Он мягко пытался меня направить, объяснить, как управляться с новой открывшейся способностью, но я лишь брыкалась и продолжала мнить себя обычным человеком, который ничего подобного делать не может, а значит это просто случайность.

Может, сквозняк?

Сейчас я удивляюсь, тому своему поведению. Разве можно игнорированием решить проблемы? Разве мои закрытые глаза помогали воскресить родственников, или изгнать из меня Тьму? Нет, они лишь помогали врезаться мне во всякий встречный косяк, плюсом к тому сильно расшибая себе лоб.

Спасибо папе, что помог мне это понять намного быстрее.

– Пап! – кричу, облокотившись о стойку и начав есть хлопья – пап, вставай уже!

Когда ставлю пиалку в посудомойку, папа наконец-то вываливается в трусах из своей спальни. Волосы взлохмаченные, вид сонный, потирает ладонью лицо:

– Я все больше начинаю ценить школьные автобусы.

Фыркаю:

– Никогда не поеду на этом орудие пыток.

Как-то раз я прокатилась на школьном автобусе, на обратном пути из школы. Не хотелось ждать папу, а он постоянно опаздывает, ну я и села. Боже мой.

Все набились, точно сельди. Даже сидя на своем месте, меня толкают со всех сторон чьи-то жирные бока или острые локти. Все кричат, болтают и галдят, словно начальные классы. Кто-то жует жвачку, щелкая пузырь, кто-то втихоря умудряется закурить, делая и без того спертый от пота воздух совершенно невозможным.

Раньше мне никогда не приходилось ездить на школьных автобусах.

В школу нас с Нейтом отвозила мама, а обратно мы ходили пешком, так как было не так уж далеко.

Теперь я понимаю, как мне везло.

В Гётеборге же моя школа не так близка́, чтобы ходить пешком. Приходится ждать папу, набирать ему по сотни раз, а потом он еще приезжает, опоздав на полчаса, и возмущается, что я ему все мозги проела. Подумаешь, типо, немного опоздал.

Поэтому я и думаю отжать у него право на вождение тачкой. Я покатаюсь пару раз на его, и если не разобью, то он купит мне мою. А почему нет?

Проблем-то никаких!

Не понимаю, почему он уперся.

– Тебе все еще семнадцать – заявил он мне однажды – и пока проклятие не вступит в силу, ты остаешься ребенком. И давай хотя бы немного держаться в этих рамках, окей?

Не окей.

Но в чем-то уступать пока приходится, хотя хочется попробовать все и сразу.

Что-нибудь рисковое.

Гнать на тачке 200км/час по городу. Прыгнуть с парашюта. С тарзанки. Обдолбаться наркотиками. Сесть к кому-нибудь на мотоцикл. Прыгнуть с горы. Перебежать оживленную трассу на спор на красный.

Папе я объясняю тягу к подобным увлечениям множеством запретов, что было ранее в Штатах с мамой. Мол, теперь я пытаюсь взять от жизни все. Но на деле, кажется, мы оба понимаем, что острыми эмоциями я просто пытаюсь заглушить чувства. Скорбь по близким. Страх за будущее.

Я справляюсь как могу, но далеко не всегда получается.

Я хочу перестать чувствовать вину. Я хочу полюбить себя так же, как любит самого себя отец. Я хочу перестать видеть в себе монстра, а увидеть уникальное существо, где третьего такого нет на всем белом свете.

Но получается это редко.

И только тогда, когда я целенаправленно над этим работаю. Направляю все свои мысли на это. Сижу, убеждая себя, сама в это начинаю верить и на какое-то время все действительно становится очень даже неплохо..

А потом я открываю глаза.

Папа говорит, у меня неплохо получается. Он убежден, что со временем я смогу делать это не только по требованию, но и как само собой разумеющееся. Я не буду ощущать вину так же естественно, как сейчас ее ощущаю.

Мне бы его уверенность.

Пробегаю мимо него и взвиваюсь обратно на второй этаж. Папа ругается на то, что я громко топочу. «Прямо ему на голове». Усмехнувшись, топочу еще громче и он обещает, что обратно я точно поеду на автобусе.

Обычная утренняя пикировка для тонуса нам обоим.

Один ее непременно начинает, второй подхватывает и она продолжается до самой школы. Мы так и бодримся, и приходим в ясность ума.

Помогает.

А еще это помогает мне развивать свой навык «язвительности», ведь переболтать папу многого стоит. Первые несколько недель я уходила, не то, что ответив невпопад – а вообще не зная, как ответить. Папа смеялся от души, а я придумывала ответы лишь часа через три, уже сидя за партой в школе.

Писала ему это смс-кой.

Он всегда хвалил меня и саркастично замечал, что с каждым разом гордо молчать у меня получается все лучше и лучше.

Очередная тренировка.

В конечном счете я уже добилась неплохих результатов. Да, до папы мне далеко, но ведь мне и не 1090 лет.

Открываю шкаф и достаю свои любимые джинсы.

Мы не брали из США ни одного чемодана. Точнее, папа не брал. Мои же вещи еще до того сгорели все в доме.

Мы все покупали здесь.

Но большинство шмоток я осознанно выбрала, похожими на те, что оставила дома. Широкие джинсы-мамма и брюки-клеш в их числе. В Швеции почти все школы с формой, но по моей просьбе папа нашел один частный лицей, который просит такую сумму за обучение, что разрешает ходить своим ученикам в чем и где угодно.

Только не голыми.

Уж это я как-нибудь переживу.

Натянув джинсы, сверху надеваю любимую темно-зеленую блузку с треугольным вырезом. Достаточно глубоким, чтобы возмутились в церкви, но недостаточно, чтобы обратили внимание в баре. Поправив волосы, укладываю их, распределив почти с параноидальной равностью между плечами и спиной.

Вначале я ходила с хвостом, как и в Штатах, но поняла, что с каждым разом мне все сложнее из-за этого смотреться в зеркало. Я будто вижу себя. Ту себя, которую навсегда потеряла. Кажется, что обернись и выйди из комнаты – увижу Нейта, вечно галдящую Эби, недовольного чем-то Питера и постоянно улыбающуюся маму.

А это не так.

И я возненавидела хвост.

На деле я ненавидела себя, а хвост был лишь той моей частью, что олицетворяла прошлую жизнь. Потому я отказалась от него.

С распущенными волосами вначале мне было так же неуютно, как раньше в юбках – но со временем привыкла. Это лучше живого напоминания. Словно видишь в зеркале призрак погибшего родственника, который улыбается тебе, подмигивает и лукаво ухмыляется.

По той же причине, что отказалась от хвоста – я начала активно пользоваться косметикой. Подводка, тушь, тени, бронзер, блески для губ. Все, чтобы замаскировать лицо, что смотрит на меня. Сделать его максимально непохожим на то, что я знаю.

Методы идиотские, конечно.

Но это могло мне примириться с зеркалами. Пара недель в Швеции таким образом, и я уже без труда смогла заглядывать в них, и даже что-то рассматривать. Чуть позже – даже находить отражение симпатичным.

Элис Мозли была достаточно симпатична.

Но могла я ее оценить лишь по той причине, что больше не видела в отражении Джейзи Райтсон, при виде которой возникало жгучее неконтролируемое желание порывисто отстраниться.

Разрыдаться.

Замкнуться в себе.

Все это мы проходили. И было лишь два варианта – что-то менять или навсегда снимать зеркала. Я уже почти склонилась ко второму, пока папа, силясь меня хоть немного растормошить – не расхохотался, заявив, что если мы снимем все зеркала, то воплотим в жизнь самый распространенный миф о вампирах.

Что те живут в доме без зеркал, потому что не отражаются в них и это быстро спалит их перед остальными людьми.

Поэтому зеркала остались.

Исчезла Джейзи.

Закончив с макияжем, кричу вниз:

– Па! Я готова!

Смазываю губы блеском и улыбаюсь отражению. Улыбка выходит натужной. Но так надо.

Однажды я смогу делать это без усилий.

Да, смогу.

Папа знает, о чем толкует.

Он все это проходил. Проходил всё, все этапы. Кроме одного.

Он не убивал свою семью.

Даже он. Отрекся от них, сбежал, стал одиночкой, зная, что останься с ними – и разорвет всех. Даже он не тронул никого из своей семьи.

В отличии от меня.