снова. Ее вывернуло. А потом еще и еще. Рвотные массы, хлеставшие из нее были так продолжительны и обильны, что Соне, успевшей отскочить на добрых два шага, все равно не удалось спасти от брызг резиновые сапоги.
«Для них действительно почти невозможно заставить себя к нему хотя бы приблизиться…»
Соня воровато оглянулась на дырку в заборе. Удастся ли ей проскользнуть?
– Веди! – разогнувшись, Лизина мама толкнула Соню вперед с такой силой, что та упала и с метр проскользила коленями по асфальту.
Боль едва не ослепила ее. Вчера после падения в цеху по коленям расползлись сине-фиолетовые кровоподтеки. Не оставалось и сомнений, что им предстоит почернеть.
– Что с вами?! Василий?!
Обернувшись, Соня сквозь радугу слез увидала, как единственный оставшийся доброволец, оседает на землю. Фонарик в его руке накренился. А потом выпал и покатился по асфальтированной дорожке.
Алла Алексеевна, вцепившаяся в рукав его куртки, предпринимала тщетные попытки поднять мужчину на ноги. Но с лица того спешно сбегала краска, а глаза закатились.
И это был последний Сонин шанс.
– Василий, очнитесь!
И не думая больше об осторожности, она ринулась прямиком к пробоине в бетонном заборе. Бежать, ей нужно скорее бежать. И пускай вокруг темно, пускай впереди пустошь, а затем гаражи. Пускай там будет даже Нина Аверина…
Но Лизина мама оказалась быстрее.
Краем глаза Соня успела увидеть, как на белую световую дорожку от фонаря брызнули крупные красные капли, когда лоб Василия разбился об бордюр тротуара. И подумала: «Словно кто-то бусы порвал».
