Она покраснела, как рак, и я поспешно заверил:
— Что вы! Я никому не скажу!
— Спасибо, я в вас и не сомневалась. Больно день хлопотливый, и малышка с утра ждёт подарков. Все их ждут.
Я вышел и решил поискать Гедвику. С этой всей суматохой я даже не спросил, что ей подарить, а ведь дядя Богдан прав — подарок должен быть такой, чтобы она могла им пользоваться. И надо ей сказать, что дед поправился, и Закопан, считай, решенное дело, а завтра мы пойдем к братьям Каминским на весь день, у них здорово и весело!
Внизу суетились горничные. Я хотел мимо них прошмыгнуть незаметно, но не тут-то было. То одна, то другая выбегала из кухни с важным видом. Пришлось временно вернуться в вестибюль. Тут меня увидел отец.
— А, Марек, вот ты где! — будто я прятался. — Пойдем со мной, кое-что подготовим.
И мы пошли мимо кухни (я заглянул внутрь, надеясь увидеть Гедвику, но там был такой шум и тарарам, конечно, Марта не рискнёт ее угощать), в самое дальнее крыло, поднялись по боковой лестнице, где я никогда не ходил, и очутились перед маленькой дверцей.
— Вот! — торжественно сказал отец и достал ключ.
Я не сразу понял, где мы очутились, а потом сообразил — зал, святая святых. Сразу в полумраке трудно было что-то разглядеть — окна завешены темным бархатом, по стенам висели таинственно поблескивающие звёзды и мишура, а посередине стояла удивительная пирамида — елка. Так пышно она была украшена, что и ветвей из-под игрушек не видать.
— Папа, а наша ёлка снаружи?
— Снаружи это снаружи, а внутри это внутри. Пусть будет в виде исключения. А что такое?
— Нет, это здорово, только мне жаль, что ее срубили.
Сегодня решительно был день чудес. Я только пожалел, что так сказал, вдруг отец обидится и надуется, а он кивнул мне:
— Мне тоже жаль, но ведь ее уже срубили. А знаешь, что? Мы можем отрезать у нее ветку, поставить в воду, а когда она даст корни, высадить. Наша ёлка во дворе выросла именно так.
— Папа!
— Не кричи так! Осталось развесить фонарики. Бери стремянку, вот она, под ветками. А я их тебе подавать буду.
Ух ты! И не говорите, что украшения и фонарики — это для маленьких детей! Я быстро забрался на раскладную лесенку и очутился не под потолком, но вровень с верхними ветвями. Звезда на макушке была рядом. А когда-то и я, как маленькая Каська, верил в Гвяздора…
— Держи!
Мы быстро развесили гирлянды на ёлке и от ёлки — к стенам. Теперь у нас был самый рождественский зал на свете: в центре стояла наряженная лесная красавица, а другая ёлка, куда более скромно украшенная, заглядывала в окно.
— Когда-то я тоже так развешивал фонарики со своим отцом, — у него и голос сегодня был приятный, без лающих или визгливых ноток. — И мне казалось, что это лучшее занятие в мире. А тебе оно как?
Я, в принципе, мог назвать ещё с десяток увлекательных дел, но сразу сказал:
— Да, пап. Это лучшее занятие в мире.
Мы пощелкали выключателем, чтобы полюбоваться, что у нас получилось, поглядели, как комната переливается и мерцает, а потом снова выключили свет, чтобы снаружи никто не подсматривал. Ну и худо бы пришлось тому, кто снаружи — по стеклу лупил мокрый снег.
— А подарки?
— Подарки в срок, — отец подмигнул. — А раскладывать их будет мама, как всегда, кроме… Ну, потом увидишь. Моя покойная мать, твоя бабушка, всегда говорила, что о подарках хлопочет хозяйка дома.
Мы вполне мирно закрыли дверь, прошли по коридору и начали спускаться вниз, и все это время я думал о подарках, потому что они важная часть праздника, как ни крути… Нет, не самая важная, главное ёлка, украшения, ожидание первой звезды, и у всех хорошее настроение, даже у папы.
Маму мы встретили на лестнице. Она несла кучу свертков (подарки? Они, родимые!), за ней шествовала Валери тоже со свертками, потом ещё одна горничная, а последней шла Гедвика, они нагрузили и ее.
— Марек, ты где был? — возмутилась мама. — Ты не обедал.
— Молодой хозяин украшал зал к празднику, — сказал отец торжественным тоном. Может, это была и не слишком удачная шутка, но я все равно посмеялся.
— Хорошо, — мама даже не улыбнулась, много у неё сегодня хлопот. — Поешь на кухне, пожалуйста, а то везде переполох…
— Я у Каминских уже завтракал, в меня больше ничего не влезет.
— Ох, ну смотри, до вечера далеко ещё… Господи, ну как ты держишь!
Это мама обращалась к Гедвике. Ей, бедняжке, вручили несколько завернутых коробочек, и она пыталась их разместить в руках поудобнее, что-то прижимала локтем, что-то подбородком.
— Валери, возьмите свёрток у барышни, она сейчас все уронит…
— Мам, давай, я вам помогу? — но она в ответ качнула головой.
— Марек, иди к себе, не мешай, столько ещё дел… Ой, что это было, не звонок?
Но это ветер свистел за окном. Мама вздохнула разочарованно:
— Вот, парикмахер запаздывает, при такой-то погоде. Нет никакого покоя в этом доме!
И они пошли наверх, отец — на кухню, а я подумал-подумал и направился к деду, пока про меня все забыли. В столовой звенели посудой — ставили приборы для вечерней трапезы. Каминские на Рождество переносят столы в большое помещение, к ёлке. У нас почти нет мужчин-слуг, поэтому мы обедаем, как обычно, а потом идём праздновать в зал. Только однажды там и ели, два года назад, когда у отца был юбилей и на званый вечер пригласили много важных гостей из министерства. Тогда там было все обставлено по-парадному, меня и не пустили толком ничего посмотреть, где-то в середине приема разрешили зайти в зал и поздороваться (как будто я хотел). Запомнились столы, белые скатерти, блюда и букеты цветов, а люди были гораздо менее интересны — лысые дяденьки во фраках. Они жевали, говорили между собой, на меня почти не обратили внимания, только отец, потирая руки, сказал:
— Вот, господа, мой наследник.
Они жевать перестали, уставились на меня, а потом снова задвигали челюстями. Потом, уже после приема, отец заявил:
— Привыкай! Ты ведь будешь дипломатом, это лучший выбор для тебя, и такие приемы нужно посещать постоянно.
Вот тогда я и решил, что лучше умереть, чем быть дипломатом.
Дед был один. Он разложил на столе альбомы с фотографиями, какими-то бумагами, газетными вырезками и изучал их.
— Ну что ты? — спросил он, не поворачиваясь. — Ждёшь праздник?
— Я не очень, больше Катя. Я для праздника уже взрослый.
Дед не улыбнулся. Он всё-таки молодец.
— Такой уж день суматошный. И в моем детстве так было, дружок, и в твоём. Все быстрей и веселей, когда сам готовишься, а не когда ждёшь. Помню, Северу в твоём возрасте я всегда предлагал развешивать гирлянды.
— А, так это ты ему напомнил?
Вот так, я думал, что отец сам сообразил, обычно он брюзжал, что украшение дома — обязанность прислуги, а он и так работает, как вол, а дети должны учиться. Но ладно! Какая разница, почему он не ворчал недовольно, а нормально готовился к празднику.
— Напомнил про что?
— Про гирлянды… А что ты смотришь? А, родословную!
Дед говорил, что составлением родословной увлекался с юности, когда был студентом, выискивал с товарищами дальних родственников каких-то там королей, а потом переключился на собственных предков. И у него получилось составить очень даже длинное фамильное древо, я, если честно, не совсем понимаю, зачем, но держу свои мысли при себе. Пару раз сказал вслух, дед возмутился:
— Марек, человек, который не знает историю, отрывается от корней. Вот тебе интересны всякие полководцы прошлого, а собственная семья нет? Неужели у тебя никогда не возникало вопроса, кем был, что делал твоей прямой предок много лет назад? Эти люди ушли в прошлое, но они определяют, как мы живём сейчас. Это даже неграмотные рыбаки с южных островов понимают — многие из них знают свою родословную в подробностях до пятидесяти-шестидесяти поколений, вплоть до случаев из жизни! А у них даже письменности нет.
Я заглянул в альбом. Сверху лежал пожелтевший от времени, с виду очень ветхий газетный снимок человека в военной форме с невероятно грустными глазами. Вот даже тусклая краска и скверная печать не мешала увидеть, какими они были грустными. А то я бы этим снимком не заинтересовался, ну лежит и лежит.
