– Я, правда, не хотел, чтобы так вышло. И мне очень жаль, что ты перенервничала. Прости... Мама неожиданно вернулась, застала меня буквально на пороге, ну и… ей, в общем, плохо стало.

– Ну, кто бы сомневался. Я даже не удивлена ничуть тому, что твоей маме стало плохо. Ничего нового.

– Зачем ты так?

– Отпусти меня! Иди вон к маме. А меня оставь в покое. Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Таня, да куда ты? Останься у меня.

– Ты вообще меня слышишь? Я видеть тебя сейчас не могу! Просто не могу и всё.

Наверное, это прозвучало убедительно, потому что Рощин сразу отпустил меня. Но и не уходил.

– Ну куда ты сейчас пойдешь? Ночь же…

– К тёте поеду.

– Останься хотя бы до утра. Я к тебе не подойду, если не хочешь меня видеть.

Я даже спорить уже не стала, просто обогнула его и пошла дальше. Он не догонял меня больше, что меня, конечно, уязвило. Пусть даже я и говорила, чтобы он отстал, но всё равно… Как мало я, оказывается, для него значу. А я-то себе навоображала…

Хотя нет, он снова меня догнал. Придержал за локоть.

– Чего тебе? – развернувшись к нему, зло прошипела я.

– Просто подожди немного, – сказал он устало. – Сейчас такси приедет, отвезет тебя, куда скажешь.

– Не надо мне твое такси! – выпалила я.

Он лишь взвел глаза в ночное небо с таким выражением, будто всё ему осточертело до невозможности. Ему!

Его слегка потряхивало, видимо, начал подмерзать раздетый на морозе, и дыхание вырывалось клубами пара. Ну а я уже ни рук, ни ног, ни лица не чувствовала. Наверное, это плохо. Еще обморожения мне не хватало для полного счастья.

Но вот вдали, в конце улицы показались фары.

– Такси, – сказал он не просто уставшим, а каким-то чужим голосом.

Машина плавно подъехала и остановилась. Дима сунул водителю деньги в приоткрытое окно, даже не знаю сколько. Наверное, много, потому что сказал, что сдачи не надо. Можно было, конечно, до конца упираться, быть гордой и всё такое, но я уже с ног валилась от изнеможения.

Водитель оказался услужлив: выскочил, открыл багажник, аккуратно поставил туда мою сумку. Я тем временем нырнула в теплый салон.

А Рощин стоял на дороге и смотрел, пока мы не уехали.

***

Я продиктовала домашний адрес. Не захотела к Вале. В другой раз я бы побоялась, наверное, возвращаться к отцу, но после пережитого сегодняшнего стресса и всех этих мытарств у меня просто не осталось сил на страх. Такая апатия на меня навалилась, что я, наверное, не испугалась бы даже, если б вдруг начался конец света.

В такси меня разморило. Водитель монотонно рассказывал, как только что довозил кого-то в Молодежный, а его нагрели на четыреста рублей, и он расстроился. А тут наш заказ поблизости. И заплатили ему в два раза больше, чем надо, и он теперь опять радуется жизни.

– Вот так оно всегда и бывает, – философствовал он, – не знаешь где найдешь, где потеряешь.

Он ещё рассуждал на эту тему, но я уснула. Разбудил он меня, когда мы уже подъехали к моему дому. Предложил помочь с сумкой, но я отказалась. Доплелась сама.

Дома и правда никого не было. Я зажгла свет в коридоре, потом на кухне и в большой комнате. Пусто. Однако и моего письма на столе тоже не оказалось. Значит, отец появлялся, прочел и куда-то ушёл… Да и плевать.

Я снова погасила везде свет и убрела к себе. Рухнула без сил на кровать, прямо поверх покрывала. Уткнулась лицом в стену. Как жить дальше? Уже не из-за отца – из-за Рощина сердце болезненно сжималось и кровоточило. Он ведь предал меня. Он выбрал не меня. Он практически от меня отказался. Бросил на произвол судьбы. Как это перенести? Как вытерпеть? Я же так ему верила, я же его любила... люблю...

Вдруг из прихожей донесся шум. Хлопнула входная дверь. Отец. Если он сейчас пьяный, если полезет выяснять отношения – я точно умру. Просто кончусь и всё.

Я замерла, затаила дыхание. И тут же послышались шаги. Осторожные. Значит, по крайней мере, он не пьян, а то бы топал и всё крушил на пути.

Отец потихоньку приотворил дверь в мою комнату. Я притворилась, что сплю. Он не шумел, не издавал вообще ни звука, но я чувствовала его за спиной. Чувствовала, что он стоит рядом с кроватью и смотрит на меня.

Господи, да уйди уже. Дай мне хотя бы до утра побыть одной, мало-мальски успокоиться, прийти в себя.

Отец вышел. Но только я вздохнула, как снова вернулся. Неужели догадался, что не сплю? Только не это! Я просто не в состоянии сейчас ещё и его выслушивать.

Он подошёл к кровати. Я вся напряглась, сжалась в комок. И вдруг он укрыл меня покрывалом. А потом едва слышно прошептал: «Прости меня, Танюша, прости меня…».

Таня уехала. Я не сумел её удержать. Можно было хоть тысячу раз попросить остаться, это бы ничего не дало. Я видел её лицо, слышал её голос. В таком состоянии она готова была бежать куда угодно, лишь бы не находиться рядом. И я ее понимал. И от этого становилось только тягостнее.

Я подвел ее. Ту, которую люблю так, что в груди больно. Ту, которую хотел защищать и беречь. Подвел ее в такой малости. И хотя я говорил себе, что позже она успокоится немного, выслушает меня, поймет и, может быть, простит, но сам понимал – не поймет и не простит. Как ни крути, но я ее предал. А самое скверное, что и снова поступил бы так же. Ну разве что взял бы с собой телефон.

Я снова набрал Таню, хотел узнать, как доехала, но, выслушав автоответчик, сообразил, что сотовый у нее разряжен. Зарядка от него болтается у меня где-то в сумке. Решил, утром схожу к ней.

Когда вернулся домой, понял вдруг, что замерз. Колотило меня так, что зуб на зуб не попадал, и пальцы от мороза скрючило. Включил чайник, и пока он шумел, закипая, сидел на банкетке и тупо пялился в одну точку. Ещё недавно, до прихода Тани, я думал, что сойду с ума. Внутри бурлило так, что не мог и двух секунд устоять на одном месте. Будто по венам текла не кровь, а кипяток. Не мог заставить себя сосредоточиться и спокойно подумать, что делать, куда поехать, где её найти. И вдруг наступило полное опустошение и отупение. Словно с ее уходом меня обесточили, выключили все функции организма, кроме самых примитивных. И мозг впал в анабиоз.

Чайник давно вскипел, а я не мог заставить себя встать, что-то сделать, даже элементарно достать кружку, налить чай. И дом был такой же пустой и безжизненный, как я. Промелькнула мысль, что отец до сих пор ничего не знает и надо бы ещё раз попытаться до него дозвониться, но…

На ватных ногах я поднялся с банкетки и отправился к себе.

Уверен был, что ни за что не усну, но, как ни странно, меня попросту вырубило. Я даже снов никаких не видел.

Отец вернулся под утро, веселый и пьяный. Проорал из коридора на весь дом:

– Димка! Спишь, что ли?

За окном и светать ещё не начало. Я всё равно встал, умылся, спустился на кухню. Отец сидел за столом и курил.

– О, встал. Молодец. Кто рано встает, ну ты знаешь. Ну что, всё нормально? А то мать вчера вдруг запаниковала. Спит она? А ты вещи собрал? Дела свои доделал, какие там хотел?

– Нет, – буркнул я, наливая кофе.

– Ну ничего. У тебя еще есть полдня в запасе на сборы. Пока посплю немного. У Вяземских…

– Я никуда не поеду.

– В смысле? – сморгнул отец.

Я сел с кружкой напротив него. Глядя в его глаза, слегка осоловелые, повторил:

– Я никуда не поеду. Ни в Питер, ни ещё куда-либо. Я останусь здесь.

– Да как так-то?! – голос отца сорвался в фальцет. – Димка! Что за концерты? Ну, ей-богу, ты чего ломаешься, как девственница? То не поеду, то поеду, то опять не поеду.

– А я и не собирался ехать с тобой в Питер. Я хотел просто уйти из дома. С Таней Ларионовой. Знаешь такую? Знаешь. Это ее отца ты засадил на десять лет. Это её сестру убил Вадик. А я ее люблю. И она меня любит. И я прекрасно знаю, зачем ты сюда приехал. Питер, лицей, универ, ваши возможности – не надо всего вот этого. Мама тебе рассказала про нее. Попросила меня увезти, так?