Я уже начинаю ненавидеть себя за эту слабость.

Вначале я себя жалела.

Потом жалела семью.

Был даже день, когда я жалела папу и все, через что ему пришлось пройти в одного.

Но вскоре меня начало раздражать, что я постоянно рыдаю и не могу этого контролировать, когда папа уже решает какие-то проблемы вовсю.

Это просто слабость.

Ничтожность.

Я и как человек не удалась, и как гибрид – полный провал.

– Все нормально – заверяет меня отец – не переживай. Считай, что мы их кремировали. Это же современно, да? Экология, все дела.

Решаю, что он издевается – пока не поднимаю на него глаза.

Нет, совершенно серьезно.

Ну да. Иммунитет бессмертием.

Сейчас я бы от него не отказалась, раз уж альтернативы нет.

Чувства, когда впереди целая вечность потерь и смертей – это настоящая мука. Я потеряла двоих (мама и Нейт) – и уже выть охота.

Жаль, что я не могу умереть.

Иначе бы давно спрыгнула с моста.

Отчасти я даже завидую бесчувствию папы.

По крайней мере, это не больно.

– Как скоро ты перестал чувствовать? – спрашиваю, растирая слезы по щекам.

Он внимательно смотрит на меня, беззаботность сходит с его лица, после чего серьезно отвечает:

– Не скоро. Через множество-множество потерь тех, кто был дорог. Обычные смерти не закаляют. Но знаешь что – щелкает пальцами – на твоем месте, я бы наслаждался тем моментом, пока тебе это доступно. В бесчувствии нет удовольствия. Это как есть пищу, не чувствуя вкуса. Да, ты не можешь ощутить дерьмовый вкус.. но и прекрасный тебе тоже недоступен…

..С того разговора прошло три месяца, однако я все еще с ним не согласна. Если знаешь, что впереди тебя после вкусного всегда ждет дерьма пригоршня – то лучше и ничего не пробовать вовсе.

На счет вкуса, кстати, уже здесь, в Швеции, я тоже у него спросила, когда обнаружила (вернее, соизволила обратить внимание), что он с удовольствием ест обычную пищу..

…прожевав очередной кусок ростбифа, я удивленно оборачиваюсь к отцу, что неспешно поглощает свой кусок мяса, и замечаю:

– А разве вампиры могут есть обычную еду?

– Миф – фыркает папа – не знаю, откуда люди это постоянно берут. Кто-то что-то увидел, кому-то не так передал. Может, какому-то несчастному Проклятому еда дерьмовая попалась, вот он и обблевался – а невежды решили, что она ему поперек горла встала от его темной сущности.

Я смеюсь, едва не подавившись.

Папа подмигивает:

– Вкус-то никто не отменял – и в подтверждение этому, с аппетитом поглощает очередной кусок, щедро смазав его соусом – да, нас, в отличии от людей, еда не насыщает – но гастрономическое удовольствие мы от нее получаем такое же…

…я никогда не забуду, как наблюдала из иллюминатора7 за удаляющимся зданием аэропорта. Как самолет выезжал на взлетную полосу, а я понимала, что навсегда покидаю родную страну.

Без прощания.

Без выхода на бис.

Без семьи.

Вернее, с папой, конечно. Но с ним одним.

Нейт всегда мечтал путешествовать. Но ему так и не довелось покинуть даже Чикаго.

Вместе со страной, я оставляла там же, на взлетной полосе, свою жизнь, свою личность, свои воспоминания, радости и слезы.

Я ехала в аэропорт Джейзи Райтсон.

Я села в самолет Жаклин Дюран.

В дом в Швеции я въехала уже Элис Мозли, немкой, рожденной в Гамбурге в конце прошлого века, со своим отцом Ллойдом Мозли. Мы выбрали Швецию быстро и в спешке, основываясь только на том, что там 80% населения, несмотря на наличие официального шведского язык, разговаривают на английском.

Позже нам здесь понравилось.

Тихо, уютно. В сравнении с бушующей кипящей Америкой – как в маленькой безопасной деревушке. Наверное, то, что надо.

То, что надо немке Элис Мозли..

Я оставила в Америке не только свое имя.

Я оставила в ней всё.

Свои прежние убеждения, убежденность и уверенность в чем-либо. Я больше не была Джейзи не только по документам, но и по факту.

Хотя очень хотела бы.

Выходя из аэропорта в Гётеборге я едва не плакала.

Я так хотела обычных радостей, которые ценила всегда. Смех, совместная готовка, пикники, встречи, фильмы по вечерам, догонялки с братом, водные пистолеты, сказки на ночь с мамой и «поймай» с папой. Мой огромный плед, который я таскала по дому, точно подол шикарного платья и глупый детский ночник, который считала защитой от злых колдуний.

Это все осталось там, на границе Соединенных Штатов.

В Швецию я приехала Элис Мозли. Бессмертным гибридом, в котором только парой дней назад под действием сильнейшего стресса пробудилась разрушающая сила Тьмы и который только учится контролировать её, а так же волю, чувства и жажду собственной гибели.

Такой я была три месяца назад.

Сейчас почти ничего не изменилось.

Ну разве что немногое.

Я больше не хочу умереть (нет возможности и нет желания – вещи разные, как я успела понять).

Я пытаюсь убедить себя, что действительно не виновата в смерти своей семьи. Это дается труднее всего. Но папа мне помогает. Общими усилиями мы создаем мне дорогу в будущее.

Где нет места самобичеванию.

Папа говорит, что они смогут обрести покой, только если я отпущу их и перестану винить себя в их смерти.

Я думаю, он знает о чем говорит.

И я пытаюсь освободиться от чувства вины ради них. Пытаюсь отпустить их. Не забыть, нет. Это невозможно. Но, храня их глубоко в сердце, продолжать насыщенно и свободно жить дальше.

А, еще одно.

Я искренне пытаюсь полюбить себя такой, какой была рождена.

Спустившись вниз, забегаю на кухню. Просторная, в светлых тонах. Открываю тумбу и достаю пачку хлопьев. Закрыв ее бедром, уже открываю холодильник в поисках молока. Наконец, смешиваю одно с другим к глубокой пиалке и кидаю туда, точно финальным штрих, большую деревянную ложку.

Почему-то шведы особенно падки на экологические вещи. Деревянная посуда в том числе. Нет, у них не деревянные микроволновки, и едят они не с деревянных досок, но ложки достаточно часто встречаются в магазинах наравне с их металлическими собратьями.

Поэтому однажды я и решила прихватить парочку.

Адреналину-то было, когда я прошмыгивали с ними мимо кассы. Если честно, в глубине души мне даже хотелось, чтобы большой толстый охранник, едва не спящий на своем месте правее касс – остановил меня со словами: «подождите-ка, мисс, что это у вас в заднем кармане джинс?». А я, пару раз хлопнув глазами, вытянула бы руки вперед и предложила себя арестовать.

А потом, пока бы он вызывал копов, без труда расплавила бы наручники. Представляю его лицо, когда те начали бы плавиться прямо у меня на запястьях непонятно с чего, и совершенно не задевая кожу.

Думаю, он бы быстро уверовал в Бога.

Хотя следовало бы в Дьявола.

На самом деле, что Бог, что Дьявол – это лишь имена нарицательные для абстрактных сторон Света и Тьмы – формы, оболочки и грани которых неподвластны человеческому разуму и восприятию.

Вообще, едва я только научилась чему-то стоящему – сразу начала веселиться. Папа не мешает этому, даже более того – поощряет подобные «забавы». Он не видит ничего плохого в том, что если они перейдут границы – нам придется опять переехать.

Он рад, что я наконец-то начала проявлять интерес к своей сущности, а не слепо отталкивать и игнорировать ее, как то делала первые недели после Трагедии, открещиваясь от любых проявлений укрепляющейся во мне Тьмы.

Помню, когда мы с ним ссорились, я со злости взмахнула руками, но в этот раз из-за подобного жеста пуфочка и кресло рывком отлетели в разные стороны. Я страшно перепугалась и последующие дни пыталась убедить и себя, и папу – что это было просто совпадение.