“Мерзкая сука”

Лиза Аннинская, носившая юбки как из американских фильмов, слушающая на переменах CD-плеер и имеющая при себе столько жвачки, что хватало всем, кто протянет руку.

Лиза Аннинская, учившаяся на твердое «отлично», недавно получившая самые высокие похвалы за сочинение «Пестрые краски осени», назвав листву, гниющую на дорогах Данилова Бора «красно-желтым пожаром». А та больше похожа была на кошачью рвоту.

Лиза Аннинская.

Лиза Аннинская, окруженная дюжиной их одноклассников, проплывала сейчас прямо мимо нее – Сони, застывшей на ступенях магазинчика.

Как и обычно, Соню они будто бы все не заметили. Миновали так, словно ее вообще и не было. Болтали и смеясь над им только понятными шутками.

Это было гадко.

Гудящая компания семиклассников смотрелась в этой части города чудно. Не к месту. Большинство гимназистов жили по другую от школы сторону. В более благоприятных районах, домах побольше и побогаче. И здесь делать им было нечего.

Соня глядела им вслед, не решаясь двинуться с места. Надобно дать отойти им подальше. Чтобы пойти потом спокойно своею дорогой. В привычном и ставшим уже необходимым одиночестве.

Вскоре она заставила бы себя совсем выкинуть эту шайку из головы, вернуться мыслями к заводу или учебе, к пирожному, если бы вдруг один из них не обернулся. И не поманил ее пальцем.

Вдовин.

Она подумала: «Что за ерунда?». Между бровей пролегла складка.

Но Вдовин остановился, отстал от остальных – того и не заметивших. И замахал Соне рукой, подзывая к себе.

Никто из них никогда не приглашал ее присоединиться. Чем бы они ни занимались, куда бы ни шли, о чем бы ни разговаривали – это было лишь для «своих».

Соня пребывала в еще большем замешательстве, чем минутой ранее.

И Вдовин тогда сделал что-то совсем невообразимое – зашагал к ней навстречу.

– Мы идем на завод! – крикнул он, приближаясь, так непосредственно, словно они снова сидели на контрольной за одной партой. – Давай, двинешь с нами!

Соня вытаращилась на него:

– Что?

– Что “что”? На завод говорю пойдешь?

– Почему?

– Что «почему»? – Вдовин остановился напротив, сунул руки в карманы брюк. – Я видел, как ты пялилась на него. Не говори, что тебе не интересно.

– Почему ты зовешь меня… – выдавила девочка. – С вами?

– А чего нет? – он фыркнул. – Чем больше, тем лучше. Ну и если чего, тебя толкнем кому-нибудь на съедение, и успеем удрать.

Она стиснула губы так, что те побелели. А он засмеялся.

Соня обогнула его, желая убраться подальше и побыстрее.

– Эй, ну куда ты? Я пошутил!

– Отвали.

Он последовал за ней:

– Ну все, извини. Считай, это благодарностью за списанную контрошу. Идем.

– Я не хочу! – девочка ускорила шаг.

– А-а, просто ссышь, – Вдовин снова смеялся. – Я понял.

Она прикрыла глаза. Какая дурацкая провокация.

– Серьезно, Коткина, на твоем месте я б не отказывался. Кто знает, может и с остальными подружишься, наконец.

Соня посмотрела на него через плечо. Сердце забилось быстрее, заалели щеки и уши. Признаваться самой себе не хотелось, но это было для нее важно.

«Подружится?». Она не знала, возможно ли стать другом для тех, кто обыкновенно едва ее замечал. Они были всегда чем-то в их классе особенным. Дружная компания, сплоченная во всем – от покуривания в школьных туалетах, до травли «лишних».

– Не можешь ты долго быть «и вашим, и нашим» – протянул мальчик. – Не будут домашки тебя вечно спасать. Прояви себя как-нибудь. Такой ведь шанс.

Ей сделалось жарко. Она никогда не смотрела на это под таким углом. Что ее «помощь» – домашние работы, контрольные, самостоятельные – станет недостаточной защитой от них.

Они всегда с ней держали нейтралитет. Ни друзья, но и не враги. Конечно, преочень хотелось стать частью компании. Но и без того жилось сносно. Но что если…

– Ну так что?

В горле встал ком.

«Что если он прав?»

Она вспомнила Сережу и Веру – над ними смеялись, и то было еще безобидным. А потом Вере наплевали столько жвачек на косу, что той пришлось под мальчика обстригать голову. А Сережа…

– Ладно, – еле слышно сказала она.

– Да? Идешь? – улыбка его была широкой и хищной. – Умница. Давай тогда ускоряться.

И хотя в Сониной груди зародилась надежда, мол вот он – конец ее одиночества. Скоро она станет одно из них. Будет в безопасности, точно-преточно. А утром ведь еще и мечтать не смела. Но где-то еще глубже, и куда стремительнее пускало корни кое-что другое. Дурное предчувствие. Очень.

3.

Днем ранее

Нина сбежала с продленки во время прогулки – как делала довольно часто, несмотря на жалобы учителей и крепкие подзатыльники от отца. Сегодня рюкзак ее остался в гимназии, потому что девочка собиралась вернуться. Все, что ей было нужно – метнуться за «Биг Боном» в ближайший ларек. И быстренько расправиться с ним, сидя где-нибудь за гаражами, в месте, которое не проглядывалось бы из школьных окон.

Туда и обратно. Вот и вся затея – никто и не хватится, она была уверена.

Протиснувшись между выкрашенными в синий прутьями забора, она со всех ног бросилась через дорогу. До ближайшего ларька было с половину квартала. Нина умела преодолевать это расстояние за каких-то пару минут.

Разумеется, купить пачку круглых, похожих на гайки, сухариков можно было и в школьном буфете. Но цена так отличалась от ларечной, а карманных денег было так мало, что Нина – а дурой она не была уж точно – предпочитала на свой страх и риск сбегать с продленки. И втихаря грызть «Биг Бон» за гаражами. Еще и делиться не нужно – очень славно.

Высыпав на кассовое блюдце всю мелочь, выгребенную из карманов, Нина схватила бежево-красную пачку и сломя голову побежала обратно. Отдышалась уже за гаражами.

Примостившись на бордюре в самой дальней от гимназии линии, она разорвала упаковку и с упоением вдохнула химозно-чесночный запах. Прикрыла глаза.

Как же это все-таки было хорошо, правильно – делать что-то опасное и приятное одновременно. Сердце учащенно билось, щеки раскраснелись, а руки и губы постепенно покрывались тоненькой пленкой из жира и крошек. Нина снова всех обвела вокруг пальца. И толстую повариху, на переменах дежурившую у прилавка с пиццами, чипсами и шоколадом. И молодую учительницу, только-только вернувшуюся из декрета. И одноклассников, как чайки налетавших на каждого, кто имел неосторожность сунуться в кабинет не расправившись прежде со столовскими покупками. И родителей, что не узнают о ее маленьком нарушении школьных устоев.

Шелест сора под чужими ногами она уловила не сразу. Сухарики звонко хрустели на зубах и, казалось, могли заглушить даже пушечный выстрел. А потому когда он – подросток лет пятнадцати-шестнадцати – появился из-за угла, она чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Привет, – его голос был каким-то по-девчачьи высоким. Противным, – А что ты тут делаешь?

Нина с трудом проглотила недожеванные сухари. Острые края царапнули горло и она закашлялась.

– Прости, если напугал, – подросток подошел ближе, и Нина резко вскочила на ноги.

«Гот!» – промелькнуло в ее голове.

Тот и вправду был с головы до ног одет во все черное. Даже руки в перчатках. Даже голова в капюшоне. Единственным открытым участком тела было лицо. Такого странного зеленовато-серого цвета, что девочка тут же решила, что он не только гот, но и наркоман.

– Мне надо идти, – сообщила Нина, разумно пятясь назад.

– Конечно, – он вроде как улыбнулся, а вроде как и нет. Губы натянулись, а выражение лица – отрешенное совсем – никак не изменилось. – А ты не видела… пока сидела здесь, случайно, кота?

– Кота? – девочка заозералась по сторонам, но едва ли для того, чтобы попробовать отыскать кота.

– Да, серого.

Странный подросток остановился от нее в паре шагов. Нина тоже остановилась, так как спина ее уткнулась в железную дверь гаража.

– Нет, не видела.

Она спешно пыталась придумать, как ей поступить. Броситься вперед? Или лучше в сторону? Бежать в правый конец линии? Или в левый? Закричать на всякий случай? Или поберечь дыхание?