— Странная фантазия! — в коридоре голоса искажались эхом, но мне показалось, что дед и впрямь взволнован. — Больше такого не было?

— Не было, не волнуйтесь, пан! — стала убеждать его женщина. — Один раз девочке в голову взбрело так поиграть. Она девочка добрая, с удовольствием с младшими возится, ваша дочь…

— Моя невестка.

— Простите, пан. Ваша невестка непременно ее полюбит.

И тут голос у нее поменялся и она начала отказываться:

— Нет-нет, простите, пан. И ваша дочь…невестка, простите, спрашивала…вы мне ничего не должны, за мою работу платит государство. Не обижайте меня.

— Сударыня, — очень мягко сказал дед. — Сударыня, у вас же есть дети, просто купите им что-нибудь от нашей девочки. Скажите, что сегодня одна девочка обрела семью, и пусть они за нее порадуются.

— Ну, если так, пан… Благодарю!

Деньги он ей дал, понял я. Всё-таки люди, которые побогаче, любят благодетельстовать других. Будь я беден, никогда бы не принял деньги просто так, это же ужасно унизительно.

В свою комнату я успел спрятаться, и эта женщина прошла мимо закрытой двери. Почти сразу снова зазвенел колокольчик и я спустился по лестнице, думая, что это портной.

Но это был отец. Он пришел не один, с какими-то двумя незнакомцами, которые выглядели не так, как его коллеги из департамента. На них были куртки, береты, удобные широкие брюки, у одного переносной фотоаппарат — я бы тоже такой хотел. И наверное, у меня бы такой был. Просто на вопрос, зачем он мне нужен, я ляпнул, что хотел бы снимать не одноклассников и родных, а природу, делать всякие редкие снимки. Отец надулся и сказал, что это недостойное увлечение. Так у меня фотоаппарата и нет.

И тут — надо же! — отец махнул мне рукой, подзывая вниз. Вообще он не любит, когда к нему приходят, а мы, дети, «путаемся под ногами». Хотя это смешно. Даже трёхлетняя Катержинка уже не путается.

— Марек! Как удачно, что ты тут! Быстро спускайся. Вера, пусть принесут Катержинку! Марженка, примите чемодан у юной пани, спрячьте его куда-нибудь с глаз долой! Ну, господа, подождите буквально одну минуту.

Началась небольшая суматоха. Няня прибежала по звонку колокольчика и принесла испуганную, капризничающую Катержинку. Отец размахивал руками и руководил:

— Быстро, все сюда! Марек, встань впереди! Вера, возьми Катержинку! Вот так, а ты иди сюда, — это он новенькой девочке. Так и не назвал ее никак, имени у нее нет, что ли? И как ее звать? Она рыжая, как гриб лисичка…

— Ну, пожалуйста, фотографируйте! И не задерживайте нас, малышка хочет спать! Так хорошо?

Мы впятером сгрудились у нижней ступеньки лестницы. Мама держала на руках Катержинку и ни слова ни сказала, что ей тяжело, отец так покровительственно обнял за плечи Лисичку. Я-то был рядом и видел — он ее не коснулся, будто она была заразная, держал руку на весу. Фотограф отошёл к дверям, его товарищ ожесточенно строчил в блокноте.

— Улыбнулись! — скомандовал отец. Фотограф отставил свой аппарат:

— Минуточку, пусть юный пан присядет на ступеньку, он высокий… Вот теперь хорошо! Улыбнитесь все! Всё, пожалуйста, и вы, юная пани… И малышка!

Катержинка надулась. Мама с приклеенной улыбкой шептала ей что-то. Отец растянул уголки губ, но его челюстью можно было слона пришибить. Лисичка вымученно улыбалась.

Фотограф сделал пальцами левой руки у себя над головой рожки. Катержинка засмеялась.

— Отлично!

Аппарат щёлкнул, всех ослепила вспышка. Фотограф попросил всех оставаться на местах и сделал ещё снимок. Началась новая небольшая суматоха. Товарищ фотографа пытался подойти ближе к отцу:

— Пара вопросов, позвольте!

Отец подхватил на руки Катержинку и выставил ее вперёд, словно щит:

— Завтра! Дети устали!

Гости ушли чуть медленнее, чем могли, оглядывались, будто ожидая, что им скажут ещё что-то. Отец поставил Катержинку на пол:

— Беги к няне!

Вытащил из кармана платок. Утер лоб. Посмотрел по сторонам, не глядя в сторону Лисички. Она сразу оказалась какой-то невероятно потерянной и смотрела так, будто боялась, что теперь, после общего фото, ее выставят вон. Но мама шепнула что-то горничной, та подскочила к девочке и повела ее в боковой коридор, в комнаты прислуги. Отец снова утер лоб и сказал:

— Такие дела. За глупость иногда приходится расплачиваться сильнее, чем за подлость.

Это он здорово сказал, я даже решил запомнить, хоть и не понял, к чему. И тут наконец пришел портной.

Ещё несколько дней на журнальном столике не появлялись свежие газеты. Но смысл этого я понял только на Рождество.

========== Будьте как дети ==========

Ночь прошла, как обычно — то есть, может, что и было, но я спал, как убитый, и даже не слышал, как отец уходил на службу и говорил ли он, что под него копают. Утром я поглядел на часы и подскочил. Коридор мыла горничная — как всегда. Коридор у нас моется каждую свободную минуту. Я поздоровался и сказал:

— Могли бы вы меня разбудить!

— Да поспали бы вы подольше, — возразила она, — в гимназию вам ещё не сегодня. Пользуйтесь, пока можно!

Можно-то можно, но времени на сон жалко! Спустился в столовую и остановился на пороге — за столом в дальнем углу из-за кресла торчала рыжая макушка. Совсем забыл!

— Ты чего в угол забилась? — спросил я и сел рядом. Ну надо же мне помочь родителям, раз они решили сделать доброе дело, взять в семью ребенка… Я могу взять на себя разговоры, с уроками помогать, что там ещё в семье делают?

— Тебя как зовут?

— Гедвика. А тебя Марек. Я знаю. У нас в интернате тоже был Марек.

Вот как это она знает, как меня зовут, а я про нее не знал?

— Только по фамилии, — быстро добавила она.

— Как это?

— Так… А у тебя какая фамилия?

Однако и она не все знает, даже странно.

— Северин.

— Красиво, — она вздохнула немного завистливо.

— Может. У отца особенно красиво, Север Северин. Только он недоволен.

— А какую бы он хотел фамилию?

— Не знаю. Радзивилл, наверное.

Мы с ней переглянулись и вдруг начали смеяться, бывает такое, когда ловишь смешинку и никак не можешь успокоиться.

— А у меня фамилия не такая красивая, — она всё ещё смеялась. — Покорна.

— Нормально, и имя хорошее. А я тебя Лисичкой звал.

Захлопала ресницами. Рыжие-прерыжие, как вообще такие получаются?

— Это когда?

— Раньше, вчера.

Тут я заметил, что перед ней тарелка. А на тарелке какая-то сухая заветренная колбаса и крутые яйца. И галеты, такие походные галеты, мне дед рассказывал, что в юности любил путешествовать, ходил в горные походы и брал с собой сухой паёк, ну вот, перед Гедвикой лежал такой сухой паёк.

— Это чего?

Утром у нас завтрак обычный — омлет там, драники, ветчина… У всех, в том числе и у прислуги. Отец говорит, что сытая прислуга меньше ворует (в то, что не ворует совсем, он поверить не может). И кто-то будет отдельно отваривать яйца и покупать колбасу для приемной девочки — только не в нашем доме!

— Это чего, Гедвика?

— Это из интерната. Мне дали с собой.

— А!

Была бы у нас кошка, можно было бы ее покормить. Или собака.

— А у вас собака была?

Собаку нам тоже нельзя, даже сторожевую. Зато сигнализациями все обвешано.

— Да, есть! — она смеяться перестала, зато улыбалась во весь рот. — Заграй. Он в будке живёт, его все любят и все подкармливают, а я с ним не попрощалась…

Улыбка у нее погасла мгновенно, но не до конца, будто она все равно была готова улыбнуться в любой момент.

— Большой Заграй?

— О, большой! — она показала ладошкой на уровне чуть выше стола. — У нас висела табличка про злую собаку, но он совсем не злой, он и причесывать себя позволял, и ел, что дают, если видел, что ему несут угощение, он тогда хвостом вилял сильно-сильно, если по ногам попадет, даже больно!

Я ей немного позавидовал, вот честно. Потому что играл только с чужими собаками, ну ещё когда жил у родных за городом, но это было четыре года назад и не считается.