— Я не хочу говорить на эту тему.

— Сколько тебе лет? — вопрос, с которого стоило это все начинать.

— Скоро двадцать один.

Двадцать один? Бью себя по рукам, чтобы не вытянуть за уголок паспорт, торчащий из ее раскрытой сумки.

Да ну брось, какие двадцать один. Нехорошо обманывать старших. В двадцать один уже имеется какой-то опыт, а тут эти ужимки, вера в бескорыстность.

Ну где ты видела, милая, что мужчина просто так зовет к себе женщину выпить? Молодую и красивую. И ночью. И в чулках.

С легким «дзынь» перед нами раскрываются двери лифта, и мы, не сговариваясь, вместе идем к моей квартире. Между прочим, охрененно крутой двухуровневой квартире с огромным балконом. Мне, как человеку все детство делившему тесную комнату коммуналки с матерью, было мегаважно купить себе много свободных метров. Пусть никому не нужных, главное, чтобы были. Комплекс, наверное. Спасибо био за предоставленную возможность ни в чем себе не отказывать.

— Сюда, — торможу у двери, коих на всем этаже не так много — четыре, и прикладываю ключ-карту.

Юна немного притормаживает у порога, словно решая — стоит ли заходить в логово зверя, но потом все-таки делает осторожный шаг внутрь.

Попалась, птичка.

— Виски, водка… А это что еще за хрень, — подношу бутылку ближе к глазам. «Шоколадный ликер». Что в моем баре делает эта пакость?

— Если можно, немного вина, — отзывается гостья, прилежно положив ладошки на колени. Вертит головой, осматривая огромную гостиную и, что интересно, нет в ее взгляде алчного блеска или чего-то такого, что проскальзывало во взглядах других здесь побывавших. А побывало их здесь немало.

Достаю бутылку «Шато», а затем, секунду подумав, цепляю за горлышко старого-доброго «Хеннесси». Пока словно заправский бармен разливаю по бокалам разномастное пойло, замечаю краем глаза, что она вцепилась в телефон. Уж не знаю, что именно ее там так заинтересовало в полночь, но это «что-то» меня уже раздражает.

Возможно, я выставлю себя долбаной нудотой, но раньше, в доинстаграмную эпоху, было лучше. Пацан просто приводил домой девчонку, они выпивали по паре бокалов чего-то сильно крепкого, а затем буйно трахались. Без вот этого вот всего: «подожди, давай сделаем селфи», «ой, у Крида прямой эфир».

Гори в аду, создатель соцсетей!

— Что-то важное? — ставлю ее бокал на широкий подлокотник кресла, но она даже ухом не ведет. Нахмурив брови, водит пальцем по экрану и судя по полотну текста — читает какую-то статью.

Ну ок, почитай. Десять дней без секса это не так уж и много.

Сажусь напротив и, скинув тесный в плечах пиджак Дэна, опрокидываю в себя первую стопку коньяка.

Читает.

Закидываю скрещенные ноги на журнальный стол, шумно ставлю опустевший стакан на стеклянную столешницу — реакции ноль.

Кажется, что она настолько погружена в текст, что вообще забыла, где находится. Взгляд напряженный, наверное, даже взволнованный — бегает по строчкам, не замечая ничего вокруг.

Не то, чтобы меня сильно задевало ее равнодушие, скорее, я просто не могу не отметить нетипичность ее поведения. Пару недель назад, до командировки в Мюнхен, на этом же самом месте сидела жгучая брюнетка, которая напросилась уехать со мной со скучного светского фуршета. Мы даже в лифт войти не успели, а она уже расстегнула мою ширинку и опустилась на колени. Но эта… а хотя эта с самого начала вела себя странно.

Нет, это не значит, что я возомнил себе, что в мою постель мечтают забраться многие… а хотя какого хрена — туда реально многие мечтают попасть.

— Все нормально?

— Что, простите? — наконец-то отрывает взгляд от долбаного телефона.

— Я спрашиваю — все в норме? Ты выглядишь встревоженной.

— Да… Нет… — тяжело вздыхает. — В общем, я тут кое-что узнала. Мне нужна огромная сумма денег, а я совершенно не знаю, где столько взять. Так что, нет, не в норме.

Вот где собака зарыта. Деньги.

Я столько раз слышал от женщин это слово, что если собрать каждое в одну большую гору и спрыгнуть с ее вершины, то можно запросто разбиться.

Деньги. Доллары, евро, рубли, юани. Никогда бы не подумал лет двадцать назад, что скажу вот так: но порой деньги — реальное зло.

Меняю положение ног и опускаю ладони на подлокотники кресла. Жду.

Ну же, начинай намекать, как тяжко тебе живется. Что надо сделать операцию любимой бабушке, собачке, оплатить сухпаек голодным детям Зимбабвы или еще какая-нибудь слезодавильная причина.

Но она молчит.

— Насколько большая сумма? — делаю вид, что меня это волнует, хотя после стоп-слова интерес к молодой нимфе резко поугас.

Настроение у меня сегодня такое — раздражительное.

Нет, я никогда не против проспонсировать красивой девушке ринопластику, чтобы она, по ее мнению, стала более красивой. Или новую грудь. Или поездку в жаркие страны. Подарить тачку. Но когда она говорит об этом честно, не прикрываясь мнимым благородством. Терпеть не могу ложь. А с некоторых пор особенно.

Была у меня не так давно одна вот такая, которой «ничего от меня было не нужно», и чем это все в итоге закончилось?

— Очень много? — напоминаю снова о себе.

— Очень.

— И сколько?

— Тридцать тысяч долларов.

Ну, прямо скажем — не состояние. Но если столько надо на грудь, то грудь как минимум должна быть из платинового силикона.

— На благие цели, наверное? — откровенно стебусь.

Она на секунду зависает. Наверняка обдумывает, как бы обставить все в более выгодном свете.

Ну же — жги.

— Я, наверное, пойду, — вдруг выпаливает она и поднимается с кресла. Быстрым шагом преодолевает гостиную и прямиком к входной двери. Натягивает туфли на высокой шпильке, поднимает с пола полупустой пакет.

Эй, а где трогательная история о плане спасения мавританских мартышек из лап браконьеров?

А единственная бабушка? Она же должна жить!

Я уже попкорн жариться в мысленную микроволновку забросил и тут такое.

— Простите еще раз. Ну, — кивает на мой голый торс, и я впервые за весь вечер замечаю, что в глазах ее мелькает проблеск женского интереса, который она, впрочем, тут же стирает с хорошенького личика. — Я верну вам рубашку.

Дергает ручку двери, но та, конечно, не поддается, и я, как джентльмен собственноручно помогаю ей покинуть мою холостяцкую берлогу, стены которой не впитают сегодня страстные женские стоны.

— До свидания, Илья Романович, — цокая шпильками, грациозно уходит по гулкому холлу.

— Может, тебе такси вызвать?

— Не нужно, я сама. Еще раз простите.

Закрываю дверь и понимаю, что ничего не понимаю. Вот ровным счетом ничего.

Проклял меня кто-то, что ли.

— Погляди-ка, дубль два, — на стол падает свежий выпуск вчерашней газетенки «Сплетни столицы».

Даже не хочу смотреть, что там.

— Сколько ты будешь приносить сюда этот низкопробный шлак?

— «Наш брак с Ильей был ошибкой, но я благодарна ему за опыт. С ним я поняла, какой мужчина мне НЕ нужен», — цитирует Дэн противным голосом конченой суки, и у меня срывает забра́ло.

Резко разворачиваюсь на вращающемся кресле и хватаю пахнущую типографской краской желтую прессу.

«Илья Шторм излишне резок… Совершенно не умеющий слушать… Зацикленный на себе и своей работе… Эгоист… Собственник…»

— Она совсем, что ли, с катушек слетела? Какого черта она творит? — швыряю газету в корзину для бумаг, и та, как назло, приземляется аккурат снимком вверх. Снимком моей бывшей жены, которая за какой-то хреноматрицей взялась ловить хайп на моем имени.

Это я был резок?

Я, который не выставил ее из дома взашей? Не отыскал ее напичканного разного рода херней качка и не навалял ему по намазанной автозагаром роже?

Я — эгоист?!

— Слышал, что за подобного рода «откровенные» интервью башляют они прилично. Если разоримся, наберу их контору, у меня много пикантных историй скопилось. Или в «Пусть вещают» — там вообще золотая жила, — Денис падает на кожаное кресло и, состроив страдальческую мину, прислоняет к виску запотервшую банку энергетика. — Ты когда-нибудь пил самбуку после «винчестера»? Такое чувство, что башку нафаршировали протухшим дерьмом.