Каноль не должен был расставаться с виконтессой весь день: за завтраком она пригласила его к обеду, за обедом она пригласила его к ужину.

Посреди великолепия, которое ложная принцесса должна была показать для достойного приема посланника короля, Каноль умел отличить внимание любящей женщины. Он забыл лакеев, этикет, весь свет, он даже забыл обещание свое уехать и думал, что навсегда останется в таком блаженстве.

Но когда наступил вечер, когда кончился ужин, как кончились все прочие части этого дня, то есть с невыразимым блаженством; когда за десертом придворная дама увела Пьерро, который все еще был переодет принцем, пользовался обстоятельствами и ел за четырех настоящих принцев; когда часы начали бить и виконтесса де Канб взглянула на них, убедилась, что они бьют девять, она сказала со вздохом:

– Ну, теперь пора!

– Что такое? – спросил Каноль, стараясь улыбнуться и отразить злое несчастие шуткой.

– Пора сдержать ваше слово.

– Ах, виконтесса! – возразил Каноль печально. – Так вы ничего не забываете?

– Может быть, и я забыла, как вы, но вот что возвратило мне память.

Она вынула из кармана письмо, которое получила в ту минуту, как садилась ужинать.

– От кого это? – спросил Каноль.

– От принцессы. Она зовет меня к себе.

– По крайней мере, это хороший предлог! Благодарю вас, что вы хоть щадите меня.

– Не обманывайте сами себя, – сказала виконтесса с печалью, которую не старалась даже скрывать. – Если бы я даже не получила этого письма, то все-таки в условленный час напомнила бы вам об отъезде, как теперь напоминаю. Неужели вы думаете, что люди, окружающие нас, могут еще прожить здесь день и не догадаться, что мы действуем заодно? Наши отношения, признайтесь сами, вовсе не похожи на отношения гонимой принцессы с ее гонителем. Но если эта разлука вам так тягостна, как вы говорите, то позвольте сказать вам, барон, что от вас зависит никогда не разлучаться со мною.

– Говорите! Говорите!

– Разве вы не догадываетесь?

– Разумеется! Очень догадываюсь! Вы хотите, чтобы я ехал с вами к принцессе?

– Она сама пишет мне про это в письме своем, – живо сказала виконтесса.

– Благодарю, что мысль эта пришла не вам в голову, благодарю за смущение, с которым вы сказали мне про это предложение. Совесть моя нимало не мешает мне служить той или другой партии, у меня нет никаких убеждений. Когда вынимаю шпагу из ножен, мне все равно, откуда посыплются на меня удары, справа или слева. Я не знаю королевы, не знаю и принцев, я независим по богатству, не честолюбив и ничего не жду ни от нее, ни от них. Я просто служу, вот и все.

– Так вы поедете за мною?

– Нет!

– Но почему же нет?

– Потому что вы перестанете уважать меня.

– Так это только останавливает вас?

– Только это, клянусь вам.

– О, так не бойтесь!

– Вы сами не верите тому, что теперь говорите, – сказал Каноль, грозя пальцем и улыбаясь. – Беглец во всяком случае предатель, первое из этих двух слов несколько поучтивее, но оба они значат одно и то же.

– Да, вы правы, – отвечала виконтесса, – и я не хочу настаивать в своей просьбе. Если бы вы не были посланы королем, я постаралась бы привлечь вас на сторону принцев, но вы доверенное лицо королевы и кардинала Мазарини, отличены благосклонностью герцога д’Эпернона, который, несмотря на мои бывшие безрассудные подозрения, особенно покровительствует вам...

Каноль покраснел.

– Не бойтесь, я не проговорюсь. Но выслушайте меня, барон. Мы расстанемся не навсегда, поверьте мне. Когда-нибудь мы увидимся, так шепчет мне предчувствие.

– Где же? – спросил Каноль.

– Я и сама не знаю, но мы верно увидимся.

Каноль печально покачал головою.

– На это я не надеюсь, – сказал он, – война разделяет нас, да кроме войны еще любовь.

– А нынешний день? – спросила виконтесса очаровательным голосом. – Вы считаете его за ничто?

– Только сегодня, в первый раз в моей жизни, я уверен, что я жил.

– Так видите, вы неблагодарны.

– Позвольте мне пожить еще один день.

– Нельзя, я должна ехать сегодня вечером.

– Я не прошу этого дня завтра или даже послезавтра, я прошу его у вас когда-нибудь, в будущем. Возьмите сроку, сколько вам угодно, выберите место, где вам угодно, но позвольте мне жить с уверенностью. Я буду слишком несчастлив, если буду жить только с одной надеждой.

– Куда вы теперь поедете?

– В Париж. Надобно отдать отчет...

– А потом?

– Может быть, в Бастилию.

– Но если вы не попадете туда?

– Так вернусь в Либурн, где стоит мой полк.

– А я поеду в Бордо, где должна быть принцесса. Не знаете ли вы какого-нибудь очень уединенного селения на дороге в Бордо и в Либурне?

– Знаю, оно мне почти так же дорого, как Шантильи.

– Верно, Жоне, – сказала она с улыбкой.

– Жоне, – повторил Каноль.

– До Жоне надобно ехать четыре дня. Сегодня у нас вторник. Я пробуду там все воскресенье.

– О, благодарю! Благодарю! – сказал Каноль, целуя руку, которую виконтесса не имела сил отнять.

Потом, через минуту, она сказала:

– Теперь нам остается доиграть комедию.

– Да, правда, ту комедию, которая должна покрыть меня стыдом в глазах целой Франции. Но не смею ничего сказать против этого: я сам выбрал если не роль, которую играл в комедии, то, по крайней мере, развязку.

Виконтесса потупила глаза.

– Извольте, скажите, что остается делать, – продолжал Каноль хладнокровно, – жду ваших приказаний и готов на все.

Клара была в таком волнении, что Каноль мог видеть, как поднимается бархат платья на ее груди.

– Вы приносите мне неизмеримую жертву, я это знаю, но верьте мне, я вечно буду вам за нее благодарна. Да, вы попадете в немилость из-за меня, вас будут из-за меня судить очень строго. Милостивый государь, прошу вас, презирайте все это, если вам приятно думать, что вы доставили мне счастие!

– Постараюсь, виконтесса.

– Поверьте мне, барон, – продолжала виконтесса, – видя вашу холодную грусть, я терзаюсь угрызениями совести. Другая, может быть, придумала бы вам какую-нибудь достойную награду...

При этих словах Клара стыдливо и со вздохом опустила глаза.

– Вот все, что вы хотели сказать мне? – спросил Каноль.

– Вот, – отвечала виконтесса, снимая портрет с груди и подавая Канолю, – вот мой портрет. Когда с вами приключится новая неприятность по этому несчастному делу, взгляните на этот портрет и подумайте, что вы страдаете за ту, которую он изображает, что за каждое ваше страдание платят вам сожалениями.

– Только?

– Еще уважением.

– Только?

– Воспоминанием.

– Ах, виконтесса, еще одно слово! – вскричал Каноль. – Что стоит вам вполне осчастливить меня?

Клара бросилась к барону, подала ему руку и хотела сказать: «Любовью!»

Но двери растворились, и подставной начальник телохранителей явился в дверях в сопровождении неизбежного Помпея.

– В Жоне я докончу, – сказала виконтесса.

– Фразу или мысль?

– И то, и другое: первая вполне выражает вторую.

– Ваше высочество, – сказал подставной начальник телохранителей, – лошади готовы.

– Удивляйтесь же! – сказала Клара потихоньку Канолю. Барон улыбнулся с состраданием к самому себе.

– Куда же вы едете? – спросил он.

– Я уезжаю.

– Но ваше высочество изволили забыть, что мне приказано не оставлять вас ни на минуту?

– Ваше поручение кончено.

– Что это значит?

– Это значит, что я не принцесса Конде, но только виконтесса де Канб, ее старшая придворная дама. Принцесса уехала вчера вечером, и я теперь отправляюсь к ее высочеству.

Каноль оставался неподвижен, ему, очевидно, не хотелось продолжать играть эту комедию при партере, состоявшем из лакеев.

Виконтесса де Канб, желая придать ему бодрости, обратила на него самый нежный взгляд. Он внушил барону несколько отваги.

– Так меня обманули, – сказал он. – Где же его высочество герцог Энгиенский?