— У него нервы не в порядке, — строго сказала Гедвика. — Он не сумасшедший, у него просто не в порядке нервы. И все.

— Да-да. Я понимаю.

Она опять оттаяла, осторожно улыбнулась.

— Он хороший, правда. Он меня навещал, пока был более-менее здоров. Он бы меня забрал, только у него работа трудная… а воспитатели мне говорили — частичная ответственность, что-то такое. Но он каждый месяц приходил, и мы гуляли! Даже в кафе ходили.

— Почему — даже? Это ведь самое обычное дело, кафе.

— Это тебе, — вздохнула она, — а у него не было свободных денег…

— А-а, понятно.

— Я бы хотела ему написать. Или поехать навестить. Только у меня марок нет, и денег на билет тоже. У меня даже конверта нет.

— Ну, конверт я тебе найду. И марку найду. Будешь делать уроки и напишешь, только и всего.

Теперь я уже совсем ничего не понимал. Может, поэтому отец так и придирается к Гедвике, что у нее такой папа? Но зачем он вообще её брал из интерната?

Мы подошли к озеру. Издали трава казалась зелёной, вблизи видны стали все проплешины и выгоревшие места, зато вода была чистой-чистой, все дно видно, до последней песчинки. У противоположного берега расположилась стая уток. Они сидели неподвижно, чуть покачиваясь на воде. Гедвика ахнула, будто видела подобное в первый раз:

— О, какие!

— Они тут могут быть до ноября. Могли бы и зиму просидеть, если бы их кормили. Им улететь легко. Знаешь, я бы тоже хотел улететь.

— Почему?

— От папаши…

Впервые сегодня я его так назвал. Обычно я даже мысленно говорю «отец». Это Юлька-коммерсант своего отца называет стариком или папашей. Как-то получилось, что с появлением Гедвики он стал ещё неприятней. И мысли у меня возникали уже, не чтобы мне убежать из дома, а чтобы он куда-то делся. Нехорошие мысли, прямо скажем, вот я и назвал его папашей, уже второй раз за сегодня, будто это не я говорю, а кто-то другой. Кто-то, уж точно злей меня.

А ещё у меня настроение слегка испортилось, потому что дома начнется выяснение отношений. Когда бежишь или катишься с горки, о плохом думать не успеваешь, но мы так чинно и благородно шли, что поневоле в голове крутилось всякое.

— У всех настроение портится, когда он рядом, у всех. И у мамы тоже. И ведь знаешь, что обидно? Он может быть нормальным. Он просто не хочет… пошли по мосткам?

Летом, когда тут купаются дачники, мостки скользкие. Сейчас они были совершенно сухие, бежевого цвета, словно и не из дерева. Гедвика наступала на бревна поначалу с опаской, убедилась, что они неподвижны, и успокоилась.

— Здесь красиво, лучше, чем в том доме.

— Свободнее, — поправил я.

— Да. Мы сюда часто ездим?

— Летом часто, только летом тут и несвободно, народу полно. Обязательно кому-нибудь на глаза попадешься и визг поднимут. Тут лучше всего ранней весной и поздней осенью.

— Я испугалась, ты тоже скажешь «мы пахали». Ну, когда я сказала, что мы часто сюда ездим.

— Что? — я чуть на брёвнах не поскользнулся. — С чего ты решила так?

— Так езжу же не я, а вы. А ты сейчас похож… на своего папу. Такая же ухмылка.

— Это потому, что я говорил, что тут полно народу, — проворчал я обиженно. — Похож, тоже мне.

— Ну прости! — она схватила меня за руку. — Я подумала, что и вправду похвастались, я же сюда ещё не ездила.

— Да хватит за все извиняться! Знаешь, что? Я деда попрошу, может, он снова устроит каникулы в Закопане? Тебе и мне. Каська же маленькая ещё. Только бы он скорее поправился.

Она кивнула. Лицо у нее стало серьезным, но было понятно — она верит в выздоровление деда. Мать обычно скороговоркой произносила: «Конечно, мы надеемся на лучшее, но на все воля Божья», а папаша шипел, что вот он-то — самый большой страдалец на земле, потому что, во-первых, под него копают, а во-вторых, у него умирает отец.

Мы обогнули озеро. На сегодня, пожалуй, было достаточно, скоро нас начали бы искать и обнаружили, что мы не в саду за домом, а удрали. Сегодня нам везло. По дороге нам встретились только два-три человека, которые не обратили на нас внимания — слишком уж вдохновенно они щурились на последнем октябрьском солнце.

Калитка была приоткрыта. Я решил рискнуть и не огибать дом, мы прошли через главный вход, как все нормальные люди. И нам очень повезло, потому что нас никто не заметил, только через минуту на крыльцо вышла мама и возмутилась:

— Где вы были?

— На заднем дворе, — заявил я, скрестив за спиной пальцы и мысленно добавив: «Сначала».

— Я отправила Валери искать Гедвику, она звала, там никого не было! Папа отдыхает на веранде, а я только уложила Катержинку. Так где вы были?

— Я же говорю, на заднем дворе. Там столько этого шиповника, что из-за него ничего не видно и не слышно!

— Ну ладно, — протянула она с сомнением. — Гедвика, будь хорошей девочкой, иди в дом, там тебя Валери ждет… Марек, а тебе что?

Я подождал, пока Гедвика поднимется на крыльцо и зашептал:

— Мам, мне тебе сказать нужно. У Гедвики порок сердца. Ты не знала, да? Ей надо беречься.

— Порок? — спросила она. — Это же не заразно? В ее медицинской карточке про это должно быть. Я посмотрю.

— Да конечно, не заразно! Это как у Лиды Новак. Только Лида почти не двигается, а Гедвике разве можно столько ходить?

— Ах, Марек, зачем ты это у меня спрашиваешь! — сказала мама с упрёком. — Я ведь не врач, я ничего в этом не понимаю. Я посмотрю карту. Подожди тут.

Она тоже ушла в дом. Я остался пока на лужайке. Вокруг было тихо, ну очень — только безветренной осенью бывает так. Листья не шуршат и не падают, трава засохла и съежилась. Главное, нет людей.

В небе высоко показалась стая, какие птицы, не понять. Я много книг читал, в которых говорилось, как можно определить летящих птиц по характеру полета, но так и не научился в этом разбираться. Увы. Сколько их пролетит? Если четное количество, дед скоро поправится, а если нечётное, все равно поправится.

Я насчитал двенадцать птиц, когда меня позвали к обеду. Накрыли не на веранде, хотя погода и позволяла. Но в загородном доме столовая выглядела как-то веселей, с яркими обоями, на столе стояла ваза, а в ней букет из осенних листьев, рыжих, как волосы Гедвики…

А вот волос у нее и не было. Ее постригли под мальчика. Да, не налысо, и даже челка осталась, но те кудри, которые с утра похвалил пан Каминский, безжалостно обкорнали. Гедвика сидела, уткнувшись глазами в скатерть.

— Так хорошо, правда? — радостно сказала мать, кивая на стриженую голову Гедвики. — Гораздо опрятнее!

— Волосы в еду не падают, — поддержал отец. — Действительно, скромно и аккуратно.

Гедвика бросила на меня быстрый взгляд и хотела было отвернуться. Я еле успел показать большой палец — мол, отличная прическа. Только пусть не расстраивается. Волосы отрастут. Но ведь моя мама не сама же это придумала? Ведь она наверняка пошла на поводу у отца?

Комментарий к Смоковница с горькими листьями

Песня Первая бригада стала популярна в 14 году. Песенки Гедвики попадались мне в рассказах польской писательницы начала прошлого века, кажется, Марии Родзевич.

========== Кто потеряет душу свою ==========

Уроки на понедельник я стараюсь делать в субботу. Всё-таки здорово проснуться утром, когда впереди свободный день, так что чего жвачку жевать? Хотя, конечно, бывает, когда не все удается закончить в один вечер. Вот и в то воскресенье я прохаживался по коридору, потому что накануне наша преподавательница литературы, пани Мария (мы ее звали «кровавая Мэри», а какой у нее был характер при таком прозвище, догадаться нетрудно), заявила:

— По-настоящему просвещённый человек должен владеть всеми видами искусства! — и в качестве задания велела написать простенькое стихотворение о Варшаве. Ну там на три, на два четверостишия. Не больше. Можно на одно, но оценка будет снижена на балл. Можно, конечно, и эссе в прозе, если учащийся считает себя совсем уже бездарным и непросвещенным человеком. Мы переглянулись с вытянутыми лицами, но считать себя бездарями добровольно не захотели.