Может быть, он это делал и не нарочно, но всякий раз, стоило ей звякнуть ложкой об тарелку, он поднимал голову и провожал ложку глазами. А когда Гедвика отправляла ложку в рот, он сглатывал сам - честное слово, у него шея вытягивалась как у гуся, а кадык поднимался и падал. На выбритой коже это особенно заметно.

Конечно, она тоже это видела и начинала нервничать. Да и попробуй не нервничать, когда так откровенно считают куски у тебя во рту. Она роняла ложку, начинала кашлять, пыталась делать глотки поменьше или, наоборот, есть быстрее. А он злился в своей обычной манере:

- Вас что же, воспитатели есть не учили? Или ты пропустила этот урок?

Бедняжка давилась едой и в конце концов бросала ложку. Мама нервничала, комкала салфетки, подхватывала Катержинку и уводила ее, или сидела с каменным лицом, иногда тоже срывалась:

- Но что же мне делать? Скажи, что мне тогда делать?

Пару раз отец подскочил и убежал в свой кабинет, рявкнул, чтобы ему подали есть туда. Иногда командовал Валери:

- Примите у барышни тарелку, она уже сыта.

Спорить с ним было бесполезно. В первый раз, когда он хлопнул дверью и оставил нас в столовой, я попробовал заикнуться маме:

- Но он же на нее смотрит. Она и нервничает.

Гедвика посмотрела на меня с благодарностью, а мама сказала срывающимся голосом:

- Ах, Марек, не спорь с отцом, ты ведь ни за что не платишь в этом доме…

И расплакалась, закрыла лицо руками, запричитала:

- Разве я кому что сделала? Господи! Разве я кому что сделала?

После этого неудивительно, что мы все только радовались, когда отца не было на воскресных обедах. И в этот раз все должно было пройти нормально, без цирка. Хотя кому цирк, а кому издевательство…

Я подумал про цирк, и сразу вспомнил деда, который говорил:

- Я в цирк не ходил и тебе, Марек, не советую. Потому что это на самом деле замаскированная вивисекция. Знаешь, как издеваются над животными, чтобы они выполняли трюки? Поэтому я не поддерживал это жестокое мероприятие ни единой монеткой. И надеюсь на тебя.

У нас с классом как раз был запланирован поход в цирк на конец сентября. Благородно ли дома сказать об этом, взять деньги на билет, а потом заявить классному наставнику о своих принципах? А деньги отложить на кольт? И поступил бы так Ян Килинский?

Но у Яна Килинского просто не могло быть ни кольта, ни походов в цирк с классом, а ещё наставник непременно сообщил бы отцу о моем отказе, так что я решил, что это неблагородно, и вообще не надо торопиться, тихая вода рвет берега, как говорит наш садовник. Лучше я буду копить медленнее, но наверняка. Тем более, после обеда Юлька-коммерсант обещал навестить меня и поглядеть, нет ли у нас в доме чего в уплату за кольт. Я знал, что нет, и сказал ему об этом, но он все равно собирался зайти.

До обеда я делал уроки, нам с начала учебного года грозили задавать разные творческие задания, потому что образованный человек, мол, должен чувствовать красоту и быть гармоничной личностью. Кое-кто из моих одноклассников даже заранее приуныл, потому что к красоте можно придираться до бесконечности и снизить оценку на балл. Ну а я заранее пугаться не люблю, да и балл этот важен не для меня, а для отца, так что пусть снижают.

Обед прошёл нормально. Никто не наблюдал за другими, не смотрел, ровно ли лежат салфетки и не считал куски. Гедвика, по-моему, уже освоилась. Скучновато ей тут, наверное, но девочек у нас тут нет, подружек ей можно завести в школе. Ее отдали не в женскую гимназию, а в обычную школу, по утрам мы выезжаем вместе, потом шофер ее высаживает, ей остаётся пройти ещё один квартал. Гимназия напротив моей, как сказал отец, слишком для нее сложная. И добавил, когда думал, что его слышит только мать:

- Это же лабильность, совершенная лабильность, я не удивлюсь, если там какой-то отягощенный диагноз. С директором я поговорю.

А вот что такое лабильность - надо посмотреть в словаре. И как это люди такие мудреные и ненужные слова запоминают? Мама тогда вся красными пятнами покрылась и ничего не сказала. Наверное, она тоже не поняла.

Под конец обеда пришел Юлька-коммерсант. Валери привела его в столовую, он сел на углу, такой весь на все пуговицы застегнутый, с аккуратной прической, даже щеки от свежего воздуха не раскраснелись. Вежливо поздоровался и от еды отказался, хотя мама и порывалась его угостить. Мама, отчаявшись заставить его что-то съесть, попросила Валери принести ещё одну чашку чая и приступила к расспросам: как мама? Как папа? Как здоровье бабушки?

Всю его родню перечислила. Юлька сидел на стуле необыкновенно прямо и вежливо отвечал:

- Все хорошо, пани Вера, благодарю. И здоровье хорошо. Автомобиль да, новый. О нет, об этом вы с родителями поговорите, я никуда не езжу, у нас столько уроков… Я с вами совершенно согласен, пани Вера, наша первоочередная задача - достойно учиться.

Мама сияла и радостно кивала головой. У Юльки талант производить на чужих родителей хорошее впечатление. Когда он уходит, мама всегда закатывает глаза и восторженно ахает: “Какое воспитание! Я так рада, что вы дружите, Марек, Юлиус из очень приличной семьи!”

А если соседи или чужие родители смотрят на меня, они будто мысленно говорят: ага, это тот самый Марек, который чуть не устроил пожар на пустыре (и вовсе не устроил), и у которого змей улетел и застрял на крыше у председателя финансовой палаты (так ветер унес), и который на улице хохочет, как ненормальный.

Юлька так минут десять побеседовал, рассказал про гимназию, и куда они ездили с семьей, выразил надежду, что скоро установится хорошая теплая погода. Он бы и ещё какую светскую тему обсудил, но я потащил его в свою комнату, чтобы без помех поговорить о кольте.

Как раз на “Паттерсоне” дар красноречия у него пропал.

- Ну что он?

- А что? Лежит. Дома у меня. Я такую вещь таскать туда-сюда не буду, сам понимаешь.

- А твои не найдут?

- Нет.

- Слушай, а какого хоть он года, ты представляешь?

- Ну примерно представляю, конец девятнадцатого века.

- А вдруг из него стреляли в Гражданскую войну в США? Вдруг его кто великий в руках держал? Шерман там или Борегар?

Юлька зевнул.

- Мы их не проходили ещё.

- Вот то-то, что не проходили, - мне вдруг стало обидно, что для Юльки этот кольт просто предмет торга. - Держать у себя они его могли, но в войну вряд ли использовали. Ничего ты, Юлька, не знаешь!

- А что я знать должен? Это чем-то поможет? - возразил он резонно. - Лучше давай, показывай, что у тебя на обмен.

Следующие полчаса мы изучали мой письменный стол. Безрезультатно - никаких сокровищ я там не держал, а если бы у меня были невероятно старые часы или что-то в этом роде, Юльке-коммерсанту об этом давно было бы известно. Не умею я тайны хранить.

Он пересмотрел все и остался недоволен.

- Одно барахло у тебя, - сказал он с кислой физиономией. - Карты какие-то, книги старые, но они же никому не нужны.

- Что уж есть, Юлька. Я предупреждал.

- Ну а из нового?

- Я же тебе говорю, мой отец все наперечет знает!

Он ещё больше скис. Наверное, ему нужны были деньги, он рассчитывал взять у меня что-то в уплату за кольт и продать. Я порадовался за ход своих мыслей, но недолго считал себя Шерлоком Холмсом. Юлька заявил:

- Не верю я просто, что ты даже к Рождеству соберёшь.

- Соберу! - горячо завил я. Не хотелось даже думать, что я могу ошибаться.

Мы начали пересматривать все прочее, что могло пригодиться. Спортивное снаряжение Юлька сразу забраковал, шахматы у меня были самые обычные, нарды тоже, интерес у него вызвали только абсолютно новые ракетки для большого тенниса, но тут я замотал головой:

- Юлька, ты что, отец про них прекрасно помнит.

- Жаль. А то алюминиевых я не видел нигде.

- Из алюминия у Жюль Верна снаряд делали на Луну летать, видно, тогда весь и извели, - я попробовал пошутить, но Юлька не понял. Он и книгу у меня видел, только не заинтересовался. Книги его интересуют исключительно церковные - потому что они могут быть очень даже старинными и редкими. Он их и взрослым людям как-то ухитряется загнать. Не знаю, где он берет свой товар и покупателей, на такие вопросы он делает таинственное лицо и ничего не отвечает.