– Сейчас бы это сделал, если бы был уверен, что принесу вашему высочеству радостную весть.

– О, я уже не жду радостных вестей, – сказала принцесса, подняв печальный взор к светлому небу, которое расстилалось над ее головою. – Нам везде неудача.

– Вы знаете, – отвечал Лене, – что я не привык обманывать себя надеждами. Однако же я почти уверен, что этот шум предвещает нам счастливое событие.

Действительно, все более и более приближавшийся шум, рукоплескания густой толпы, которая поднимала руки и махала платками, убедили даже принцессу, что новость должна быть хорошая. Она начала прислушиваться так внимательно, что даже забыла обиду, нанесенную ей чернью.

Она услышала, что кричали:

– Пленник, пленник! Комендант Брона!

– Ага! – сказал Лене. – Комендант Брона у нас в плену! Дело хорошее! Он будет у нас порукою за Ришона.

– Да разве у нас нет уже коменданта Сен-Жоржа? – возразила принцесса.

– Я очень счастлива, – сказала маркиза де Турвиль, – что план мой касательно Брона так удался.

– Маркиза, – отвечал Лене, – не будем льстить себя такою полною победою. Случай играет планами мужчин, а иногда и планами женщин.

– Однако же, милостивый государь, – возразила маркиза с обыкновенной своею самоуверенностью, – если комендант взят, то взята и крепость.

– Ну, это еще не совершенно верно, маркиза! Но успокойтесь: если мы вам обязаны этим двойным успехом, то я первый, как и всегда, поздравляю вас.

– Одно удивляет меня, – сказала принцесса, ища в этом счастливом событии той стороны, которая могла обидеть ее аристократическую гордость, – как я первая не узнала об этой новости? Это неизвинительная неучтивость, и герцог де Ларошфуко всегда так делает.

– Ах, ваше высочество, у нас так мало солдат, а вы хотите, чтобы мы еще рассылали их гонцами. Нельзя требовать слишком многого. Когда получают добрую весть, следует принимать ее с радостью, не заботясь, каким образом она к нам доходит.

Между тем толпа увеличивалась, потому что все отдельные группы сливались с нею, как ручейки сливаются с рекою. Посреди этой толпы, состоявшей из нескольких тысяч человек, шло тридцать солдат, а посреди солдат шел пленник, которого, как казалось, солдаты защищали от народной ярости.

– Смерть! Смерть ему! – кричала толпа. – Смерть коменданту Брона!

– Ага, – сказала принцесса, улыбаясь с торжеством, – решительно есть пленник, и, кажется, притом комендант Брона.

– Точно так, ваше высочество, – отвечал Лене, – и притом, кажется, пленник находится в страшной опасности. Слышите угрозы? Видите, какое бешенство? Ах, ваше высочество, они растолкают солдат и разорвут его на куски! О, тигры! Они чуют кровь и хотят упиться ею.

– Пускай они делают, что хотят! – вскричала принцесса с кровожадностью, свойственной женщинам, когда они предаются дурным наклонностям. – Оставьте их! Ведь это кровь врага!

– Но, ваше величество, – возразил Лене, – враг этот находится под прикрытием принца Конде, подумайте об этом. Притом, может быть, Ришон, наш храбрый Ришон, подвергается точно такой же участи? Ах, они отобьют солдат! Если они доберутся до него, он погиб!

Лене обернулся и закричал:

– Отправить двадцать человек на помощь солдатам, двадцать человек решительных и смелых! Если дотронутся до пленника, то вы ответите мне вашими головами. Ступайте!

Тотчас двадцать мушкетеров из городской милиции, принадлежавшие к лучшим семействам бордоских жителей, спустились, как поток, по лестнице, пробились сквозь толпу и присоединились к отряду. Они едва не опоздали: несколько рук, подлиннее и порешительнее прочих, успели уже оборвать фалды у синего мундира пленного коменданта.

– Благодарю вас, господа, – сказал он, – вы вырываете меня из челюстей каннибалов. Это очень хорошо с вашей стороны. Ну, если они всегда так едят людей, то скушают всю королевскую армию в сыром виде, когда она придет осаждать город.

Он засмеялся и пожал плечами.

– Какой храбрец! – сказали в толпе, увидав спокойствие пленника, может быть, несколько притворное, и повторяя его выходку. – Да он настоящий храбрец! Он ничего не боится! Да здравствует комендант!

– Пожалуй, извольте, – отвечал пленный, – да здравствует комендант Брона! Мне было бы очень хорошо, если бы он здравствовал.

Бешенство народа тотчас превратилось в удивление, и это удивление тотчас разразилось в энергических выражениях.

Вместо мучительной смерти торжество досталось коменданту, то есть нашему другу Ковиньяку.

Читатель, вероятно, уже догадался, что это был Ковиньяк, так печально вступивший в Бордо под пышным названием коменданта Брона.

Под прикрытием солдат и под защитою своей неустрашимости пленник добрался до дома принцессы. Половина стражи осталась у ворот для охранения их, а другая половина повела его к принцессе.

Ковиньяк гордо и спокойно вошел в комнату, но надобно признаться, что под геройскою наружностью сердце его сильно билось.

Его узнали при первом взгляде на него, хотя толпа порядочно попортила ему синий мундир, золотые галуны и перо на шляпе.

– Ковиньяк! – вскричал Лене.

– Господин Ковиньяк – комендант в Броне! – сказала принцесса. – Да это просто измена!

– Что вы изволите говорить, ваше высочество? – спросил Ковиньяк, понимая, что настала минута, когда ему понадобится все его хладнокровие и особенно весь его ум. – Мне кажется, вы изволили что-то сказать про измену.

– Да, тут измена. С каким титулом осмелились вы явиться передо мною?

– С титулом коменданта Брона.

– Так вы видите сами измену. Кто дал вам звание коменданта?

– Мазарини.

– Измена еще хуже, говорю вам. Вы комендант Брона, и ваша рота предала Вер. Вы получили звание за ваш подвиг!

При этих словах самое естественное удивление выразилось на лице Ковиньяка. Он осмотрелся, как бы отыскивая человека, к которому могут относиться эти странные слова, но, убедившись, что обвинение падает решительно на него, он опустил руки по швам с непритворным отчаянием.

– Моя рота предала Вер? – повторил он. – И вы упрекаете меня этим?

– Да, я. Представляйтесь, что вы этого не знаете, притворяйтесь удивленным. Да, вы, кажется, хороший актер, но меня не обманут ни ваши слова, ни ваши гримасы, как бы они превосходно ни согласовались.

– Я вовсе не притворяюсь, – отвечал Ковиньяк, – как могу я знать, что происходит в Вере, когда я там во всю жизнь ни разу не был?

– Неправда! Неправда!

– Мне нечего отвечать на подобные обвинения. Вижу только, что вы изволите гневаться на меня... Припишите откровенности моего характера то, что я защищаюсь так свободно. Я думал, напротив того, что могу пожаловаться на вас.

– На меня! – вскричала принцесса Конде, удивленная такою дерзостью.

– Разумеется, ваше высочество, – отвечал Ковиньяк, не смущаясь. – Основываясь на вашем честном слове и на слове господина Лене, который теперь здесь, я собрал роту храбрых людей, и обещания мои им тем священнее, что все они были основаны тоже на моем честном слове. Потом я пришел просить у вашей светлости обещанных денег... самую безделицу... тридцать или сорок тысяч ливров... Да и деньги-то следовали не мне, а храбным воинам, которых я доставил партии господ принцев. И что же? Ваше высочество отказали мне... Да, отказали!.. Ссылаюсь на господина Лене.

– Правда, – сказал Лене, – когда господин Ковиньяк приходил, у нас не было денег.

– А разве вы не могли подождать? Разве верность ваша и ваших людей рассчитана была по часам?

– Я ждал столько времени, сколько назначил мне сам герцог де Ларошфуко, то есть целую неделю. Через неделю я опять явился. В этот раз мне решительно отказали. Ссылаюсь на господина Лене.

Принцесса повернулась к советнику, губы ее были сжаты, брови нахмурены, глаза горели.

– К несчастию, – сказал Лене, – я должен признаться, что господин Ковиньяк говорит правду.

Ковиньяк гордо поднял голову.

– И что же, ваше высочество? – продолжал он. – Что сделал бы интриган в подобном случае? Интриган продал бы королеве себя и своих солдат. Но я... я терпеть не могу интриг и потому распустил всех моих людей, возвратив каждому из них его честное слово. Оставшись совершенно один, я сделал то, что советует мудрый в случае сомнения: я ни в чем не принимал участия.