Я старалась не обращать на них внимание, но это всё равно мешало. Разговор у нас опять не клеился. Паузы становились всё длиннее. И сразу ушла легкость. Словно их дурацкие поцелуи на нас действовали. Но, наверное, да, действовали. Я чувствовала, что и от Димы исходит напряжение. Причем такое, что, казалось, воздух вокруг него сейчас искрится начнет. А потом он вдруг протянул руку и коснулся моих пальцев. Чуть погладил, затем легонько сжал, посмотрел прямо в глаза и полушепотом произнес:

– Совсем холодные. Замерзла?

Только глаза его говорили совсем о другом. Он смотрел на меня как мужчина на женщину. И какой уж там «замерзла»? От одного его такого взгляда уже стало жарко. Лицо полыхало огнем. Я облизнула пересохшие губы, и тяжелый взгляд его опустился к губам. Рощин ничего больше не делал и не говорил – только держал мою руку и смотрел, но, боже, ничего откровеннее и чувственнее я в жизни не переживала.

А потом у меня заурчало в животе! Господи, так не вовремя, так громко, так… слов не могу подобрать, до чего мне стало неловко, даже стыдно.

– Это у меня или у тебя? – спросил он.

– У меня, – призналась я смущенно.

– Намек понял, – улыбнулся он.

– Что?

– Идем.

Мы поднялись, вышли из сквера. Он больше не держал меня за руку, и я поймала себя на мысли, что мне жаль. Взял бы снова, я ведь не против. Но тут он вообще сунул руки в карманы. Вздохнув, я последовала его примеру. Мы перебежали через дорогу, прошли пару кварталов и оказались перед входом в Стейк-хаус.

– Ой нет! – запаниковала я и от страха даже выпалила правду: – У меня нет денег.

– Ты же со мной, – удивился он совершенно искренне.

– Нет, я не могу. Мне неудобно.

Дима посмотрел на меня обескураженно.

– Это же всего лишь еда. Я, кстати, тоже есть хочу.

– Не могу я. К тому же я нелепо выгляжу. – Не вынимая рук из карманов, я слегка оттопырила его толстовку.

– Оверсайз сейчас в тренде, – улыбнулся он.

В общем, я уступила. Голод не тетка. Но когда оказалась в зале, к счастью, полупустом, когда заглянула в меню, которое нам услужливо подала девушка-официант, сразу пожалела, что согласилась. За такую цену я даже проглотить ничего не смогу. Дима пару раз спросил, что я буду, услышал мое категоричное «ничего!» и в итоге сам что-то заказал. Но когда нам принесли заказанные им стейки с овощами, пришлось с грустью мысленно констатировать, что я раб своего желудка. В свое оправдание скажу, что еда была божественна. И мы снова с ним болтали обо всем и даже смеялись. Единственное, что немного мешало – это его сотовый, который под конец гудел раз за разом. Только Дима не отвечал. Один раз лишь набрал короткое сообщение и больше на телефон не реагировал, а потом и вовсе отключил.

– Я не хочу сейчас ни с кем говорить, – пояснил он. И в глазах его явно читалось: кроме тебя.

До дома он меня тоже проводил, хотя я чуть ли не умоляла этого не делать, памятуя скисшее лицо Гольца, когда тот увидел мой двор, мой подъезд. А уж Рощина наверняка и вовсе такая картина ужаснет.

Но Дима ничего не хотел слушать, довел меня до подъезда и, даже если ему что-то не понравилось, вида он не показал. Правда, к этому часу уже сгустились сумерки и замаскировали все «прелести».

Перед ем, как проститься, он вдруг коротко засмеялся и сказал:

– А знаешь, я ведь думал, что ты… немного странная.

– В каком смысле?

– Помнишь, тебя развели с перепиской в контакте? Так вот и со мной тоже провернули эту шутку. Только от твоего имени.

– Да ты что?

– Ну да. На свидание, правда, не звали, но полночи писали всякую чушь.

– Полночи? А зачем ты отвечал, если это чушь?

– Ну я же думал, что это ты…

***

Я не спала почти всю ночь, но утром встала как огурчик и в школу летела на всех парусах. И не зря. На крыльце меня снова поджидал Дима Рощин. Почти до самого звонка мы простояли с ним в фойе. А среди урока в класс пожаловал сам Ян Маркович, объявив строго:

– Бусыгина и Зеленцова ко мне!

Потом посмотрел на меня и добавил мягче:

– И ты, Татьяна.

После слов директора класс сразу оживился: а что такое, что случилось, за что их? Математичка особо любопытных одернула, но шум продолжался.

– Зеленцова, ты там что, и про Яна Марковича скринов наклепала? – громко спросил Шлапаков.

По классу прокатилось хихиканье. Выходя из кабинета, я мельком взглянула на Женьку – на той лица не было. Бусыгина тоже заметно нервничала. Мне даже на полсекунды стало жаль обеих – ну, дуры же. Но как только мы оказались в коридоре, Зеленцова, зло прищурившись, зашипела:

– Это твоя работа?

Я аж опешила от такой наглости.

– Нет, это твоя работа, – отрезала я и, не слушая её, пошла в сторону приемной директора.

Эти две, отставая на несколько шагов, плелись следом и что-то между собой тихо обсуждали. Стратегию защиты, наверное, разрабатывали.

Директор усадил нас за стол для переговоров, меня – справа от себя, их – слева. Сверля суровым взглядом Бусыгину и Зеленцову, выдержал паузу, во время которой градус нервозности у них подскочил выше некуда. Обе опустили глаза и заерзали, как будто сидели не на мягких кожаных креслах, а на колючках. У Бусыгиной руки мелко дрожали, и в конце концов она спрятала их под стол.

– Ну и что мне с вами делать?

Они молчали, не поднимая глаз.

– Что, сразу присмирели? Лучше бы присмирели вчера, когда крали чужие вещи.

– Мы ничего не крали! – возмутилась Зеленцова, но, нарвавшись на взгляд директора, сразу сникла.

– Чтобы не тратить время на ваше вранье, скажу сразу – на камерах всё есть.

– Мы не крали, мы же всё оставили, просто спрятали. Мы просто пошутили.

– Ах, пошутили? А уголовное дело за такие шутки не хотите? Звони матери, она трубку не берет. Скажи, чтобы немедленно явилась в школу. И ты тоже, – велел он Лидке. – Буду вас отчислять.

– Пожалуйста, не надо! Мы больше не будем! – захныкали обе.

– Мне зачем тут воры?

– Мы не хотели… мы не подумали… – и Женька, и Бусыгина плакали уже по-настоящему, навзрыд.

– Меня дома убьют, – проскулила Лида.

– Думать надо было, когда брали чужое, – чеканил Ян Маркович, но уже не так сурово и решительно. Видно было, что их слезы на него подействовали.

– Нам правда стыдно. Простите нас, пожалуйста, – причитали, не переставая всхлипывать, Лида и Женька.

– Вы не у меня должны просить прощения.

– Таня, прости! Я не хотела, я не подумала! Я так больше не буду! – сразу же повернулась ко мне Лида и горячо зачастила.

Зеленцова замешкалась – в ней явно кипела борьба между гордостью и страхом наказания. В конце концов страх победил, и она выдавила, не глядя на меня:

– Прости нас, пожалуйста.

Директор воззрился на меня.

– Что? – не поняла я его вопросительного взгляда. – Вы извините, Ян Маркович, но я никого прощать не собираюсь.

– Может, они действительно раскаялись?

– Да, мы раскаялись, очень-очень раскаялись!

– А мне от этого не легче. – Чуть подавшись вперед, я обратилась к Бусыгиной, которая сидела ровно напротив. – Это была не шутка. Шутка – это когда смешно. А то, что вы сделали, – это подло и пакостно.

Бусыгина сникла и затряслась в новом приступе плача. Я повернулась к директору:

– Ян Маркович, можете считать меня мелочной, но я так не могу. Они попытались меня унизить. Они испортили мою одежду. Я сорок минут не могла выйти! А если бы не Рощин? Я бы ночевала там? И теперь они сказали «прости», и как будто ничего не было?

Директор надул щеки и с шумом выдохнул.

– Ясно. Ну ты тоже не кипятись, никто и не говорит, что им достаточно сказать «прости», и все всё забудут. Нет. Они понесут наказание. Это не обсуждается. Вопрос – какое.

В кабинет заглянула секретарша и, сделав страшные глаза, позвала директора:

– Ян Маркович! На секундочку! Простите, но это очень срочно!