Дед как-то поскучнел, обернулся на сейф и сказал:
— Не всегда такая интересная жизнь к добру. Знаешь, и соломенный мир лучше железной драки. Но ты прав, человек сам выбирает свой путь. Только вот кем ты себя видишь в будущем?
Беда в том, что в будущем я себя вижу слишком много, кем. Больше всего хотелось бы путешествовать. Но и изобретать бы что-то хотелось, и исследовать, и… Короче, слишком много желаний, я же говорю. Так что с этой неприятной темы мы соскочили, я только лишний раз убедился, что он на моей стороне. Только бы он жил ещё долго-долго. До моего совершеннолетия…но оно наступает только в двадцать один год. Это Британия прогнула под себя Соединённые Штаты. Так говорит дед. Не совсем пойму, в чем она прогнула — разве что в том, что совершеннолетие не в восемнадцать, и некоторыми названиями.
Потом я спросил, что там такое у отца и почему под него копают. Дед немного задумался и сказал:
— Я полагал, они сами тебе рассказали. Ну тогда понимаешь, дома у вас скоро будет новый член семьи.
Взрослые иногда любят говорить загадками. Кто? Бабушка приедет, мамина мама? Отец не очень любит, когда она приезжает, и не скрывает этого. Бабушка не из нашего круга, как он однажды выразился. Мама, получается, тоже была, но она молода и красива, а это многое извиняет. Так тоже говорит отец. Он не знает, что я это слышал, они все не знают, сколько я слышу. Даже дед.
Нет, конечно, про бабушку он бы так не сказал. Хорошо, если в доме наконец заведут собаку. У нас нет даже сторожевых, потому что от них грязь и они много едят.
— Какой член семьи?
— Девочка, — нехотя ответил дед.
Девочка! Ещё одна сестра, меньше Катержинки. Это неплохо, но… Играть с ней мне не дадут, когда она вырастет, я буду взрослым, так что ни о каком родстве душ речь не идёт. Катержинка и то для меня слишком мала. У меня, наверное, физиономия вытянулась. Притворяться-то я не умею. Начал высказывать деду все свои соображения, а он засмеялся:
— Да нет, что ты, она большая и даже старше тебя. Не намного, на пару лет. Родители ничего тебе не говорили?
— Нет. Только папа сказал, что под него копают, но ты же знаешь, он всегда это говорит.
— Ну, в общем… — дед задумался. — Знаешь, лучше будет, если тебе все расскажут родители. А сейчас хочешь, спустимся в сад?
И мы спустились. Сад у него отличный, не то что у нас. Наш красивее, может быть, но какой-то он весь освоенный. Ни одного неухоженного клочка. Везде цветы с одинаковыми интервалами между ними, подстриженные кустарники, посыпанные дорожки. По ним идёшь и боишься. Я уже и не хожу. По ним летать надо. Только около нашего загородного дома есть нормальный лес, но ехать туда далековато.
Сад у деда — это Америка доколумбовой эпохи. Там есть все. И деревья, растущие как они сами хотят, и камни, не альпийская горка, а просто глыбы, напоминающие скальные останцы. Их выворотили из земли, да так и оставили. За травой, конечно, в основном ухаживают, но без фанатизма, а цветы есть все, и садовые, и полевые. В таком саду действительно можно играть во что угодно и мечтать, что ты — кто-то из героев Жюль Верна, например… Столько времени прошло, а лучше его книг все равно нет. На такие темы никто не пишет. У моего деда есть знакомый писатель, его даже называли лучшим поэтом современности, но он и прозу пишет. Только исключительно какую-то нудоту про любовь. Я однажды набрался смелости и спросил его, почему он не пишет про настоящие приключения и открытия, а он посмотрел на меня сверху вниз и ответил:
— Потому что это никому не интересно.
Я бы поспорил, что это интересно мне, но он уже отвернулся и стал беседовать с дедом.
Это давно было. Теперь я, конечно, не стал бы унижаться. Этот поэт был из тех взрослых, что воспринимают детей как помеху.
В тот день прогулки не получилось. Я думал, что может подвигнуть моего отца взять в семью ребенка. Чудеса! Да он кошку взять не разрешает, потому что кошка много ест. Ага! Огромный дом с прислугой, садом, каминами, автомобилями… И нас объест кошка.
И вот теперь он готов приютить целого человека, ведь какова бы ни была эта девочка, она явно ест побольше кошки!
Я долго над этим вопросом думал и в конце концов решил. Отец ведь глава департамента по образованию. Он хотел себе какую-нибудь более серьезную должность, но пока выходит только эта — следствие того, что под него копают. Видимо, он хочет взять девочку-сироту, чтобы показать, как он старательно работает. И тогда он получит нужную ему должность. Вот только бы потом он не выставил эту сироту, добившись желаемого, потому что он это может!
Я подумал об этом и забыл. Мысленно посочувствовал сироте, но ведь ей наверняка и так плохо в приюте или как там эти ужасные вещи называются… Отец иногда говорит, что там ужасные условия и мне надо ценить те, в которых я живу. Я и ценю. Правда, иногда очень хочется сбежать из дома, но маму жалко.
Дед приехал к нам через пару дней и сказал, что погостит. Я обрадовался, да все обрадовались. Даже садовник, хотя у нас в доме не оборудованы пандусы и только один грузовой неудобный лифт, поэтому именно садовник помогает деду перемещаться по лестнице. Он и помог, приговаривая:
— Хорош и хлеб с солью, когда по доброй воле!
Я хотел помочь, но меня отправили в комнаты — приготовиться мерить гимназическую форму, а то скоро придет портной… Но я не успел уйти, зазвенел колокольчик, соединённый с воротами. Я думал, это портной и остался ждать на лестнице, поднявшись только на полпролета.
Горничная впустила незнакомую женщину и девочку примерно моего возраста. Матерь Божья, это была просто самая рыжая девочка в мире! Стояла и испуганно оглядывалась, такая тощая, с обклеенным всякими картинками дорожным чемоданчиком. Да, такая девочка съест ненамного больше кошки!
Она посмотрела на меня своими огромными глазищами, не скажу даже, какой у них был цвет, а ресницы были такие же рыжие, как ее волосы. Говорят про белёсые ресницы, что они как бы присыпаны мукой, так вот, у нее они были присыпаны будто цветочной пыльцой. Может, она была и старше меня, но незаметно. И точно непохожа на юных пани из гимназии.
Тут и мама вышла из бокового коридора. Горничной сказала что-то сквозь зубы, та метнулась прочь и вернулась со шваброй. Встала, держась за палку, готовая протереть пол, едва прихожая освободится.
Наверное, они обе боятся отца. Он слишком любит порядок.
Женщина, что привела девочку, заговорила с мамой, показывала ей какие-то бумаги. Наверное, это была служащая из приюта или откуда там девочку привезли. Счастливая она, их там вряд ли заставляют над пианино часами чахнуть. А где же она учиться будет?
Мама с женщиной поговорила, а та все косилась на швабру в руках горничной. И потом быстро засобиралась уходить. Меня они не замечали. Но тут со второго этажа раздался голос деда:
— Сударыня, могу я вас попросить на минуточку?
Он выехал на своей коляске на площадку и остановился там! Женщина посмотрела на него. Она только что так торопилась уходить, но сразу просветлела лицом и с готовностью стала подниматься вверх. Даже про горничную забыла, которая так и стояла со шваброй, словно с ружьём наизготовку.
Мама огорчённо вскрикнула:
— Пан Пётр!
Наверное, хотела попенять деду, что он позвал эту женщину наверх, но не осмелилась продолжить. Ему она не возражает. Зато заметила меня и рассердилась:
— Что ты тут делаешь?
— Жду портного!
— Иди немедленно наверх и жди в своей комнате!
Я поднялся на площадку второго этажа. Правда, пошёл не в свою комнату, а остановился в коридоре. Дед разговаривал с той женщиной, нарочно я ничего не подслушивал, просто в коридоре хорошо слышно.
— …хорошая девочка, — говорил незнакомый женский голос. — Все, знаете, для других, когда с ней разговаривают, она не сразу отвечает. Но она не тупая, нет, она просто боится ответить быстро и обидеть вас. В смысле, не вас, ну, вы поняли, пан. А непосредственная какая, если видит что-то, не может сдержать восторга, сразу радуется: утки, заяц, лесочек красивый, понимаете? Фантазирует немного, как все дети. Были мы недавно с группой в Жешуве, это Подкарпатье. Побывали в Старом городе, потом дети гуляли в парке, а она цветов нарвала и несёт куда-то. Я у нее спрашиваю, куда, а она изумлённо так отвечает: так вот же, памятник солдату, неужели вы не видите памятник и надпись? Солдат Ян, надо ему букет положить. И тут озирается вокруг и спрашивает удивлённо, где памятник.
