========== I. ==========

1.

«Сколько еще детей мы должны потерять, чтобы город начал хоть что-то дела…»

Конец фразы тонул в черном рюкзаке, завалившемся на бок подле соседней парты. Соня уже с добрую минуту неотрывно глядела на заголовок, сдирая зубами бахрому у ногтей. Она знала, о ком на этот раз была статья.

– …Вопреки популярному мнению, город начинает умирать не тогда, когда закрываются его предприятия, – учительница, описав круг по классу, остановилась у кафедры, щедро залитой холодным оконным светом. – Город начинает умирать тогда, когда жители его начинают мечтать об отъезде.

Во рту стало солоно, и Соня опустила руку. Растерла между пальцами выступившую кровь. Перевела взгляд на скукожившееся на подоконнике обезьянье дерево. С каждым уроком геометрии то выглядело все хуже и хуже. Как и все здесь растения, впрочем. Ей думалось, их смерть учительницу заботила куда меньше.

Осенью вид из окна открывался по-настоящему удручающий. Данилов Бор был городком, вообще-то, миленьким – в светлое время дня. Но вот вторая гимназия располагалась в месте совсем неудачном.

Речь учительницы сделалась такой эмоциональной, что та стала задыхаться.

А Соня глядела в окно. Оно выходило на гаражный массив – длинные ровные кирпичные линии с разноцветными металлическими дверями. Коричневыми и зелеными. Коричневыми и зелеными.

А за гаражами стоял он.

– Кто из вас по доброй воле согласился бы стать убийцей? – учительница продолжала, вцепившись в кафедру так, что побелели костяшки. – Собственного дома?

Ржавые трубы походили на шпили собора. Мрачная, жуткая крепость – вот на что это было похоже. Неприступная, покинутая. Жадно наблюдающая за жизнью съежившегося у ее стен городка. Ее погубившего. Ей ненавистного.

– Интересуешься? – раздался голос у самого уха, и Соня вздрогнула. – Так и манит, правда?

– Да нет, – она поспешно отвернулась от окна. Сосед по парте оскалился.

Целлюлозно-бумажный завод закрыли около девяти лет назад. На ворота нацепили замок, бывшую стоянку занял гаражный кооператив. Трубы перестали выдыхать в небо столбы сизого дыма.

Но быть частью города, частью их жизни он не перестал.

– Я думаю, всех их там и держат.

– Кого? – Соня скосила глаза на Вдовина, затем бросила быстрый взгляд на учительницу.

– Пропавших детей, – он придвинулся еще ближе, и девочке сделалось неуютно. – Где же, как не там? И не сунется туда никто искать – в милиции дураков нет.

– Бред, – Соня языком отлепила жвачку от нижних передних зубов. Скатала в шарик, выплюнула в ладонь. И приклеила под парту.

– Не были они там. На что угодно могу поспорить.

Она промолчала. Откинулась на спинку стула, скрещивая на груди руки.

Соня не считала, что кому-то имелся резон удерживать похищенных на заброшенном заводе. Денег-то ведь ни за кого так и не попросили. Дети просто пропадали.

Соня считала, что их убивали.

– …Вот почему отъезд – это преступление! Настоящее предательство. Кто учил бы вас, если б я, вот например, решилась уехать? Кто лечил бы вас? Вы, именно вы – спасение нашего города. Вы чисты, вы еще дети…

Соня опустила глаза на клетчатый тетрадный лист. «Двадцатое октября. Классная работа. Смежные и вертикальные углы.». Вытянув из пенала карандаш, она от нечего делать нарисовала на полях цветок. После чего сразу стерла обратной стороной. За «грязь» в гимназии снижают оценки.

Когда уроки закончились, Соня в числе первых спустилась к раздевалкам. Ей некого было ждать.

Ее куртка была красной и стеганой, шапка – болотно-зеленой. Именно так скажет мать, если придется давать объявление в «Северянку». Если и Соня пропадет без вести. Если и ее фотография будет смотреть сквозь витрины ларьков с прессой.

Соня скомкала шапку и бросила в портфель.

– Коткина!

Она затормозила у поста охраны. Обернулась на встревоженный оклик классного руководителя. Физик спешно приблизился к ней, чтобы сказать:

– Дождись кого-нибудь. Не надо ходить одной, времена такие…

Какие именно времена он сообщить не успел – был перехвачен завучем. И, постояв подле них приличия ради еще минуту, Соня развернулась и двинулась на свободу.

Ей привычно было ходить одной. С друзьями не сложилось. И хоть в свои тринадцать девочке хватило хитрости не допустить травли – благодаря подкармливаю контрольными соседей по парте – обзавестись особенно близкими приятелями не удалось. Но свою участь она все равно считала лучшей, чем какой та могла быть в их разделенном на «своих» и «лишних» классе.

Путь домой был настолько привычен, что никогда не казался и не мог показаться Соне опасным. Даже теперь, когда пугающие заголовки еженедельно мелькали на первой полосе «Северянки».

Ведь так было уже давно.

Первые объявления о пропажах появились не год и не два назад. Конечно, в последние месяцы они участились. Но все же Соня – как и все ее одноклассники, как и вообще все дети – продолжали ходить в школу, протаптывая до омертвевшей земли одни и те же дорожки. Что бы ни писали в газете, а на деле ничего совершенно для них не менялось – в привычной жизни. И в Сониной тоже. До этого дня.

Нина Аверина – первая исчезнувшая, кого Соня знала лично. Остальные учились в классах старше или младше, в других школах, а то и вообще ходили еще в детский сад. А Нина Аверина была дочкой маминой подруги. И о ее пропаже Соня узнала гораздо раньше, чем редакторы «Северянки». Вчера вечером, подглядывая за воющей женщиной сквозь дверную щель. Она там так и уснула – у них на кухне.

Хоть Соня и жила неподалеку от заброшенного завода, путь ее лежал не через гаражи. В обход. По дороге она привычно заходила за хлебом или молоком. Мама говорила, что когда есть возможность – лучше есть все свежее. А еще говорила: «Сегодня – есть, завтра – нет».

«Пятый» был магазинчиком почти неприметным. Приютившимся между деревянными одноэтажными домиками. Все они в Даниловом Бору такими были – никакой высотной застройки. С резными, похожими на кружева наличниками, палисадом и раскидистыми кустарниками, загораживающими дома от узкой вечно-пыльной дороги. «Как в дореволюционные годы» – сообщили как-то из телевизора.

Пары шагов не доходя до магазинчика, Соня привычно застыла, отдавая дань открывшемуся виду. Пройти мимо, вот так не остановившись, казалось совсем невозможным. То, каким представал покинутый городом целлюлозно-бумажный завод, было зрелищем необъяснимо чарующим. Завораживающим.

И вместе с тем необъяснимо пугающим.

В детстве Соня воображала будто завод, соседствующий с ее домом, был замком какого гонимого темного князя. Что внутри труб, за проржавевшими металлическими листами скрываются каменные башни. С бойницами. Что в вытянутых четырехэтажных зданиях располагаются покои, библиотека и бальные залы.

Когда подросла, она думать так перестала. Но окончательно изгнать место это из мыслей не выходило. Оно так и манило ее. Своим видом. Своей репутацией.

Резко хлопнула дверь. Соня моргнула. Поняла, что нога ее застыла в воздухе, так и не сделав неосознанного шага вперед. Девочка поставила ее на место.

Охочий до бутылки бродяга не удержал ручки. И дверь опять хлопнула. Сбросив окончательно наваждение, Соня не без усилий заставила себя отвернулась от завода. И двинулась в магазин.

Задержалась привычно у прилавка с выпечкой. Пирожки с печенью пахли превкусно. Но рядом на кварцевом свету поблескивали кремовые розочки песочных пирожных – тех самые, какие недавно Аннинская раздавала классу по случаю своего дня рождения. Пятнадцать рублей за штуку – можно с ума сойти.

– Девочка, ну ты покупаешь или чего?

2.

Она оказалась на улице, плотно прижимающая к груди пакет с пирожным. Соня попробовала его впервые далеко не на дне рождения чертовой Лизы Аннинской. Это лакомство открыла для нее бабушка, угощавшая им каждый раз, когда приходила в гости. Бабушка умерла. А Аннинская принесла “те самые” пирожные в школу. И все испортила.