Сыромят, крутнувшись вокруг ствола дерева так, чтобы ему была видна только голова белки, прицелился и, как всегда задержав дыхание, спокойно нажал на спусковой крючок. После выстрела из дупла сразу выскочили еще две белки, которых Сыромят, так же не торопясь, добыл выстрелами в голову.

Со счастливой улыбкой вернувшись к шалашу, он увидел – костер потух, а два друга, прижавшись друг к другу и укутавшись, насколько это возможно, а если быть точнее, скукожившись, спали.

Сыромят первым делом растолкал заснувших напарников. На этот раз тяжело просыпался Данил – мычал, отворачивался, даже иногда матерился, но, в конце концов, открыл глаза. И тут же:

– Сыромят, а где деликатес?

– Ну вот, сразу видно, ожил. Вставай, Данил, надо белок разделать. Пошевелись, теплее станет. Тереха в это время, с трудом шевелясь, пытался топором заготовить дрова, но тот постоянно выскакивал из рук, а если удар и получался, то – совсем слабый. От бессилия Тереха вдруг зарычал, вскинул голову и попытался крикнуть. Но даже крик был похож на выдох. Простуженное горло отказывалось издавать громкие звуки. Когда он обернулся к друзьям, Сыромят увидел, что по грязным щекам его скатываются слезы. Слезы бессилия и злости на себя.

Сыромят подошел к нему, прижал его голову к себе, затем забрал из рук топор:

– Иди, помоги Данилу белок разделать.

Чтобы продлить удовольствие от ужина, Сыромят заготовил как можно больше дров, приготовил прутки для шашлыка и только потом залез в убежище:

– Ну, мужики, приступим?

– Ты говорил про какой-то деликатес в деликатесе? Это что такое?

– Погоди немного, Данил. Сперва тушками займемся, а затем покажу. А куда потроха дели?

– Вон сердце и печень, а остальное за бортом.

– Э-э, ну ладно. Данил, желудки собери, а я шашлыками займусь. Когда все было приготовлено и каждый взял в руки по шашлыку, Сыромят передал свой Данилу, а сам занялся содержимым желудков.

– Это и есть деликатес в деликатесе, – сообщил он, вытаскивая содержимое желудков. – Белки, живущие в сосняке, питаются сосновыми шишками. Кажется, что там и кушать-то нечего, но они находят. Выедают в шишке корни от шелухи, у шелухи корешки есть. Вот они, белые, а на вкус – деликатес из деликатесов. Надо немного подсушить и подчистить.

– Из чужого желудка в свой? Не-ет, это не для меня, – Тереха передернул плечами.

– Ты же сырую печень и сердце съел? Съел. А в этом что такого?

Весь вечер до приготовления шашлыков прошел, в перерывах между подскоками на ноги и топтанием вокруг костра, в разговорах на эту тему. В ожидании долгожданной еды желудки урчали, а слюнки текли беспрерывно. Спать никому не хотелось.

Когда запахи жареного мяса стали невыносимыми, а мясной сок, выделяемый тушками, начал капать в костер, первым не выдержал Тереха:

– Мужики, давайте съедим. Ведь горячее сырым не бывает. Никто возражать не стал. Во время еды наступила тишина, которой никогда и не бывало раньше во время застолий. Каждый сосредоточился на своей тушке, откусывая по маленькому кусочку, обгладывая каждую косточку и наслаждаясь вкусом горячего, нежного и вкусного мяса.

Вечер завершился чаем из сосновой хвои. Каждому казалось, что съел он не маленького бельчонка, а огромный кусок мяса. По том каждый сыто рыгнул.

– А теперь десерт. Тереха, ты будешь?

– Нет. Тем более, я почти сыт.

– Ладно, потом у тебя такой возможности не будет. На, Данил, попробуй.

Подсохшее содержимое беличьих желудков досталось Сыромяту и Данилу, который вначале с опаской, а затем с удовольствием умял поданное.

Испив в очередной раз горячий напиток из благословенной банки и расслабившись под теплым дуновением костра, Данил уснул. Ему приснилась жена. Она что-то готовила на кухне, пахло жареным мясом или еще чем-то. Но когда Данил захотел ее обнять, она вдруг взяла со стола нож и ткнула им ему в ногу, да еще и стала там ворошить. При этом рукой гладила его по щеке и приговаривала:

– Проснись, Данил, проснись.

Вскрикнув от боли и обиды, Данил проснулся. Первым делом он ощутил холод. Все тот же холод. Обволакивающий, давящий, сжимающий. Но еще он почувствовал запах и боль в левой ноге. Пахло горелым мясом и еще чем-то. Взглянув на ногу, он увидел большую прожженную дыру в штанах и все еще тлеющий огонек головешки. Отбросив головешку, Данил заметил спящих друзей. Костер погас давно. Непонятно было – откуда взялась головешка при потухшем костре.

Почти что окоченевшее на холоде тело плохо слушалось. Данил тяжело развернулся на живот, с трудом встал на колени и начал будить спящих. Сыромят проснулся почти сразу и также с трудом стал шевелиться. А Тереха не желал просыпаться, только мычал или постанывал и отворачивался. Друзья сорвали с него рукавицы и шарф, затем стали растирать руки и лицо. Сыромят сунул руку ему за пазуху и ощутил совсем слабое тепло тела. Сам же Тереха на холодные руки Сыромята никак не среагировал. Испугавшись за друга, Сыромят вскочил на ноги, обхватил туловище Терехи и принялся его приподнимать и трясти. Данил растирал совсем холодные руки Терентия, приговаривая:

– Тереха! Тереха, проснись! Совсем ведь уснешь и не проснешься. Вставай! У тебя же дети, внуки, жена! Проснись, Тереха!

Когда Сыромят начал было отчаиваться, Тереха наконец разлепил заиндевелые ресницы:

– Ты зачем меня трясешь, Сыромят?

– О-о, проснулся! Молодец, Тереха, молодец! Теперь шевелись, только шевелись. Жить будем, друзья! Будем!

Данил водрузил Тереху к себе на спину и медленно начал прохаживаться вокруг кострища, а Сыромят, похлопывая Тереху по спине и голове, стал ходить следом.

Вскоре вновь развели костер, поставили на огонь банки и решили установить дежурство. Один, хотя бы, должен быть постоянно на ногах.

– Ты как проснулся, Данил? Мы ведь скопом могли отправиться на тот свет.

– Потом расскажу, Сыромят. Потом. Особенно за Терехой надо следить. Он ведь четвертую ночь в лесу.

– Да. Так и есть. Пойду коня стреножу. Покушать ему надо. Сыромят стреножил две ноги Холорука и отпустил его на выпас. Остаток ночи прошел без особых стрессов. Дежурный постоянно кипятил воду в банках и, растолкав засыпающих друзей, заставлял их пить. Уже невозможно было постоянно ходить вокруг костра, сил совсем ни у кого не осталось. Поэтому договорились, что двое будут сидеть, но придется их почаще будить и почаще меняться – после каждой выпитой банки воды.

Долгожданное утро вновь пришло с теми же проблемами. Вновь надо было вставать и разминаться, вновь надо было расшевеливать друг друга и глотать горячую воду из обгорелой банки. Прожженные насквозь штаны Данила залатали мешком, обвязав его вокруг бедра. Из-за толстых зимних штанов длины мешка не хватило, поэтому мешок еще и распороли на веревки, а банки из мешка вытащили и каждый свою банку положил к себе за пазуху.

– Сыромят, тебе надо сесть на коня. Мы пешком.

– Нет, Тереха. Садись ты, я пойду пешком. Потом, может, сменимся. Или Данил. Сядешь?

– Нет, пусть Тереха. Я как-нибудь так.

Холорук сам подошел поближе к костру и не стал увертываться. Спокойно дал себя заседлать. Было видно, что он отдохнул, взбодрился. Подпружные ремни застегнулись на дырки, как перед отъездом от избы. Всем своим видом Холорук выказывал бодрость и силу. Сыромят погладил по шее своего коня и прошептал:

– Ну что, Холорук, на тебя только надежда. Вывези нас.

Скосив глаз на хозяина, Холорук тряхнул головой, как бы вытряхивая из ушей засевшие слова, затем мотнул головой и фыркнул.

– Ну вот. Понял вроде. Молодец, Холорук.

Сборы вновь заняли продолжительное время. Пока размялись, расшевелились, испили воду, пока заседлали коня и водрузили на него Тереху – прошло время. Все это происходило как при замедленной киносъемке в немом фильме.

Наконец тронулись в путь. Как и вчера, двое уцепились за стремена и шли по бокам. Вначале шли долго вдоль мари. Затем немного углубились в лес и пошли по сосняку. Пройдя некоторое расстояние, стали переходить ручей. К тому времени уже окончательно рассвело и короткий северный зимний день полностью вступил в свои права. Идя вдоль ручья, Сыромят вдруг остановился как вкопанный. Следом остановились и конь, и Данил.