Одним ухом прислушиваясь к происходящему на улице, он начал с нетерпением разворачивать сверток и собирать ружье. Ствол никак не хотел становиться на место, затем цевье никак не желало пристегнуться. Наконец, закончив сборку, Коноккой кинулся к ящику с патронами. Патроны нашлись быстро. Всовывая патрон в патронник, охотник бросился к двери.

Увиденное его не остановило. Ноохой, точнее, то, что от него осталось, уже был растерзан, вокруг все было забрызгано кровью. Медведь зубами и когтями раздирал мясо, услышав стук двери, повернул окровавленную морду к охотнику. Туйгун все время носился вокруг медведя и туши лошади и лаял, но зверь даже ухом не вел на эти тщетные попытки остановить разбой. Коноккой, вперив взгляд в глаза зверя, пошел напролом. Почувствовав в руках оружие, пусть старенькое, но верное, охотник шел на медведя с твердой уверенностью отомстить. Испуга уже не было. В нем проснулся прежний Коноккой, сильный и уверенный в своих силах охотник, его единственным желанием было убить зверя. Почувствовав опасность, медведь рыкнул и резко, стоя на всех четырех лапах, повернулся в сторону человека. До медведя оставалось шесть-семь метров. Для сильного зверя это один бросок, доли секунды до жертвы.

Когда медведь вдруг встал на задние лапы и, угрожающе широко открывая пасть, прижав уши, начал рычать, Коноккой отчетливо увидел сломанные клыки, затупленные когти. Медведь-шатун, хоть и не старый, был худ, шерсть клочьями свисала со шкуры. Теперь даже огромный рост зверя и громоподобный рык уже не казались охотнику такими уж страшными. Туйгун, видя подоспевшую помощь, пуще прежнего стал лаять и хватать медведя за свисающие сзади клочья шерсти. Когда до медведя осталось два-три метра, до человека долетел гнилостный запах, вечный попутчик этого хищника. Коноккой нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок и шипение, затем ружье выплюнуло пыж, а дробь выкатилась из ствола.

Каждая осечка для охотника, прицелившегося и ожидающего звук выстрела и толчок в плечо, сродни тому, что его окатили холодной водой.

Для Коноккоя весь мир сузился до размера пасти рычащего зверя. Шипение ружья и выплюнутый пыж только раззадорили медведя, и он начал наступать, стоя на двух ногах. Судорожно разломив ружье, Коноккой принялся вытаскивать пустую гильзу и одновременно отходить назад.

И вот тут ко времени оказалась поддержка Туйгуна. Видать, он все-таки укусил медведя и тот крутнулся вокруг себя, размахивая лапами, желая схватить собаку. Этой секунды хватило охотнику для того, чтобы всунуть в патронник другой патрон. Взведя курок, он вновь прицелился в медведя и, почти всунув ствол ему в пасть, нажал на спусковой крючок. В ожидании выстрела у него внутри все сжалось, но выстрел прозвучал, мгновенно хлестко распоров воздух и изменив перевес сил.

Голову медведя откинуло назад выстрелом, и он сразу повалился на спину. Собака отскочила в сторону, а Коноккой, заломив ружье, всунул в него третий патрон. Не веря в благополучный исход дела, охотник ткнул стволом в ногу шатуна. Внезапно наступившие тишина и покой пока не приносили ему чувства облегчения.

Медведь не дергался. Осторожно обойдя зверя, Коноккой увидел, что заряд дроби нанес ему смертельную рану, пробив череп. И только тогда охотник опустил оружие и вздохнул с облегчением. Три дня шел пешком Коноккой до своей деревни. Он до сих пор охотится в этих местах. Когда выпьет, всегда добрым словом вспоминает Туйгуна, спасшего ему жизнь, и замолкает, когда речь заходит о Мастырове да и вообще об охотинспекторах.

Петр Сыромятников, в простонародье просто Сыромят, в ожидании друзей никуда от дома не отходил. Последние приготовления перед выездом были сделаны, вещи упакованы и уложены в сани и переметы, капканы и ружья тоже подготовлены, очищены от смазки, а лошади для легкости хода со вчерашнего вечера стояли в загоне на привязи перед дальней и трудной дорогой. Пес Хабылык, увидев, что хозяин стал укладывать охотничье снаряжение в сани, повизгивая от нетерпения носился вокруг и обнюхивал каждую приготовленную для леса вещь, будто контролировал, что взяли с собой люди. Сыромят уже несколько раз перепроверил сани, груз, стяжки, пытался вспомнить, что забыл. Ведь всегда по приезду в лес оказывается, что какая-то нужная вещь забылась; также Сыромят знал, что чем дольше собираешься в дорогу, тем больше вещей забывается.

А звонка все не было. Должны были позвонить друзья-однополчане из города, с которыми договорился о совместной охоте, хотя охотником были только он сам и его односельчанин Данил, друзья же должны были приехать отдохнуть и провести отпуск с пользой. Он сам пытался им позвонить, но эта хваленая новая связь, которая достается из кармана и с помощью которой, как рекламировали, можно было позвонить в любой конец земного шара, с утра, как назло, капризничала. Позвонить кому-либо или куда-либо – обозначало наличие у звонящего не только телефона, но и железного терпения и настойчивости.

Сыромятом его, конечно же, прозвали еще в детстве. Так уж повелось, что вторые имена присваивают или лучшие друзья, или родители. Хотя с такой фамилией было полдеревни, но второе имя «Сыромят» прилипло лишь к нему; и с ним он уже давненько, еще в детстве, смирился. Порой даже казалось, что без этого второго имени его люди и не признают. Физически он был крепким с детства, занимался борьбой, как всякий уважающий себя в те времена якутский паренек. У тренера было выражение – сомни соперника. Может, имя пришло оттуда? Хотя вряд ли. Тем не менее, сминать недругов своих по молодости он умел.

В деревне рано женятся или замуж выходят. Вот и у него тоже так же случилось. После службы в армии загулял со своей односельчанкой годом моложе, забеременела она и получай брак вдогонку. Не зря говорят: стерпится – слюбится. Зато сейчас он не представлял себе жизнь без своей супружницы. Уже и внуки пошли, а он все любит ее, вон даже друзья посмеиваются. Сыромят, по характеру спокойный и степенный, с возрастом на жизнь свою и людскую стал смотреть не торопясь. Эта деревенская степенность и уважительность к другим в городе у многих отсутствует напрочь и не при ходит даже с возрастом, а в деревне к этому очень рано приходят.

Новый дом Сыромята с автономным отоплением, недавно построенный на месте старого отцовского жилища, где прошло детство и сам он вырос, получился очень теплым. Правда, печь топилась дровами, но двух затопок в день, даже в самые морозные дни, было достаточно. Вон у некоторых труба беспрерывно дымит, всю зиму только и делают, что кочегарят – небо отапливают. Поэтому, выезжая надолго в лес, Сыромят не беспокоился, что жена измучается с топкой печки, хотя она, как и всякая сельская женщина, умела и лед принести, и дрова, и разжечь печку, да и с другими мужскими делами по хозяйству неплохо управлялась.

А дети все выросли и разлетелись кто куда. Дочь в райцентре с мужем и двумя детьми живет. Преподает в начальной школе. Внуков часто в деревню к ним отправляет. Сыновья еще холостые и живут в свое удовольствие в городе. Оба образование получили и имеют работу. Сидят в теплом помещении и в ус не дуют. На все вопросы матери о женитьбе отмалчиваются. Как-то вот так жизнь и течет потихоньку у Сыромята. И он ее не торопит. Живет и работает, как ему хочется.

Когда Сыромят в очередной раз зашел в дом, в кармане зазвонил и запрыгал телефон.

– Привет, Сыромят, – сквозь обычные хрипы и попискивания в трубке раздался голос Терехи, Терентия Абрамова.

– Привет. Где вы?

– Коля подъехал только что. Выезжаем. Через три часа будем у тебя.

– А-а, значит, в лес завтра. Только Данил очень торопится. Пойду коней спущу с привязи, пусть покормятся, а вечером опять привяжу.

– Понял, Сыромят. Постараемся без задержек.

Так-то, наверное, будет лучше, подумал Петр, отключая трубу и откинувшись на диван. Не надо торопиться. Данил подождет. Не впервой. Вещи пусть остаются в санях и переметах, там нет ничего, что мороза боится, а лошадей надо отвязать, пусть еще покормятся. Вечером снова надо будет привязать их, чтобы к утру были готовы к дальней дороге.