Как Варшава хороша,

От нее поет душа!

Вот и осень наступила,

Листья падают, шурша!

Не замёрзла ты пока,

Висла, славная река,

Висла вьется, словно лента,

Широка и глубока.

— Здорово! — обрадовался я. — Вот это подойдёт!

Она остановила меня:

— Не мешай!

Через пятнадцать минут все восемь куплетов были переписаны на чистовик. Просто камень с души упал. Я ещё подумал, что Юлька, будь у него талант Гедвики, точно бы на нем нажился. И те необыкновенно красивые стихи про ночь она ведь тоже сама написала, наверняка, просто боится, что ей не поверят, вот и придумала сказку…

— Ну вот и все, пойдем, пока малышка не вернулась, — сказала Гедвика, опуская крышку пианино.

— Она не вернётся, они с мамой надолго поехали. Через месяц Рождество, мама хотела и Каське наряды купить.

— Рождество-о, — протянула Гедвика и заметно погрустнела. — Сейчас в интернате к представлению готовятся, репетиции идут. Я всегда пела. А ещё мы друг другу мелкие подарочки делали, открытки подписывали.

— Так за чем же дело стало, подпиши и отправь.

— У меня нет открыток, — виновато сказала она. — И марок нет.

— Да это ерунда, пошли опять в мою комнату, ты открытки подпишешь, я в гимназию их с собой возьму, марки наклею и кину в ящик. Пошли, а то нашла, из-за чего расстраиваться!

Открытки лежали в ящике стола. Их было немного, штук пять, три действительно рождественские, две просто нарядные, с цветами. Гедвика выводила текст, от усердия высунув язык. Словно маленькая.

— Это Саше, — приговаривала она, — жалко, карамельки нельзя послать, она их любит. Это Гите, у нее знаешь, какие ресницы длинные и чёрные, и волосы тоже черные, красивые.

— У тебя тоже красивые.

Она слегка вздохнула, коснувшись своей отрастающей прически.

— Это Марысе, она сказку про гномов очень любит, всегда перечитывает, а это — Пржимеку.

— Это кто ещё такой?

— Пржимек — это Пржимек, — сказала она снисходительно, мол, кто же этого не знает. — Я боюсь, письмо его не застанет. У нас тех, кому исполнилось шестнадцать, переводили в трудовые школы, а ему шестнадцать лет в октябре было.

Целых шестнадцать!

— Ты не подумай ничего такого, он просто друг.

Лицу вдруг стало жарко. Наверное, последнее осеннее солнце слишком сильно светило через стекло.

— Да ничего я не думаю…

Она особенно тщательно выводила буквы на последней открытке. Снова высунула язык и стала похожа на рыжего котенка, который думает, мыть ему шкурку, или уже достаточно.

— А это нашей учительнице, она очень добрая, когда я уезжала в августе, она за меня радовалась и плакала… Матерь Божья!

— Что такое, кляксу, что ли, посадила?

— Нет, — Гедвика в отчаянии смотрела на открытки. — Папа! Понимаешь, их больше нет, а я не написала папе!

— Ты так заорала, будто враги напали, да купим мы открытку! Собирайся и пошли! Или даже… — я глянул на часы. Было только десять. — Знаешь, что? Хочешь, мы в Творки сгоняем?

Она вся встрепенулась:

— Как в Творки?

— Так, туда час на поезде. Туда час, оттуда час, до вокзала полчаса. К трем мы вернёмся, это самое позднее.

Гедвика ахнула от радости, но тут же взгляд у нее потух.

— Так билеты на поезд… Сколько это может стоить?

— Ерунда. Я провезу. Сейчас сядем на автобус, доедем до Средместья, а там уже и станция.

До Рождества ещё больше месяца, соберу я на кольт! Зато Гедвика папу своего увидит, я помню, что в Закопане скучал по родителям, даже по отцу, хотя там было действительно здорово.

— А ругаться на нас не будут?

— Да никто и не заметит, что нас не было! Я скажу, что был у Каминских или на пустыре. Короче, хочешь поехать к своему папе, одевайся. И не бойся.

Мы собрались в рекордно короткие сроки, стоял очень теплый ноябрь, можно было не кутаться. Вышли просто через парадное, я помню правило из шпионских книжек — чем больше прячешься, тем больше вероятность, что тебя заметят. А видел нас только садовник. Он укрывал на зиму теплицы и помахал нам издали рукой. Гедвика забеспокоилась.

— Он нормальный дядька, не ябеда, пошли!

Мы вышли за ворота. Пока мимо тянулись заборы и ограды, а улицы между ними были пустыми, Гедвика не нервничала, но как только наш квартал закончился, она стала оглядываться и одергивать на себе пальто.

— А я нормально выгляжу?

— Но ты же ходишь в нем в школу!

— Да, хожу, но девочки говорят — а чего у тебя карманы под мышками. Оно мало.

До этого я как-то не обращал внимание, во что она одета, а сейчас заметил, что да, пальто ей узковато. И брюки заканчиваются чуть не на лодыжках.

— А туфли велики немного, поэтому я так быстро, как ты, идти не могу. Я ей говорила, а она сказала: ерунда, не успеешь оглянуться, как у тебя нога вырастет, не покупать же сейчас.

Я вытащил из кармана носовой платок, разорвал пополам и дал ей. Дома скажу — потерял.

— Засунь в носок, ногам удобней будет. Она это…

— Мама.

Моя мама. Впервые я почувствовал досаду — ну неужели она так отца боится, что ничего не может купить без его одобрения? Катержинку наверняка нарядит. Они всегда из магазинов просто тюки всего привозят. Неужели пара вещей для Гедвики им помешала бы?

— Зато она мне отдала свой берет, — обрадовалась Гедвика. — Он такой красивый и мягкий. Она его раньше носила. Я думаю…

Она осеклась и замолчала.

— Что?

— Неважно. Не обращай внимания.

Берет действительно был красивый, белый, с помпоном, мама его надевала давно, когда была совсем молоденькой. Я вспомнил, как она рассматривала свои старые фото и сказала, что блондинкам белое не идёт. А рыжим — идёт!

Открытки я опустил в почтовый ящик, голубой, со светлой выступающей крышкой.

— Смотри, — обрадовалась Гедвика, — он тоже в берете!

— И правда. Теперь давай, надо спешить.

Как хорошо, что снег ещё не выпал! По снегу мы не могли бы так бежать. Только гравий из-под ног летел. Мы домчались до остановки, никого не встретив. Нам везло, автобус подошёл почти сразу. Только внутри я перевел дух, и сразу сообразил, что произошло страшное. Мы бежали! Гедвика бежала! С ее сердцем!

— Ты как себя чувствуешь, нормально?

— Да, — дышала она всё-таки часто. Но мы же неслись, словно удирали от погони.

— И не болит? Ничего? Не задыхаешься?

— Нет, все хорошо… Ой, погляди, мост!

Я поглядел — мост и мост. Красивый, но что уж в нем такого необыкновенного? А Гедвика радовалась, как ребенок.

— Посмотри, как река блестит! А какая она тут широкая! О, а вот вдали ещё мост, это его брат!

Люди начали оборачиваться на нас и улыбаться. Гедвика смутилась, но восхищаться не перестала, только теперь она это делала шепотом.

— Берег какой! О, а сколько домов, и все такие яркие, как игрушечки!

Даже Катержинка при виде новой куклы так не ликовала. И поневоле хотелось радоваться за Гедвику. Один автобусный билет — и столько впечатлений!

Мы доехали до Средместья и вышли. Гедвика продолжала восхищаться:

— Домики какие! Яркие, словно яблоки!

— Хм…

Домики были с красными, желтыми и оранжевыми крышами. Действительно, похоже…

— Ты что же, в Средместье не была?

— Была на экскурсии, — сказала она, рассматривая ближайший столб. — Давно. Ой, смотри, афиша цирка!

У афиши, такой же яркой, как крыши домов, ветер загнул уголок. На оставшейся части виднелась надпись: «Воздушная фея, уникальный полет под куполом» и ещё что-то. Ниже афиша обещала дрессированных медведей и собачек.

— Но у нас времени нет, — вздохнула Гедвика прежде, чем я сам про это вспомнил. Вспомнил я и про то, что у нас нет лишних денег, из-за поездки я и так могу не собрать нужную сумму к Рождеству.

— Да, а ещё мой дед говорит, что цирк это издевательство над животными, поэтому туда не стоит ходить, — она уже шла дальше, я мог ее и не убеждать.