— Посмотреть можно?
— Ты скажи, берешь или нет. А просто смотреть зачем? Буду знать, что деньги ищешь, тогда покажу.
— Вдруг подделка.
— Не подделка. Не хочешь, буду искать, кому сбыть.
— Буду брать, — я поневоле заволновался, хотя и знал, что Юльке интереса показывать нельзя. — Но сейчас пока таких денег нет.
— За сколько соберёшь? — спросил он деловито.
За сколько! Если собирать из карманных, проще дождаться, пока я стану взрослым. Сейчас заработать никак, сам Юлька хвалился, что у него работает двоюродная сестра, у которой свое модное ателье в пятнадцать лет. Только все знают, что у Юлькиного дядьки несколько фабрик по производству тканей, а будь это не так, не было бы у той сестры никакого ателье. И продать кому-то свои вещи я не сумею, нет у меня коммерческой жилки, как у Юльки. Но на Рождество мне обычно деньги дарят, в любом случае, можно будет поторговаться.
— До Рождества подождёшь?
Теперь он поразился:
— Сколько? Да ты с ума сошел? Ты ещё год бы попросил срок!
А что я сделаю, ближе крупных праздников просто нет!
— Так я попросил не год и даже не полгода!
— Ненамного меньше, — проворчал Юлька-коммерсант. — А что у тебя есть, что бы ты мог поменять?
— Ничего особенного. Я ж не девчонка, побрякушки иметь. Это сестра у меня в куклы играет.
— И спортивного ничего, например?
— Отец все наизусть знает.
Он почесал в затылке.
— Ну, мой тоже, допустим. Но он сам меня хвалит, если я что-то удачно меняю.
Мы ещё немного потолковали (наверное, это называется «договариваться о цене»), и в конце концов решили, что он зайдет ко мне на днях, и мы посмотрим, вдруг у меня отыщется что-то ценное, чего дома не хватятся. А если нет, то подождем до зимы, все равно за такие деньги Юлька любителя на кольт не найдет. Я хотел позвать его в гости сейчас, но он хлопнул себя по лбу и сказал, что к нему придет учитель, заниматься накануне учебного года. Юлька в классе первый ученик, и трясется, чтобы, не дай Божья Матерь, не опуститься с этого уровня. Я вспомнил, что ко мне тоже придет учитель, не ради уровня, а потому что так положено, настроение у меня слегка испортилось, я попрощался с Юлькой и побрел домой. Да и есть снова захотелось, как, наверное, антилопе в Африке во время засухи, когда трава высохла на многие километры.
Погода была не похожа на африканскую — так, один из последних летних деньков, в тени даже прохладно, а вот на солнце посреди улицы стало жарко. По пути мне встретился наш садовник, он катил тачку с разным хламом, вроде вчера только вывозил и сегодня опять набралось. Мусор он вез на свалку далеко за кварталом, иногда его вывозили оттуда, а иногда прямо там и сжигали, тогда горничные закрывали наглухо все форточки, а отец шипел: ” И это называется привелигированное жилье!»
Садовник и летом не расставался с потрёпанной ватной курткой, так что ему явно было жарко. Я предложил помощь, но он отказался:
— Лучше свой черный хлеб, чем калач взаймы. Ступайте домой, вас там наставник уже дожидается.
Я припустил к нашим воротам. По дороге меня снова облаял из-за огромного забора злющий соседский пёс. Наверное, ему тоже было скучно. С ним же не играли и не ласкали его, как Заграя, про которого рассказывала интернатская девочка.
Эх! Кормили нормально, не били, не запирали, собаку держали, ребят полно, ну и почему она там не осталась?
========== Хлебы и рыбы ==========
Разбудили меня рано. Очень рано. А сон, как назло, снился какой-то необыкновенно интересный, я стремился снова ускользнуть в него, чтобы запомнить все до мельчайших деталей, но меня тормошили за плечо:
- Просыпайтесь, пан Марек! Нехорошо заставлять отца ждать!
И я сразу проснулся от этих слов и расстроился, потому что забыл сон.
- Воскресенье, - буркнул я недовольно, увидел черный костюм на вешалке и сразу вспомнил.
Отец ждал внизу. Мне кажется, он и не ложится в такие дни. В руках у него были свежие белые цветы, на этот раз - розы. Он терпеливо ждал, пока я спущусь, разделил свою охапку на два букета и протянул мне один:
- Осторожно, не уколись.
На улице было холодно. Я поежился от свежего и прозрачного утреннего воздуха. У отца покраснело от холода лицо, он чуть вжал голову в плечи, но букет свой держал двумя руками.
- Сейчас в машине согреешься, - сказал он.
День был и правда очень зябкий для сентября. Я перестал чувствовать холод, только когда мы выехали к мосту. Шофер сосредоточенно молчал. Над Вислой стояла лёгкая дымка тумана - совсем невесомая, такая же стылая и прозрачная, как и это утро. Река поблескивала, как стальное полотно, будто и не текла никуда, будто не вода это была, а лёд. Варшава тоже замерла. Она ещё не проснулась, но такие большие города не умеют быть сонными, они умеют быть вымершими. Казалось, что люди за окнами не дремлют в кроватях и не собираются на воскресную службу, а просто все куда-то делись…
У ворот кладбища мы вышли. Было все так же холодно, хотя солнце и поднялось повыше. Небо выглядело светлым-светлым, хоть и безоблачным. В такие ясные осенние дни оно бывает ярким, даже не голубым, а синим. Отец закашлялся, изо рта у него шел пар. Он не нашел шляпу и даже не поднял воротник. Я сделал было попытку стянуть шапку, но он заметил и поморщился:
- Марек, переохладишься и заболеешь. Не надо. Это мой крест.
Мы прошли в ворота на самое большое и старое кладбище Варшавы - Повонзки. Аллеи между могильными рядами здесь почти такие же широкие, как улицы, и надгробия тоже немаленькие. На какой-нибудь некрополь посмотришь, а он размером чуть не с одноэтажный дом. Поэтому, а ещё из-за могил знаменитостей, здесь часто бывают туристы, но в холодное воскресное утро мы тут брели одни. Шли по главной аллее, потом свернули, впереди протянулась боковая дорожка - очень длинная, исчезающая в тумане, и не такая ухоженная, между брусчаткой то здесь, то там торчали пучки травы. В другое время отец бы обязательно разворчался по этому поводу, но он просто шел вперёд, прижимая к груди цветы и ничего не замечая.
Было очень тихо. Иногда наверху, в кронах деревьев, кричали птицы - большие, черные. Грачи или галки, я никогда в них не разбирался и путал их между собой. Здесь тумана было больше, чем на открытом пространстве, будто его удерживали ограды или кусты и деревья. Мрачное и печальное место? Да. И я бы на кладбище сам ни за что не пошел, а друзья бы страшно удивились, увидев меня тут. Как же так, сказали бы они, Марек, ты же в городе лавки с похоронными принадлежностями десятой дорогой обходишь! А тут идёшь чинно и благородно со своим стариком, ты же все на него дуешься…
- Ну вот, - отец толкнул калитку и я спохватился, - пришли…
Белая ограда скрывала две могилы. На одной стоял обелиск с изображением распятия, другую украшал ангел, распахнувший крылья, словно он готовился улететь в небо, туда, где кричат грачи.
- Ну вот, - снова выдохнул отец, - преклоняя одно колено. - Двадцать лет, Анна…
Анна - это имя его первой жены. Она умерла от родов, и их дочка тоже умерла, прожив всего один день. Ее успели только окрестить. Раз в год отец обязательно бывает у них на могиле, в остальное время платит сторожу за присмотр. Раньше, пока дед мог ходить, они посещали кладбище вместе, но вот уже четвертый год отец ходит сюда со мной. Как он мне объяснил:
- Это была твоя старшая сестра, Марек, больше кровных родных у нее нет. Твою бабушку и прочих родных мы можем помянуть в День всех святых, а у Анны родных не было, она рано осиротела. Меня не станет - только ты будешь помнить, что были они на свете, Анна и Златушка.
Он и сегодня повторил мне это. И всё ещё стоя на коленях, прямо в чистых брюках на холодных камнях, начал читать молитву:
- Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный…
У него в такие моменты другое лицо. Мне кажется, он вообще становится другим человеком, и это так редко бывает - в праздники иногда, в особо мирные дни… И поэтому я охотно езжу с ним на кладбище. Именно в эти поездки у меня нормальный отец, такой, как у братьев Каминских, например. Не сыплющий постоянно замечаниями, не выглядывающий недовольно, к чему бы придраться. С ним можно говорить, правда, очень увлекаться тоже не стоит - однажды я признался в том, что испортил клумбу, а через день он мне её припомнил.
