– Если же что-нибудь другое, так не скрывайте от меня, – сказала она Канолю, положив свою руку на его руку. – Вы должны понимать, барон, что у нас будет серьезный разговор, раз я решилась сама приехать к вам.
Каноль отер с лица пот, принудил себя улыбнуться и сказал:
– Извольте говорить.
– Я пришла напомнить вам об обещании и спросить, готовы ли вы?
– Ах, виконтесса! Теперь это невозможно!
– Почему же?
– Потому что со времени нашей разлуки много случилось неожиданных происшествий, возобновились узы, которые я считал расторгнутыми, вместо заслуженного наказания королева оказала мне милость, которой я недостоин. Теперь я прикован к партии ее величества... благодарностью.
Послышался вздох... Вместо последнего слова бедная Нанона, верно, ждала какого-нибудь другого.
– Не благодарностью, а честолюбием, барон. Впрочем, я это понимаю. Вы аристократ, вам только двадцать восемь лет, а вас произвели уже в подполковники, назначили комендантом крепости. Все это очень лестно, но не более как награда за ваши достоинства, а ведь не один Мазарини умеет ценить их...
– Довольно, виконтесса!.. Прошу вас!
– Теперь говорит с вами не виконтесса де Канб, а посланная ее высочества принцессы Конде, она обязана исполнить данное ей поручение.
– Говорите, – сказал Каноль со вздохом, похожим на стон.
– Принцесса, узнав о намерении вашем, которое вы сообщили мне сначала в Шантильи, а потом в Жоне, и желая решительно знать, к какой партии вы теперь принадлежите, решила послать к вам парламентера. Может быть, другой парламентер поступил бы в этом случае как-нибудь неосторожно, вот почему я взялась за это поручение, думая, что лучше всех могу исполнить его, потому что вы доверили мне самые сокровенные ваши мысли по этому предмету.
– Покорно вас благодарю, виконтесса, – отвечал Каноль, раздираемый противоречивыми чувствами: он слышал во время разговора прерывистое дыхание Наноны.
– Вот что предлагаю я вам... Разумеется, от имени принцессы... Если бы я предлагала от своего, – прибавила Клара с очаровательною улыбкою, – то порядок моих предложений был бы совсем другой.
– Я слушаю, – сказал Каноль глухим голосом.
– Сдайте остров Сен-Жорж на одном из трех следующих условий. Вот первое (помните, что я говорю не от себя): двести тысяч ливров...
– Довольно! Довольно! – вскричал Каноль, стараясь прервать разговор. – Королева поручила мне крепость, эта крепость – остров Сен-Жорж, я буду защищать его до последней капли крови.
– Вспомните прошедшее, барон, – печально сказала Клара. – Не то говорили вы мне при последнем нашем свидании, когда вы предлагали мне бросить все и ехать за мною... Когда вы держали уже перо и готовились просить отставку у тех, кому теперь хотите пожертвовать жизнью.
– Я мог предложить вам все это, когда был совершенно свободен, но теперь...
– Вы не свободны? – вскричала Клара, побледнев. – Что это значит? Что хотите вы сказать?
– Хочу сказать, что связан честью.
– В таком случае выслушайте второе условие.
– К чему? – сказал Каноль. – Разве я не повторял вам несколько раз, что я непоколебим? Не искушайте меня, это бесполезно.
– Извините, барон, но мне дано поручение, и я обязана исполнить его до конца.
– Извольте, – прошептал Каноль, – но, признаться, вы чрезвычайно жестоки.
– Подайте в отставку, и мы будем действовать на вашего преемника не так, как на вас. Через год, через два года вступите снова в службу к принцу с повышением чина.
Каноль печально покачал головою.
– Ах, виконтесса! Но зачем вы требуете от меня только невозможного!
– И это мне вы так отвечаете! – сказала Клара. – Ну, я вас не понимаю. Ведь вы уже хотели подписать просьбу об отставке. Не сами ли вы говорили той, которая была тогда с вами и слушала вас с наслаждением, что идете в отставку по доброй воле? Почему же теперь, когда я вас прошу, когда я вас умоляю, не сделать вам того, что вы сами предлагали мне в Жоне?
Все эти слова, как кинжалы, поражали сердце бедной Наноны.
Каноль чувствовал ее страдания.
– То, что в то время было бы очень обыкновенным делом, теперь превратилось бы в измену, самую гнусную измену! – сказал Каноль мрачным голосом. – Никогда не сдам крепости! Ни за что не подам в отставку!
– Погодите, погодите! – сказала Клара ласковым голосом и беспокойно осматриваясь, потому что сопротивление Каноля и особенно его принужденность казались ей очень странными. – Выслушайте теперь последнее предложение, с которого я хотела начать, зная наперед, что вы откажетесь от двух первых. Материальные выгоды – я очень счастлива, что угадала это – не могут соблазнять такого человека, как вы. Вам нужны другие надежды, а не деньги и честолюбие. Благородному сердцу нужны благородные награды. Теперь слушайте же...
– Ради бога, виконтесса, сжальтесь надо мною!
И он хотел уйти.
Клара думала, что он побежден, и в уверенности, что новое предложение довершит ее победу, остановила его и сказала:
– Если бы вместо гнусного интереса предложили вам награду чистую и честную, если бы за вашу отставку, которая не может назваться ни бегством, ни изменою, потому что военные действия еще не начинались, если бы за вашу отставку заплатили вам любовью, если бы женщина, которую вы уверяли в любви и которой вы клялись любить вечно, которая, однако же, никогда открыто не отвечала вам, несмотря на все эти клятвы, если бы она сказала вам: «Каноль, я свободна, богата, люблю вас... Будьте моим мужем... Уедем вместе. Поедем, куда вам угодно... Дальше от раздоров, от Франции...» Скажите, неужели вы не согласились бы?
Каноль остался непоколебим, несмотря на прелестную стыдливость Клары, на ее смущение, на воспоминание о хорошеньком замке Канб, который он мог бы видеть из окна, если бы во время этого разговора ночь не спустилась на землю. Он видел во мраке бледное лицо Наноны, со страхом выглядывавшее из-за старинных занавесок.
– Но отвечайте же, ради бога! – продолжала виконтесса. – Я уже не понимаю вашего молчания. Неужели я ошиблась? Неужели вы не барон Каноль? Неужели вы не тот человек, который в Шантильи клялся мне, что любит меня? Не вы ли повторяли мне то же в Жоне? Не вы ли клялись, что любите меня одну в целом свете и готовы пожертвовать для меня всякою другою любовью. Говорите!.. Ради бога!
Раздался стон, и притом довольно громкий. Виконтесса не могла не убедиться, что третье лицо присутствует при переговорах... Ее испуганные глаза смотрели по направлению глаз Каноля. Как ни быстро отвернулся он, однако же виконтесса успела увидеть бледное и неподвижное лицо, что-то похожее на привидение, подслушивавшее разговор.
Обе женщины в темноте взглянули одна на другую огненными взглядами и обе вскрикнули.
Нанона скрылась.
Виконтесса схватила шляпу и плащ и, повернувшись к Канолю, сказала:
– Теперь понимаю, что вы называете обязанностью и благодарностью, понимаю, какую должность вы не хотите оставить или какой должности не хотите изменить. Понимаю, что есть привязанности, ничем не разрушимые, и оставляю вас этой привязанности, этим обязанностям, этой благодарности. Прощайте, барон, прощайте!
Она хотела выйти, и Каноль не думал останавливать ее. Ее остановило грустное воспоминание.
– Еще раз, – сказала она, – прошу вас именем дружбы, которою я вам обязана за ваши услуги, именем дружбы, которою вы обязаны за мои услуги, именем всех, кого вы любите и кто вас любит, я никого не исключаю, именем их прошу вас: не вступайте в битву. Завтра, может быть, послезавтра, нападут на Сен-Жорж. Не дайте мне нового горя: не дайте мне знать, что вы побеждены или убиты.
При этих словах барон вздрогнул и очнулся.
– Виконтесса, на коленях благодарю вас за вашу дружбу, которая мне так драгоценна, что вы и вообразить не можете. О, пусть атакуют! Я жду врагов с таким нетерпением, с каким они никогда не пойдут на меня. Мне нужно сражение, нужна опасность, чтобы возвыситься в собственных глазах: пусть приходят враги, пусть приходит опасность, пусть приходит хоть смерть! Я буду рад смерти, потому что умираю, богатый вашею дружбою, сильный вашим состраданием и отличенный вашим уважением.
