3.

Сонины волосы были намотаны на кулак Аннинской, когда она вталкивала ее в железную дверь главного здания. Девочка вцепилась ногтями в запястье женщины, пыталась царапаться. Но все бестолку – та не ослабляла хватки.

Как только они оказались в цеху, как только Сониных ноздрей коснулся сладковатый, сырой запах, Лизина мама встала как вкопанная. Кожа на Сонином затылке натянулась сильнее, и девочка скривилась от боли. Луч фонарика, стиснутого в пальцах Аллы Алексеевны, лихорадочно заметался по темным силуэтам кустарников и деревьев. Соня не видела ее лица, но знала точно: глаза Аннинской вытаращены так же, как были вытаращены вчера и у них самих. Лицо быть может перекосила гримаса неверия, а быть может оно осталось таким же обезумевшим, каким было весь вечер.

– Что за чертовщина…

«Смешно» – не весело отметила Соня. Женщина точь-в-точь повторила слова собственной дочери.

Хватка на волосах ослабла, и Соня осторожно попыталась податься вперед. Лизина мама, девочка полагала, пребывала в совершеннейшем ступоре, раз позволила это.

«Может еще не поздно?»

Соня бегала глазами по сторонам, прикидывая сколько еще времени должно пройти прежде, чем вчерашнее повторится. Когда начнут гнуться к бетонному полу деревья, когда коридор примется удлиняться? Когда до двери, до которой не было сейчас и двух шагов, придется бежать с минуту?

Она так крепко о том задумалась, что и не сразу заметила, что волосы свободно рассыпались по плечам. Больше никто их не держал.

Она запоздало обернулась. Но не успела увидеть уже ничего, кроме падающего вниз круглого, светящегося глазка карманного фонаря.

Металлический «Дзанк!».

И цех погрузился во тьму.

С губ сорвалось сиплое: «Х-ха-а-а». На глаза навернулись слезы.

Это все? Она не выберется отсюда, как не выбралась накануне Лиза? Кто-то утащит ее вглубь цеха? А что потом? Что с ней сделают?

Соня подняла руки. Слепо зашарила ладонями с растопыренными пальцами по темноте.

Она поняла: то был конец.

Он вспомнила жмурки в начальной школе. Ей тогда завязали глаза, она водила. Размахивая руками в воздухе – точно так же, как и сейчас – она хваталась за пустоту. Это было неприятно. Даже немного страшно. Не видеть.

А потом споткнулась и упала на пики низенькой ограды у соседнего огорода. Ей тогда повезло – лишь поцарапала шею и разорвала курточку. А соседка сказала, что она едва не убилась.

Повезет ли ей и теперь?

3.

– Не бойся, – прошептал вдруг чей-то голос в самое ее ухо. И от чужого дыхания колыхнулся на шее пушок.

Спина покрылась гусиной кожей.

Это была вовсе не мать Лиза Аннинской.

Внутренности скрутило тугим узлом. Горло обожгло желчью.

Соня перестала чувствовать собственное тело. Ни руки, ни ноги, ни даже губы – ничто не слушалось больше. Она не могла пошевелиться. Не могла издать и звука.

– Не бойся, Матушка не обидит тебя.

Соня дернулась вперед и упала на колени. Снова колени. Из глаз покатились слезы, но боль отрезвила ее. И Соня заставила себя ползти. Неуклюже, почти не чувствуя под собой пола. Но все же ползти.

– Не нужно, милая. Я не хочу причинять тебе боль.

Соня отстраненно подумала, что еще немного и она просто обмочится. Но какая разница?

Она прокусила губу. Слезы все катились, неприятно щекоча щеки. Инстинктивно, Соня изо сжала колени, когда поняла что и вправду вот-вот описается.

– Кто ты?!

Эхо насмешливо передразнило ее. «Ктоты-ктоты-ктоты».

Она не знала, для чего это спросила. Что бы поменялось, узнай она, кто поджидает ее в темноте?

Словно в ответ на свои мысли, девочка услышала тихое электрическое гудение. И рухнув на бок, закрыла голову руками.

“Мама… мама”

Если бы Соня не была так напугана, не тряслась бы на полу с лицом, перекошенным гримасой безумия, то быстро узнала бы этот звук – примерно с таким же зажигаются, обыкновенно, лампы в актовом зале гимназии.

Горячие капли заскользили по внутренней стороне бедер. Толстые колготки, намокнув, налипли на кожу

В следующий миг в цеху, действительно, вспыхнул свет. Такой яркости, что словно лезвием полоснул девочке по глазам. Она зажмурилась.

А когда пару мгновений спустя проморгалась, увидела совсем рядом распластавшуюся на полу Лизину мать.

«Господи»

Соня уставилась в ее лицо. Красивое, как и у Лизы. Она была моложе, чем Сонина мама. Выглядела лучше – без лучей морщин в уголках глаз, без обвисших щек. Почему-то девочка заметила это только сейчас. Быть может потому что с ее лица пропало то полоумное выражение.

Она была совсем близко. Странно, ведь Соне казалось, что она точно проползла несколько метров от того места, где ее настиг голос.

Но ей всего лишь нужно было протянуть руку, и пальцы непременно коснулись бы светлой ворсистой ткани пальто. Тоже очень красивого, Сонина мама не могла позволить себе таких вещей.

То, что женщина была мертва, девочка поняла как-то сразу. На теле ее или лице не было каких-то видимых повреждений. Но кожа была словно восковая, глаза стеклянные, широко распахнутые. А еще она больше не была злой.

– Матушка остановила ее сердце, – голос раздался прямо над Соней, и девочка медленно подняла голову. – Но скоро она сможет дать новую, чистую жизнь.

Рядом была Нина. Нина Аверина.

«Ну конечно»

Та самая, новая ее версия. Одноглазая, поросшая мхом.

Соня спрятала лицо в ладонях : «Я верно сошла с ума…»

– Не стоит горевать из-за такой ерунды, – сказала Нина, неверно истолковав ее жест, – Она – грязь. Они сеют грязь. Грязь есть смерть.

«Что?»

Соня отняла руки от лица. И медленно обвела взглядом цех. Впервые, как зажегся свет. И в нем он предстал перед ней чем-то совсем другим. Чем-то сродни зимнего сада или, быть может, теплицы.

Это было… красиво. Завораживающе. В груди Сони вдруг снова заворочалось то самое чувство, что появлялось, когда она глядела издалека на завод.

Здесь было много разных растений. И трав, и цветов и кустарников и… ещё тел. Все цвело, все было не просто зелено. Цех просто утопал в пестроте красок. И разбросанных телах.

Повсюду.

– Мы сделаем все снова чистым. Пока не время, но скоро все станет таким же как прежде.

Воздух со свистом вышел из Сониных легких.

Взгляд задержался на розовых кустах впереди.

Красивые, большие бутоны. Раскрывшиеся, сочные. Бордовые, словно венозная кровь.

А в самом низу, на полу, среди толстеньких столов, под раскидистыми лапами лежали они. Три маленьких тела, которые, в отличие от других, Соня сразу узнала. Малыши – брат и сестра Красновы и… Лиза Аннинская.

– Да, так бывает, – Нина проследила за ее взглядом. – Матушка не всегда приживается. Но они все равно подарили нам новую жизнь. Оглядись вокруг, удачных примеров ведь куда больше.

Лиза была совсем белой. Лежала на полу распластанная, будто морская звезда. И из груди ее, изо рта, рук, живота… росли цветы. Розы. Стебли их были крепки, а корневище проглядывалось через сделавшуюся тонкой и полупрозрачной кожу. Словно вспухшая варикозная сетка.

Соня оторвала взгляд от ее тела. А перед глазами все равно так и стояли еще не успевшие раскрыться, но набухшие цветом бутоны.

Соня не закричала. Не попыталась бежать.

Только снова заскользила остекленевшим взглядом по цеху. Натыкаясь на все новые и новые цветущие тела.

А потом она заметила их. Безмолвно стоящих вдоль стен детей. Их были десятки. А может сотни? Соня не знала.

Они не были мертвы – шевелились, она сама видела. Хотя быть может рассудок уже совсем ее подводил.

Мальчики и девочки – от малышей до подростков – совсем разного роста, с разным цветом волос и одежды. Они молча глядели на нее. И улыбались – беззлобно. Ласково.

Женя Печорина, Алеша Маркин, Костя Петров…

А шея и щеки их были покрыты мхом. Лица – серые, ни живые, ни мертвые. Во многих местах кожу пробивали зеленые побеги. И вздутые зеленоватые вены ее украшали.