— Да, я понимаю… А где станция?

— Я туда тебя и веду.

Конечно, мы могли сесть на поезд ещё на нашем берегу реки, но очень уж я люблю Средместье. Там можно зажмуриться или смотреть поверх автомобилей и представлять, что ты в прошлом. В старой чудесной эпохе, когда были и подвиги, и приключения, и каждый день не похож на другой…

Мы обошли театр — так, посмотреть. Всё-таки он красивый. С лотка продавали мороженое, и я, только заметив взгляд Гедвики, взял два. Все равно уже из графика выбился, все равно Юльку просить об отсрочке, так хоть не зря! Нам дали большую картонную тарелку, на ней две большущие вафельные хрустящие трубочки и горка разноцветных холодных снежков.

— Ты какое любишь? Тут два шарика ванильного, два шоколадного, два…

— Я все люблю.

Мороженое мы поделили по-братски, разложили шарики в сладко пахнувшие и липкие рожки поровну. Кончилось оно невероятно быстро, а уж с учётом того, что это мое последнее мороженое до Рождества… Ну да ладно, месяц пролетит быстро!

Мы вытерли руки носовым платком Гедвики, свой-то я порвал, и пошли дальше по улице. Дома тут были разные, и яркие, новые, и старые, солидные. В первых этажах находились магазинчики. Мы бежали мимо пестрых витрин, и наши отражения в стеклах тоже бежали. У книжного магазина Гедвика вдруг остановилась.

— Что? — но я уже тоже его увидел. Он был раскрашен под ската, огромный, только что не с нас ростом. Яркий, как все в этот день. Голубой, как небо. Вокруг него закрутился хвост с кисточками. Бумажный змей.

— У тебя такой был? — спросила она. — В Закопане?

— Нет, мы там сами делали, — я уже увидел цену на этого змея. Не слишком много, наверняка потому, что сейчас ноябрь и не сезон. Я даже взял с собой такую сумму на всякий случай, но тратить я ее не собирался…

— Пойдем, — Гедвика взяла меня за руку. — Уже скоро зима. Пускать его негде.

— Да…

Действительно, мы сейчас могли бы добежать до парка, но там не развернется. Возле нашего дома? На пустыре? А успеем ли, это летняя забава…

— Пойдем?

У нее в голосе чувствовалась нотка сожаления. Я отодвинул ее руку:

— Подожди тут минуточку…

Когда я вышел из магазина вместе со змеем (стеклянная дверь чуть не прищемила ему хвост), Гедвика одновременно счастливо смеялась и укоризненно качала головой.

— Что ж теперь мы будем делать? Его негде запускать.

— Ждать весны, змей уже есть. И он будет ждать вместе с нами.

Только вот где? Эх, я даже не подумал, как спрятать свою покупку дома, чтобы отец не бухтел. Я поддался импульсу, как говорит наш учитель математики (он ещё физику ведёт у старших классов). А, ладно, придумаю что-нибудь!

От змея пахло клеем и ещё чем-то резким и свежим — так пахнут новые книги. Я задумался вслух, пустят ли нас с ним в поезд, а Гедвика успокоила, что в поездах ещё и не то провозят. Мы совсем уже было собрались бежать на станцию, и тут Гедвика остановилась, как вкопанная. На лице у нее появилось такое же выражение, как при виде змея в витрине.

— Что такое?

— Вон там, — выдохнула она, глядя мимо меня и дурацки улыбаясь. — Ты погляди, кто там стоит! Это же писатель! Арсен Грабец!

Я поглядел. Великий литератор остановился у фонарного столба неподалеку от нас и искал что-то в записной книжке. Он с виду ничем не отличался от обычного человека, и внешность у него довольно неказистая, я даже удивился что Гедвика его узнала. Лысеющий дяденька с небольшой светлой бородкой, среднего роста, и не сказать, чтобы атлет.

— Он такие стихи пишет! — восторженно продолжала Гедвика. — У нас у Хельки, она из старшей группы, есть томик его стихов, ей родные передали… Там про любовь, понимаешь?

Я-то понимал. Больше великий писатель ничего и не сочиняет. Но теперь… Удачно я его встретил, однако!

— Подожди ещё минутку, — скомандовал я и нырнул обратно в книжный магазин.

Продавщица посмотрела на меня странно, но мне было плевать. Я попросил самую небольшую по размеру (чтобы нести было удобно, у меня ж ещё змей!) книгу стихов Грабеца и выскочил на улицу.

Гедвика тоже посмотрела на меня странно, особенно, когда я прошел мимо нее прямо к великому литератору. К счастью, он так и стоял, уткнувшись в свой блокнот. Я подошёл поближе и поздоровался погромче. Писатели — народ рассеянный, с ними надо по существу, это все знают.

Он оторвался от своих записей.

— А, внук пана Петра, — сказал он приветливо. — Матфей, Лука, Иоанн… Марк, точно — Марек. Как дедушкино здоровье?

— Спасибо, лучше. Он под наблюдением, но врачи говорят, что Рождество он наверняка встретит дома.

— О, замечательные новости. Передавай ему привет, — он со мной говорил, почти не видя и не слыша меня, как всегда взрослые говорят с детьми.

— Пан Арсен, знаете, я спешу…

— Так я тебя не задерживаю, — сказал он по-прежнему приветливо.

— Вы подпишите книжку, пожалуйста, — я сунул ему томик стихов правой рукой, левой перехватил змея — эх, неудобно, лучше б Гедвике отдал.

Он посмотрел на обложку чуть менее равнодушно, чем на меня и с недоумением прочитал заголовок:

— «Эрот и Психея»… Это взрослые стихи, Марек, неужели ты читал?

— Это не мне. Это одному человеку, она очень вас уважает…

Он перевел взгляд с обложки на меня. Может быть, надо было ему соврать, хоть я и ненавижу это делать?

— Для змея не поздно ли? — спросил Грабец, рассматривая мою покупку.

— Это заранее, на весну.

Он улыбнулся, взял у меня книжку, раскрыл ее и начал писать своим карандашом что-то на первой странице. Писал он довольно долго для автографа, а я боялся спугнуть удачу. Только бы мое имя не упомянул, а то как Махачек не примет у Юльки-коммерсанта такой автограф?

— Вот, держи, — сказал Грабец, возвращая мне закрытую книжку. — Дедушке привет… а впрочем, я сам его непременно навещу на неделе. Посещения же разрешены? Вот и славно. Всего хорошего!

Он пошел прочь, а я перевернул страницу и увидел написанные аккуратным убористым почерком стихи, целых двенадцать строк! Над ухом раздался вздох. Гедвика! Это она подошла так незаметно.

— Как ты… вот так свободно с ним говорил!

— А что он, не человек, что ли?

Но она меня не слушала:

— Ты посмотри, посмотри, что он написал! Это же специально… это он про тебя?

Я вчитался, наконец, в строки:

Голубая с белым крыша

Треплет волосы ребёнку,

Что бежит, себя не слыша,

За душой своей вдогонку.

Мир взрослеет. Очень скоро

Этот бег вдохнет в кого-то

Суть простейшего прибора

Для бескрыльного полета.

Кто-то в длинном и широком,

В белой пене, в небе низком

О несбыточно далёком

Улыбнется, как о близком.

Ребёнку! Ну спасибо, пан Арсен!

— Это же стихи, это же он вот так взял и сочинил, — прошептала Гедвика с восторгом. — А ты дома будешь хранить? Можно мне иногда смотреть?

Я сам не знаю, что на меня нашло, она так смотрела на эту книжку, будто ее сам господь во славе своей на небесах подписал, и волосы обрезанные топорщились из-под берета… На один миг мелькнул передо мной призрак кольта — оправленная в дерево рукоять, тяжёлая сталь ствола, черное дуло, — мелькнул призрак и тут же исчез. И я сказал:

— Да бери! Бери совсем! Я для тебя и просил автограф!

Она взяла книжку, как берут величайшую драгоценность, и все так же шепотом сказала:

— Спасибо! Марек, ты как сорок тысяч братьев… Это тоже один известный поэт написал, только я не помню, какой!

Зато я помнил, это из «Гамлета», только там нудного много… Ладно! Обойдется без автографа Юлька! И неизвестно ещё, заплатил бы за него долговязый Махачек! Подумаешь, домина, у меня, может, тоже своя домина есть.

— Ладно, пойдем быстрее, начитаешься ещё, мы же собирались к твоему папе!

На станцию мы успели вовремя, электричка как раз подходила, до чего же нам сегодня везло! Когда мы заняли места, я совсем успокоился. Было только начало двенадцатого. Мы успеем вернуться рано.