— Простите, пан. Как вы ушли, прибыли господа, документы показали, я и не разобрал, какие… Не мог не пускать. Они все увезли, но больше ничего не трогали.

Я заверил старика, что он все сделал правильно.

Гедвику за эти годы я пытался навещать, но она отказывалась встречаться. Она окончила курсы дошкольного образования и вернулась в интернат на Крохмальной воспитательницей. Когда у меня появилось право распоряжать своими деньгами, я предлагал ей оплатить образование, но она отказалась — она сирота, а от сына моих родителей ей ничего не надо. Если мне так уж охота потратиться, я могу пожертвовать деньги интернату, здание нуждается в ремонте. Перевод я сделал.

Заканчивалось первое лето после смерти деда, когда мне позвонили из полиции и сообщили, что младшая воспитательница Покорна умерла. Она заразилась скарлатиной от кого-то из малышей, и ее сердце не выдержало. Она жила в казённой комнате, но кое-какие личные вещи у нее остались, а в качестве родственника она указала меня, так буду я вещи забирать? А с похоронами помогать не надо, там положена кремация.

От нее остались альбомы с рисунками и несколько книг — почти все по педагогике, но был там и томик Грабеца, такой же, как тот, что мы купили много лет назад. Почему она решила передать это мне? В знак примирения? Или же она хотела напоследок причинить боль, ведь она все же была дочь нашей матери? Этого я уже не узнаю.

Прах я развеял на кладбище. Я езжу туда каждый год, с матерью не сталкиваюсь никогда, да она и сама не хочет поддерживать отношения. Я неудобный сын. Иногда, когда есть свободное время (а у репортера-путешественника его не так много), перечитываю дневники, оставшиеся в наследство, и смотрю в небо. Если хоть часть написанного там правда, то… Но пока что на Земле достаточно мест, где можно побывать. Просто здесь слишком много могил и ещё одна, которой нет. Которую я ношу в сердце и, вспоминая ее, даю обет — никогда не пройти мимо ни одной несправедливости и не любить ни одной женщины.

И когда я забуду об этом, пускай небо забудет меня.