Все дальнейшие попытки расшевелить коня ни к чему не привели. Сам Тереха, обессилевший, еле дергал за узду, больше ничего он не мог сделать. Остаток сил выбило это падение. Окончательно убедившись в бесполезности своих попыток, он вытащил нож, висевший на поясе, и обрезал подпругу. Но и это не помогло. Вытащить седло с попоной из-под лошади не хватало сил. Конь только раздувал ноздри и, тяжело вздыхая, порой закрывал глаза. Казалось, что он все понимает, но ничего с собой поделать не может. Усевшись передохнуть под деревом рядом с лошадью, Тереха вспоминал весь предыдущий день.

Седлая коня, он сразу почувствовал, что с лошадью что-то не то. Не было прежней бодрости пусть и старой, но живой и подвижной животины. Поданный утренний овес был съеден неспешно. Видать, за дни охоты подустала лошадь. Наверное, одного дня отдыха было недостаточно. А эти два дня по холоду без пищи и отдыха довели лошадь до падения.

Вспомнил Тереха и разговор с друзьями про сны. Кривой палец деда теперь представлялся ему вещим. Но за эти три стылых дня на морозе он настолько устал, что в душе даже тревога не держалась. Мельком приходила и сразу улетучивалась. Все остальное пространство внутри Терентия занимали усталость и холод.

Представляя дальнейшие свои действия, Тереха никак не мог решиться начать движение, хотя понимал, что если он тут останется, то уже не выберется. Ему казалось, что рядом с лошадью, пусть даже полумертвой, была какая-то надежда. Он пытался отогнать эту навязчивую мысль и собраться силами. Вот-вот встану и пойду. Еще чуть-чуть посижу, наберусь сил и пойду. Веки слипались, дыхание успокаивалось. Казалось, что становится тепло.

Внезапно ему вновь померещился или приснился в коротком и опасном сне дед и его палец. Тереха встрепенулся и, оглядевшись вокруг, увидел те же заиндевелые, покрытые снегом деревья, лежащего и пока еще дышащего коня и свое дыхание, пар от которого в морозном воздухе был уже совсем почти незаметен. Мотнув головой, разгоняя в голове туман, он вспомнил про выстрелы. Ведь друзья здесь неподалеку и они спасут его!

Собрав остаток сил, Терентий, держась за ствол дерева, с трудом поднялся. Тело не хотело его слушаться. Каждая мышца отказывалась подчиняться, онемевшее тело на любое движение отзывалось болью. Немного постояв и продышавшись, он двинулся по своим следам обратно. Вначале каждый шаг давался с трудом, кровь очень тяжело разгонялась по телу. Тепло никак не хотело приходить, а выстуженное тело не желало шевелиться. Усталость, обволакивавшая тело, отступала постепенно, совсем по чуть-чуть. Но все-таки вскоре Тереха почувствовал, что может идти, пусть медленно, с трудом, но может шагать.

Сыромят, идя по своим следам, вскоре услышал выстрелы. Небо было уже вечернее, начинали проглядывать первые звезды. Они находились на вершине кряжа, а ручей простирался внизу и, если Тереха идет по этому ручью, он должен услышать звуки. Так думал он, вороша ногами твердеющие на морозе следы. Сыромят остановился, ожидая ответных выстрелов. Но было тихо. Выждав некоторое время и получив еще толику тревоги и огорчения, которого за эти дни почерпнул как никогда много, он двинулся дальше. Отойдя почти на километр, в свете фонаря он увидел то, что искал. Заблестевшая банка в тот момент для него была пределом желаний и, как ему казалось, спасительницей.

Подняв банку, Сыромят ногами стал прощупывать снег. Как он и предполагал, под снегом нашлось несколько банок из-под тушенки. Выпростав их наверх, он выбрал три штуки – найдется ведь Тереха, тогда и ему банка пригодится. Обратный путь до стоянки был заметно легче.

Отсветы костра он увидел, уже приблизившись. Слабый огонек не желал разгораться. Данил успел соорудить подобие шалаша, как и вчера. Увидев в руках Сыромята консервные банки, разводя руки в сторону, он громкой скороговоркой заговорил:

– Живем, живем, Сыромят! Сейчас костер расшевелим и чайку вскипятим! – потирая ладони, точнее, толстые рукавицы, довольный Данил, встав перед костром на колени, стал раздувать еле тлеющие огоньки. – Я тут совсем рядом нашел сухое толстое дерево и свалил. Будем это дерево ночью жечь. Всю ночь туда-сюда бегать не придется.

Сыромят, оставив возле костра банки, пошел к лошадям. Расседлывая их, стал им вслух выговаривать:

– Холорук, держись. На тебя только наша надежда. Сам видишь, Тереху не можем найти и кушать вам нечего. А мы сами такие голодные, что готовы и вас забить. Но этого не сделаем. Без вашей помощи никому отсюда не выбраться. Ну а ты что-то совсем ослаб. Крепись, друг. Ты должен вывезти своего хозяина.

– Сыромят, ты с лошадьми разговариваешь?

– Молчи, Данил. Только на них наша надежда. Замучили мы их, пусть хоть человеческое слово услышат. Понимают они все. Держи попону.

Вновь, как и прошлой ночью, прижавшись спинами друг к другу, сидя возле костра, дождались, пока закипела вода с брусничником. Как она была вкусна – эта брусничная настойка, с каким благоговением сделали друзья первые глотки. Немытые, бог весть сколько пролежавшие посреди тайги, совершенно случайно, а может и не случайно попавшие под копыта коня заблудившихся людей, эти консервные банки, когда-то где-то изготовленные и привезенные кем-то неизвестным сюда, стали источником неимоверного наслаждения для замерзших и голодных людей.

– Я буду пить всю ночь, тогда, может, еще и наемся, – с улыбкой на губах проговорил Данил.

– Только не переусердствуй. Писать ведь тоже проблема – пока доберешься до прорехи, а потом и дальше. В общем, и тут проблема может организоваться, – дружески сыронизировал Сыромят.

– Помнишь, какое жаркое лето было? Туда хочу. Устал уже мерзнуть.

– А каково сейчас Терехе? Представляешь? Эх, найти бы его живым. Хотя надежды совсем не осталось. На выстрелы не ответил. Кругом тишина.

А Терентий в это время находился от своих друзей совсем даже недалеко. Возвращаясь по своим следам, он время от времени останавливался и пытался крикнуть и прислушаться. Но кругом была тишина. Ночь вступила в свои законные права, небо было усыпано крупными звездами, луна бледным серпом висела между крон деревьев. Следы виднелись совсем слабо, поэтому Тереха скорее ощущал их ногами, чем видел. От безысходности ему иногда хотелось завыть или закричать, что он и попытался сделать. Но крики были совсем слабы и глохли в нескольких десятках шагов.

Привалившись в очередной раз к дереву, Тереха остановился и стал слушать. Благо, оторванные тесемки шапки не мешали выпростать уши, правда, и не могли защитить от мороза. Отмороженных щек Тереха уже не чувствовал. Только притрагиваясь руками к щекам, ощущал твердость обмороженной кожи. Шуршание выдыхаемого воздуха на морозе мешало так, что он иногда задерживал дыхание. Вот дерево треснуло на морозе. Или это не дерево? Вот опять. Опять. Да это же стук топора!!! И совсем рядом, на этой горке!

– Сыромят! Друзья, я ту-у-ут!

Отчаянные крики, смешанные с всхлипами радостного возбуждения, не вырывались из груди Терентия, а выдыхались. Он думал, что кричит и бежит к друзьям. А он полз. На четвереньках. По склону. Стук топора становился все слышней и слышней. Потом пропал. Но это не остановило его. Не разбирая пути и не меняя направления, он вскарабкался наверх и увидел отблески костра. Пытаясь кричать, но вместо этого хрипя, будто рыча, он выполз на отсвет огня.

– Сыромят, ты слышишь? Рычит кто-то, сучки трещат. Уже совсем близко. Медведь!

Оба друга судорожно, даже не всматриваясь в источник звуков и опасности, потянулись к карабинам. Сыромят первым выхватил свой карабин и, на ходу сдернув предохранитель, приставив приклад к плечу, направил ствол своего СКС на то, что выползло на освещенное место. Еще бы доля секунды, и выстрел бы прозвучал непременно. Но тут он сквозь прорезь прицела увидел человека на четвереньках.

– Сто-о-ой! Стой, Данил! Это Тереха!

Откуда только взялись силы у уставших и голодных людей, откуда взялась такая прыть? Через пару секунд все втроем сидели в обнимку и все втроем, не слушая друг друга, что-то говорили и говорили. Тереха, пуская слезы и слюни, старался поцеловать каждого из друзей, что-то говорил, пытался объяснить, но его не слышали. Радостное возбуждение перехлестнуло все другое. Плачь, плачь, Тереха, такая удача в жизни бывает не у каждого. Только сильным и умелым дано познать это. Наша великая и могучая тайга не выдает то, что уже стало ее собственностью. Но изредка может и сжалиться.