Монстры существуют. И они настолько реальны, что могут до тебя дотронуться.

Во-вторых, монстры живут рядом с нами. Иногда монстр вовсе не знает, что он монстр… но когда он узнаё́т правду – все странное становится понятным, обретает смысл.

Самое главное – монстры ВСЕГДА остаются монстрами.

И они опасны.

(с) «Детишки в доме на холме», Дженнифер Макмахон

..Монстры второго, более опасного типа, могут даже не знать, кто они на самом деле. Выглядит они как люди или почти как люди, так что на первый взгляд можно не догадаться, кто перед тобой. Многие монстры могут быть привлекательными. Некоторые умеют изменять форму. Эти монстры, второго типа, особенно опасны, потому что могут находиться рядом с вами и даже жить в вашем доме, а вы не будете знать, что это – монстр.

(с) «Детишки в доме на холме», Дженнифер Макмахон

Способов создать монстра очень много – почти столько же, сколько на свете монстров. Но сначала нужно спросить себя – кто тут настоящее чудовище?

Тот, кого создают, или тот, кто создает?

(с) «Детишки в доме на холме»

Меня зовут Джейзи Барден Райтсон.

Мне 17 лет.

Я родилась в США, городе Чикаго у двух людей, которые всю жизнь меня уверяли, что они одногодки, а в итоге выяснилось совсем другое. Единственное, что я знаю наверняка – это то, что моя мама всю свою жизнь безумно любила отца.

Ее звали Гвен Вудли.

Моего отчима звали Питер Вудли.

Моего брата звали Нейт Райтсон.

Мою сестру звали Эби Вудли.

Мою сводную сестру звали Нара Вудли.

Все они мертвы.

Их убила я.

Моего папу зовут Джек Стрэйн Райтсон.

И только благодаря нему я никогда не попаду за это в тюрьму.

Я никогда не ладила со сверстниками, поэтому всю жизнь, с самого детства, у меня был мой невидимый друг. Я не считала его воображаемым, но никогда не могла его увидеть или потрогать. Зато я могла его слышать.

Правда, только я одна.

Думаю, в глубине души, несмотря на то, что его рисунки на запотевшем зеркале могли видеть и остальные – я все-таки предполагала, что могу быть просто сумасшедшей.

Недавно я узнала, что Кевин существует на самом деле.

Кевин – это родной старший брат моего папы. Разница в возрасте у них была всего два года.

И Кевин давно мертв.

Его убил мой отец 1068 лет назад.

Я отключаю пиликающий будильник тем, что просто сбрасываю его с тумбочки. Я к этому привыкла, и он привык. Кажется, он как Железный Человек – сколько ни бросай, он остается целым.

Все еще будит меня каждое утро и хоть бы царапинка на корпусе появилась. Мне кажется, в какой-то момент он принял это за вызов и теперь изо всех сил старается пережить меня.

Что ж, пусть становится в очередь.

Пережить меня будет не так уж просто.

Поднявшись с кровати, легким движением схватываю волосы в хвост и одергиваю свои спальные шорты. Обвожу взглядом просторную комнату. Она понравилась мне сразу. Можно сказать, только из-за нее мы и купили этот дом.

Она мне напоминала мою комнату в Штатах.

Как только я ее увидела, сказала папе, что хочу в ней жить. Совсем, как в детстве. И совсем, как в детстве, папа невозмутимо кивнул и сообщил риелтору, что мы берем этот дом.

Недавно я узнала, что денег у нас выше крыши.

Намного больше даже от той кучи, про которую я знала с детства. Да, мой отец бизнесмен-головорез с кучей бабок. Так думала мама, так думал Питер, так думала я и вообще все вокруг.

Отчасти это правда.

Но денег у него гораздо больше, чем просто много.

А вот об этом уже не знает никто, кроме него. И теперь меня.

Но даже это не самый главный секрет, который мне предстояло узнать, едва я смогла хоть немного соображать после того, что произошло тогда, в Чикаго.

Я долгое время была не в себе.

В какой-то момент мне казалось, что я уже никогда не выкарабкаюсь на поверхность. Отчаяние накрывало меня пледом, смертельный страх оказывался под головой взбитой подушкой. Я засыпала в скорби, а просыпалась в забвении. И из этого порочного круга не было выхода.

Я пила, то что давал папа. Ела то, что приносил он мне. Постоянно спрашивала, как там Нейт. Как мама – не сильно ли переживает на счет того, что должно случится с Питером? Один раз даже попросила отца не исполнять его обещание и не трогать отчима. Мол, пусть мама живет счастливо.

В такие моменты я видела даже на лице своего вечно непоколебимого отца настоящую растерянность.

Кажется, в какие-то моменты и он не верил, что я выберусь.

Позже, гораздо позже, я узнала, что случилось на самом деле. Но в начале он рассказал мне о том, что случилось еще раньше. Тогда, когда еще даже Хюррем-Султан1 не успела светом своего величия озарить страницы всемирной истории.

Как-то, когда я была более или менее в своем рассудке (по крайней мере это были моменты просветления, когда я отдавала себе отчет в том, что вся моя семья – кроме отца – мертва, и что это случилось каким-то неизвестным образом после того, как мой отчим, очевидно, начисто рехнулся) он сел рядом и посмотрел на меня.

Я ждала, что он в очередной раз затянет свою волынку.

Мол, не произошло ничего ужасного, ты в этом не виновата, не переживай, забудь, забей.

Эта ерунда нисколько мне не помогала.

Быть может, именно из-за того, что он это видел – в тот раз папа и решил прибегнуть к другому. К тому, к чему он совершенно не любит приходить и чего касается двумя пальцами, словно чего-то склизкого, лишь в самых крайних случаях.

К правде.

К истине к первой инстанции.

К своей истории, которая, так уж вышла, теперь является и моей собственной.

Это наша история.

История нашей семьи.

История, если так можно сказать, затронувшая даже больше, чем десятки и сотни родов планеты. История, которая впоследствии и послужила причиной гибели моей семьи.

Правда, когда папа только начал мне ее рассказывать, я решила, что – вот он. Еще один чокнутый.

Повернулся от горя, совсем как Питер.

И чем больше он говорил – тем больше я укреплялась в этом мнении.

До тех пор, пока он не перешел к фактам.

Вот тогда-то ко мне пришло понимания, что с ума сошел не он.

А я..

..Папа сидит напротив меня, а я пытаюсь понять – что же он говорит на самом деле? У меня полное ощущение, что его открывающийся рот исторгает совсем другие звуки и слова, несущие совсем другой смысл.

Потому что то, что слышу я – полная бессмыслица.

Кромешная ерунда.

– Ваша.. – запинается– твоя мать, за день до смерти грозилась кое-что обо мне рассказать. Тогда я перечил этому. Я перечил этому всю вашу осознанную жизнь. Я хотел – нет, я мечтал – оградить вас от этого. Где-то в глубине души я понимал, что это невозможно, но во мне теплилась надежда, что я смогу провести вас обоих через всю жизнь, никогда не открыв правду. А теперь я понимаю, что это были напрасные старания. Стоило сказать об этом еще раньше. Честно, прямо. Как с вашей матерью.

Отчасти начинаю понимать, что речь каким-то образом идет о той тайне, которую уже почти рассказала мне в тот день (когда он был?..) мама.

Размыкаю пересохшие губы и едва слышно говорю:

– Шрамы..

– Да, шрамы – кивает он – у твоей матери их много.

– Она сказала, ты ее не бил. Это.. вещи.

– Это неважно – нетерпеливо перебивает он – я хочу сказать тебе нечто.. поважнее шрамов Гвен.