Однако же они иногда спускались на улицу, и тогда Клара видела грозные лица, слышала крики мщения, и кровь застывала в ее жилах...

– О, – говорила она сама себе – пусть их запрещают мне видеть его, я все-таки увижу его! Эти крики, может быть, донеслись до него, он может подумать, что я забываю его, он может обвинять меня, может проклинать меня... О! Мне кажется изменою то, что я не стараюсь найти средство успокоить его. Мне нельзя оставаться в бездействии, когда он, может быть, зовет меня. Да, надобно видеть его!.. Но Боже мой! Как его видеть? Кто проведет меня в тюрьму? Какая власть отопрет мне двери? Принцесса отказала мне в позволении видеть его, а она столько для меня сделала, что имела полное право отказать. Около крепости есть враги, есть караулы, есть целая толпа, которая ревет, чует кровь и не хочет выпустить добычу из когтей. Подумают, что я хочу увести его, спасти... Да, да, я спасла бы его, если бы он не был уже под щитом честного слова принцессы. Если скажу им, что хочу только видеть его, они не поверят мне, откажут в моей просьбе. И притом же решиться на такую попытку против воли ее высочества – не значит ли потерять оказанную мне милость?.. Принцесса может взять свое честное слово назад... И однако же оставить его в неизвестности и страхе во всю эту долгую ночь невозможно!.. Невозможно, я это чувствую!.. Господи Боже, молю, просвети меня!

Виконтесса принялась молиться с таким усердием, что оно тронуло бы даже принцессу, если бы принцесса могла видеть ее.

– Нет! Я не пойду, не пойду! – говорила Клара. – Понимаю, что мне нельзя идти туда... Всю ночь он будет обвинять меня... Но завтра... завтра я непременно оправдаюсь перед ним.

Между тем возраставший шум, бешенство толпы и отблески зловещих факелов, долетавшие до нее и освещавшие ее комнату, так напугали виконтессу, что она заткнула уши руками, закрыла глаза и уставила лицо в подушку.

В это время дверь отворилась и вошел мужчина так, что она ничего не слыхала.

Он постоял на пороге, посмотрел на нее с ласковым состраданием и, видя, что она рыдает, подошел и положил руку ей на плечо.

Клара встала в испуге.

– Ах, это вы, Лене! – сказала она. – Стало быть, вы не забыли обо мне?

– Нет, – отвечал он. – Я подумал, что вы, может быть, не совершенно успокоились, и решился прийти к вам спросить, не могу ли каким-то образом быть вам полезным?

– Ах, Лене, – вскричала виконтесса, – как вы добры и как я вам благодарна!

– Кажется, я не ошибся, – сказал Лене. – Редко ошибаешься, когда думаешь, что люди страдают, – прибавил он в раздумье.

– Да, да, вы совершенно правы: я очень страдаю.

– Однако же вам дано все, что вы желали, даже более того, что я ожидал, признаюсь вам.

– Разумеется, но...

– А! Понимаю... Вы пугаетесь, видя радость черни, которая хочет крови, и жалеете о том несчастном, который умрет вместо вашего жениха?

Клара приподнялась и, побледнев, несколько минут пристально смотрела на Лене, потом положила холодную руку на лоб, покрытый холодным потом.

– Ах, простите мне или, лучше сказать, проклинайте меня, Лене! Я при эгоизме моем даже не подумала об этом. Нет, Лене, я должна признаться вам: я боюсь, плачу, молюсь только за того, который должен жить. Предавшись вполне моей любви, я забыла о том, который должен умереть!

Лене печально улыбнулся.

– Да, – сказал он, – это должно быть так, это в натуре человеческой. Может быть, из этого частного эгоизма составляется благоденствие масс. Каждый шпагою очерчивает круг около себя и своих. Ну, виконтесса, докончите вашу исповедь. Признайтесь откровенно, что вы нетерпеливо желаете, чтобы несчастный умер поскорее, потому что смерть его обеспечит жизнь вашего жениха.

– Об этом я еще не подумала, Лене, клянусь вам! Но не принуждайте меня к этой мысли, я так люблю его, что при безумной любви своей могу желать всего...

– Бедняжка! – сказал Лене с непритворным состраданием. – Зачем не сказали вы всего этого прежде?

– Боже мой! Вы пугаете меня! Разве я уже опоздала? Разве он еще в опасности?

– Нет, потому что принцесса дала честное слово, но...

– Что значит это «но»?

– Но нельзя на этом свете быть уверенным ни в чем. Вы, как и я, думаете, что он спасен, однако же вы не радуетесь, а плачете.

– Ах, я плачу, потому что не могу видеться с ним, – отвечала Клара. – Вспомните, что он, верно, слышит эти страшные крики и думает, что смерть близко. Вспомните, что он может обвинять меня в холодности, в забвении, в измене! Ах, Лене, какое мучение! Если бы принцесса знала, как я страдаю, так, верно, сжалилась бы надо мною!

– Так надобно повидаться с ним, виконтесса.

– Невозможно видеть его! Вы знаете, я просила позволения у принцессы, она отказала.

– Знаю... Даже согласен с нею... Однако же...

– Однако же вы учите меня непослушанию! – сказала Клара в изумлении и пристально посмотрела на Лене, который смутился и опустил глаза.

– Я стар, милая виконтесса, – сказал он, – потому, что я стар, я недоверчив. Впрочем, в этом случае слово принцессы священно: из двух арестантов умрет только один, сказала она. Но в продолжение многолетней жизни моей я замечал, что неудача часто преследует того, кому прежде покровительствовало счастье, и потому имею правилом: не пропускать счастливого случая. Повидайтесь с женихом, виконтесса. Верьте мне, повидайтесь с ним.

– Ах, Лене, – вскричала Клара, – как вы пугаете меня!

– Я вовсе не намерен пугать вас. Впрочем, неужели вы хотите, чтобы я советовал вам не видать его? Верно, нет, не так ли? И вы, верно, более бранили бы меня, если бы я сказал вам не то, что теперь говорю?

– Да, да, признаюсь, что вы правы. Вы говорите, что мне надобно видеться с ним. Но это первое, единственное мое желание, об этом я молилась, когда вы вошли сюда. Но разве это возможно?

– Разве есть что-нибудь невозможное для женщины, которая взяла Сен-Жорж? – спросил Лене, улыбаясь.

– Увы, – сказала Клара, – вот уже целых два часа я ищу средства пробраться как-нибудь в крепость и до сих пор не могла ничего придумать.

– А если я дам вам средство, – сказал Лене, – чем вы заплатите мне?

– Чем?.. О, тем, что вы поведете меня к алтарю, когда я буду венчаться с Канолем.

– Благодарю, дитя мое... Я вас в самом деле люблю, как отец.

– Но где же средство?

– Вот оно. Я выпросил у принцессы позволение на вход в крепость для переговоров с арестантами. Мне хотелось привязать к нашей партии капитана Ковиньяка, если бы было возможно спасти его, но теперь мне не нужно позволения принцессы: ваши просьбы за Каноля осудили Ковиньяка на смертную казнь.

Клара невольно вздрогнула.

– Возьмите же эту бумагу, – продолжал Лене, – вы видите, в ней нет имени.

Клара взяла бумагу и прочла:

«Тюремщик крепости может впустить подателя сей записки к арестантам на полчаса.

Клара-КлеменцияКонде».

– Ведь у вас есть мужское платье? – спросил Лене. – Наденьте его. У вас есть пропуск в крепость, пользуйтесь им.

– Бедный! – прошептала Клара, не могшая прогнать мысли о Ковиньяке, которому следовало умереть вместо барона Каноля.

– Он покоряется общему закону, – сказал Лене. – Он слаб, его съедает сильный, он без поддержки и платит за того, у кого есть протекция. Я буду жалеть о нем, он малый умный.

Между тем Клара повертывала бумагу в руках.

– Знаете ли, – сказала она, – что вы очень соблазняете меня этим позволением? Знаете ли, что когда я обниму бедного моего друга, то захочу увести его на край света?

– Я посоветовал бы вам сделать это, если бы дело было возможное, но эта бумага не бланк, и вы не можете дать ей никакого смысла, кроме того, который в ней есть.

– Правда, – отвечала Клара, перечитав бумагу. – Однако же ведь мне отдали Каноля... Теперь он мой! Нельзя отнять его у меня!

– Да никто и не думает отнимать его у вас. Не теряйте времени, виконтесса, надевайте мужское платье и отправляйтесь. Бумага даст вам полчаса сроку, полчаса – это очень мало, я знаю, но после этого получаса будет целая жизнь. Вы молоды, жизнь ваша еще продолжится, дай Бог, чтобы она была счастлива.