Я вспомнил, как отец в начале лета возмущался, что жалованье министра составляет всего восемьсот тысяч. Гедвика совсем сжалась, если бы можно было превратиться в жидкость и стечь вниз со стула, она бы так и сделала. А отец стоял над ней, больше ничего не говорил, только в горле у него клокотало. С места вскочила мать, всхлипывая, бросилась к ним, схватила Гедвику за руку и дернула так, что бедняжка упала на коленки.

— Гадкая, дрянная девчонка, — голос у матери срывался, наверное, от страха, да, она боится отца, мы все его боимся, но нельзя же так!

— Гадкая, гадкая, неблагодарная, проси, проси немедленно прощения, ты хоть понимаешь, что ты натворила, я так и знала, неблагодарная, зачем ты вообще родилась!

Громко заревела Катержинка. Валери попыталась взять ее на руки и унести, но она отбивалась ручками и орала, а она уже довольно крупная, прошли те времена, когда ее легко было поднять со стула!

Тут я вышел из ступора, просто не ожидал всего этого, слишком уж было все дико и несправедливо.

— Но ее же никто не учил! Он же сам! Она ж сама!

— Марек, молчи, мне нет покоя в этом доме! — закричала мать со слезами.

— Папа, Каська научилась от тебя! — я уже не думал, что он меня услышит, но он услышал. Круто повернулся ко мне:

— Что? Что ты сказал?

— Ты сам! Ты сам всё время так говоришь! Она просто за тобой повторяет!

Он смотрел на меня так, будто готов был ударить, на шее, под подбородком, у него дрожала вена. Так у лягушки дрожит горло. И ещё я в эти несколько секунд подумал, что мы в росте почти сравнялись, раньше у меня перед глазами оказывался воротник рубашки и галстук.

Отец вдруг снова повернулся и быстро вышел, не сказав ни слова.

— Север, Север, — закричала вслед мама, но за ним не побежала, упала в кресло и залилась слезами. Катержинка тихонько подошла к ней и уткнулась в колени. Гедвика так и сидела на полу, не решаясь встать.

— Мама, — начал я. — Ну Каська ведь от папы научилась, ну смешно представить, что от Гедвики, она ее почти не видит…

Мама подняла заплаканное лицо. Одной рукой она привлекла к себе Катержинку, другой достала из кармана платочек и стала вытирать покрасневшие глаза.

— Ну что ты говоришь, Марек… Катержинка, дочка, ведь это тебя подучили? Ведь так?

Каська посмотрела на нее и кивнула.

— Вот видишь, — мать качнула головой с упрёком. — Пойдем, малышка, пойдем к папе. Марек, иди, пожалуйста, в свою комнату. Нет никакого покоя в этом доме!

Она подняла Катержинку на руки. Та, всхлипывая, обняла мамину шею. Они прошли мимо Гедвики, которая все ещё стояла на коленях на полу.

Валери, до сих пор наблюдавшая за скандалом с равнодушным лицом, наклонилась и потянула Гедвику за локоть.

— Вставайте, барышня, ступайте к себе. Нехорошо здесь сидеть и нехорошо с вашей стороны учить маленькую таким словам. Ещё убирать за вами осколки. Ни малейшей благодарности у вас.

Гедвика покорно встала. Я сделал ещё одну попытку вмешаться.

— Валери, послушайте, но…

Гедвика повернула ко мне голову.

— Не надо, Марек, — сказала она громко и одними губами выдохнула: — спасибо…

В глазах что-то защипало… Теперь столовая была пуста. Мне оставалось только тоже уйти.

И лишь у себя в комнате я вспомнил, что мазурки успел съесть всего ничего.

К ужину я не вышел, сказал, что неважно себя чувствую и не голоден. Хотя живот уже прилип к позвоночнику, да что там, пробил его и вылез со спины, так я себя чувствовал. Я ожидал, что придет отец и потребует объяснений, но его вообще было не видно и не слышно. Вместо него пришла мама.

— Марек, так ты все же заболел? Зачем сегодня так легко оделся… Я бы не хотела, чтобы ты сейчас пропускал гимназию, но если температура, нужен врач.

Она приложила ладонь к моему лбу.

— Я не пропущу, завтра буду здоров. Мам! Ну послушай меня теперь, насчёт Гедвики, мне ты веришь?

Она страдальчески закатила глаза.

— Ох, Марек, не начинай, прояви хоть чуть сострадания, мне и так нет ни минуты покоя… Никто же её не наказал. Всё, ложись пораньше спать, завтра, если будет температура, сразу говори!

Она вышла из комнаты, только запах духов остался. Мне было и жалко её, и досадно. Ну как можно так бояться отца! Хорошо, что старая Марта его не боится. Она потом непременно покормит Гедвику, может, и мне потом пробраться на кухню?

Весь остаток вечера я пытался читать. Только ни одна из книг у меня не пошла. Я вспомнил, что рядом с отцовским кабинетом библиотека, а в ней «Отверженные», хотел потихоньку пройти и перечитать про Козетту, но остановился. Уже взялся за ручку двери и остановился. Это, получается, я свою маму сравниваю с тёткой Тенардье? С отвратительной злобной уродиной — мою красивую добрую маму? И отец, он, конечно, мерзко себя повел, но он не негодяй-трактирщик.

Тут я вспомнил про томик Грабеца. Надо хоть полюбопытствовать, что там у него за «взрослые стихи». Хотя стихи не очень люблю, заучиваю легко, а специально читать нет. Но за что-то же ему Нобеля дали? И ахают все — прекрасно, гениально, талант. Даже Гедвика.

Стихи Грабеца не сильно отличались от всего, что нам давали в гимназии. Рифмы на месте, размер на месте. Смысл… ну, наверное, какой-то был. А где-то я даже рифмы не нашел, но именно эти строчки почему-то понравились.

И всё-таки неправы слёзы!

Я вижу Солнце. Это значит:

Стеною времени,

Пространства

И зла с тобою разлученный,

Я адресат твоей улыбки,

Когда бы ты ни родилась.

Это было непонятно, но красиво. Не буду я Юльке говорить, что видел Махачека, просто объясню, что дед ещё не выздоровел и Грабец его не навещал. Тем более, это правда будет. А сборник сейчас отдам Гедвике, все ей радость.

Я уже начал спускаться по лестнице, но там, несмотря на поздний час, была мама:

— Ты это куда? Ты это зачем? Ты же болен, позвонил бы, все, что надо, тебе принесут.

Я сказал, что мне уже лучше, и спасся бегством, пока она не заметила у меня в руках книгу.

Ночью я внезапно проснулся от странной мысли. А что, если Гедвика — внебрачная дочка моего отца? Если этот ее папа ей не папа, а отчим, тем более, у него что-то психическое, а она нормальная? Это бы много чего объясняло! И почему ему пришлось ее забрать. И почему мама ее не любит, это неправильно, но я как-то слышал, она говорила, что всякая птица защищает свое гнездо от чужих.

И даже объясняет, почему отец на неё злится, он такой поборник закона и порядка, а она ему напоминает, что он сам нарушил порядок… Взрослые думают, что дети в тринадцать лет ничего не знают, а я много чего знаю, между прочим.

Только мне не хотелось, чтобы она была моей сестрой. Как сестра — другое дело.

Нет, вряд ли это так. Отец так любил свою умершую жену Анну и Златушку, неужели он не полюбил бы новую дочку? И потом, Гедвика рыжая. На отца не похожа, вот совершенно. Нет-нет, я на него наговариваю. То есть надумываю. Даже стыдно. Просто он взял сиротку, потому что по работе занимается детскими домами…

И я благополучно заснул обратно, а утром проспал — меня никто не разбудил, так распорядилась мама, решив, что я всё-таки заболел. Гедвика уже ушла в школу. И получается, зря мы с ней вчера стихи сочиняли…

В ожидании врача я сел у журнального столика. В газете боковая колонка была посвящена назначениям, про отца скупо указали, что он остался на своем посту и повышения не получил.

Комментарий к Горе вам…

https://stihi.ru/2017/11/27/12156

Стихи Максима Орлова (Белоруса)

========== Прежде, чем пропоет петух ==========

За окном кружились первые снежинки. Зима пришла, хоть и с запозданием, и Рождество с каждым днём было все ближе. А мне с каждым днём становилось все яснее, что нужную сумму на кольт собрать не удастся. Перерасход у меня случился всего один лишь раз, во время нашей поездки в Творки. Только обычно мне и дед добавлял к карманным («На что собираешь, Марек? Ну, это твое дело»), а он все это время болел. Я уже почти решился попросить у отца, но он эти три недели был злющий-презлющий. Не стоило дразнить судьбу. Он бы допытался про кольт, и что бы тогда было, я и представить не могу.