Первый раз я был на кухне один и еду в шкафах пришлось хорошенько поискать. Во время поисков случайно уронил на каменный пол банку с какой-то крупой, и та разлетелась вдребезги. На шум немедленно примчался повар и, застав меня на месте преступления, бурно выругался, схватил со стола скалку и принялся меня колотить.

Всего один удар наполнил меня яростью, закоренелые инстинкты захватили власть над телом и отключили рассудок. Я в мгновение выбил скалку из руки повара, заехал по лицу так, что тот свалился на заставленный посудой стол, схватил за грудки, с размаху швырнул обидчика на пол и принялся неистово избивать его кулаком.

Отрезвил меня переполошённый голос Гарины. Женщина громко взывала ко мне и, вцепившись в мои плечи, пыталась оттащить от повара, но я оказался твёрже скалы. Если бы не повышенный строгий тон, я ещё не скоро бы осознал, что противлюсь начальнице, которой обязан безропотно подчиняться. Перестал избивать своего обидчика и увидел, что тот уже потерял сознание, а всё лицо его покрыто бордовой кровью.

‒ Ты теперь живёшь в мирное время и в приличном доме, где насилие просто недопустимо! ‒ гневно отчитывала меня Гарина, убедившись, что повар живой.

‒ Он первый начал меня бить, ‒ угрюмо возмутился я. ‒ Вот этим.

И указал на валяющуюся в стороне скалку.

‒ Ох, дорогой мой! ‒ покачала головой мудрая женщина. ‒ Пойми, что теперь всё по-другому, и ты просто обязан держать себя в руках. Ты же чуть его не убил, Конрад!

‒ Ну и что? ‒ искренне не понял я. Гарина округлила глаза.

‒ А то, что убивать нельзя!

‒ Почему?!

‒ Потому что это преступление, за которое тебя могут отправить обратно в тот страшный лагерь!

‒ Я… больше ничего другого не умею.

Она уже открыла рот, чтобы продолжить поучительную тираду, но отходчиво вздохнула и заговорила уже почти ласковым голосом:

‒ Конрад Первый тоже мало что умел. Но очень хотел жить полноценной жизнью, и знаешь, после многих лет упорства, выдержки, прилежности… у него всё получилось. И у тебя получится, милый… Пожалуйста, постарайся вести себя так, чтобы мне не приходилось избавляться от чьего-то тела, хорошо? Я всё-таки уже в годах.

Приведя в чувства повара, Гарина задавила его своим авторитетом и как-то смогла добиться того, что бедолага оправдал свои побои нападением разбойников на ночной улице и выпросил у хозяев отпуск для поправки здоровья. С него он, кстати говоря, так и не вернулся. Сбежал и больше никогда не появлялся в замке. Среди слуг сразу пошли слухи, что без беглого преступника здесь не обошлось, а мне пришлось отныне держать себя в руках и подавлять накапливающуюся агрессию. Но хотя бы больше никто не смел поднимать на меня руку. Лорд Демиар, разумеется, не в счёт. Ему можно всё.

Прокрутив в голове тот случай, я ещё раз вспомнил необоснованную враждебность ко мне Дионы, и неприятный холодный клубок в животе затянулся ещё туже. Интересно, этот таинственный Конрад Первый знал, что это такое, когда тебя презирают за одно твоё существование на белом свете?..

Новый день обещал продолжение вчерашнего пекла. Солнце пригревало с чистого неба, как только что разведённый костёр, и грозилось к полудню как следует разыграться, хотя ещё не было и девяти часов утра. Что ж, весна подходит к концу, впереди беспощадное лето.

Леди Аделит не стала выходить из тени и распрощалась с дочерью у дверей замка. Линхен, компаньонка Дионы, немногословная и предвзятая иностранка с вечно кичливым выражением, всем своим видом показывала своё недовольство компанией беглого смертника. Я не лез на рожон, выслушал напутствие маркизы, покорно поклонился и пошёл к карете, открывать Дионе дверь.

Юная хозяйка снова держалась особняком, но только последние полчаса. Всё утро она была капризна и вспыльчива, не желала приступать к завтраку, пока не найдёт свой любимый гребешок. Деревянный, потому что жёсткие щётки «рвут ей волосы». Дошло до того, что Гарина, дабы сберечь нервы хозяйки, устроила Дионе нагоняй и девушка позволила Линхен сделать себе причёску тем, что есть. Но с тех пор держала обет молчания.

Садясь в карету, на багажной полке которой стоял целый сундук с платьями, но не было любимого гребня, Диона наградила меня лютым взором. Я мысленно готовил себя к тяжёлому испытанию и не мог понять, что может быть хуже – всё детство в лагере смертников или неделя с недовольными одним лишь моим существованием. Так сразу теперь и не скажешь.

В пути я сидел напротив Дионы и Линхен и пытался любоваться природой. Не было мочи смотреть на них обеих. Одна делала вид, что читает книгу, хотя по лицу было видно, что сосредоточиться на написанном не может, – наверное, настолько её раздражает моё присутствие – вторая ежеминутно вздыхала, охала себе под нос, качала головой и кидала в меня гневные взгляды. Перед отправлением я хотел занять место с возничим, но Виктор так посмотрел на меня, словно готовился засадить нож мне в бок сразу, как только я заберусь на козлы.

К враждебному отношению я был приучен с ранних лет, но почему-то вот именно сейчас оно начало задевать за живое. Эта беспричинная ненависть разъедала меня, обжигала больнее калёного железа, растекалась по жилам смертоносным ядом. Чем дальше экипаж увозил меня от Гарины и леди Аделит, единственных, кто мне благоволил, тем сильнее во мне закипала едкая злость. Надоело!

Что? Да что я вам всем сделал?!

Я неистово полоснул взглядом по своим спутницам и понял, что ярость отразилась на моём лице и, наверное, уже давно. Диона взволновалась, побледнела, хотела покрепче ухватиться за книгу, но уронила её на пол. Линхен от испуга стала задыхаться.

– Ой, мисс, не могу! Отчего мне так тесно! Жарко, тряска-то какая. Давайте остановимся, разомнём ноги.

Диона торопливо подняла книгу и кашлянула.

– Да… Давайте разомнём.

В остановке нуждались все, и я тоже – необходимо было оклематься, прийти в себя. Позади остались два часа езды, впереди ещё столько же. Виктор обрадовался требованию, сбегал за ближайшие кусты и сейчас расхаживал взад-вперёд, раскуривая «любимый табачок». Мисс Диона и Линхен спрятались в тени деревьев, а я остался у кареты, поглаживал лошадей и переводил дыхание.

И что на меня нашло? Что нового я сейчас увидел? Всё то же презрение, всё та же ненависть, всё как обычно, всё как всегда. А тут вдруг принял близко к сердцу и выдал себя. Теперь в замке начнётся весёлая жизнь. Эта Линхен уже напридумывала себе невесть что и такое расскажет слугам, что те, неровен час, схватятся за вилы или устроят мне тёмную. Диона теперь начнёт не только меня презирать, но ещё и бояться. Её бледное, перепуганное лицо так и стояло перед мысленным взором. Плевать я хотел на эту компаньонку и челядь замка, но вот Диона… Мысль, что она начнёт бояться меня, точно дикого зверя, вгоняла в отчаяние.

Надо терпеть! Терпел ведь всю жизнь, что сейчас-то изменилось? Всё… Взять себя в руки! Как говорил себе некий Конрад Первый – самый тёмный тоннель заканчивается лучом света.

Глубоким вдохом я наполнил лёгкие тёплым воздухом, медленно выдохнул, потеребил лошадиную гриву, осмотрел своих спутников… и насторожился.

Я ещё не понял, что было не так, но что-то однозначно изменилось. Солнце нещадно палило, однако ветер освежал, громко шелестя листвой на деревьях густого леса. Высоко в небе кружила крупная птица и по её короткой трели я распознал коршуна.

Ведомый неладным предчувствием, я направился к Дионе. Линхен покраснела и затеребила девушку за руку.

– Надо ехать дальше, – объявил я.

– Мы ещё не размялись, – сказала Диона как можно более спокойно.

– Уезжаем!

– Почему?

– Потому что здесь…

Лёгкая, едва уловимая дрожь земли под ногами не дала договорить. Никто, кроме меня, этого не почувствовал, но я точно знал, что прямо на нас надвигаются четыре, а то и пять человек. Коршун всё кружил.

– Потому что здесь опасно!