Защитив глаза лабораторными очками, Альмер Зормильтон склонился над испытательным стендом. В центре его был установлен небольшой шарик размером с кулак, и от его крепления расходились во все стороны провода. Зормильтон пристально следил за небольшим кусочком металла, парящим неподалёку в стеклянной коробке: покачиваясь в воздухе, он медленно менял свою форму и цвет, отсвечивая то красным, то серебром, то покрываясь тьмой.

Зормильтон знал, что Агмаил придёт с минуты на минуту. Бог Разума сказал, что до того момента Альмер волен делать с шариком всё, чего он желает — но не дольше. И Альмер работал, Альмер смотрел, как чудодейственная сила, что ему удалось укротить, не только держит в воздухе металл, но и меняет саму структуру его атомов, превращая медь в олово, а олово — в железо.

Это, определённо, прорыв в науке: энергия, которая нужна для деления ядер на нуклоны, словно «занималась» у пространства, создание новых ядер других элементов возвращало долг — а излишек копился в этом шаре, внутри которого был ключ ко Вселенной. Зормильтон не решался фантазировать о том, чего можно будет добиться, используя эту технологию — Агмаил уж точно найдёт лучшее ей применение. Не возникало даже сомнения, что у Бога Разума непомерные планы, Зормильтон знал — он не единственный, кому было дано особое поручение, но он не знал не только их заданий — он не знал их имён. Из-за этого несильная, но явственная тревога была его постоянным спутником, однако Зормильтон верил в Агмаила — и верил, что его цель стоит той работы, что проводили учёные со всего Кубуса.

— Время пришло, друг мой, — сказал Франц, бесшумно появившись за спиной Зормильтона. — Я дам вам закончить эксперимент, но прошу, не задерживайтесь.

— Хе-хе, понял тебя. Но я поверить не могу… — увлечённо проговорил учёный. — Не знал бы я, как это работает, для меня видеть это было бы чудом, сродни возведению Кубуса.

Франц едва слышно рассмеялся тихим, шелестящим смехом.

— Вы не представляете, насколько вы правы в этом сравнении. Но не отвлекайтесь, это нас лишь задержит.

Металл ещё несколько раз поменял цвет и объём, а затем медленно опустился на дно стеклянной коробки. Подождав немного, Зормильтон бережно отделил шар от стенда и, держа его обеими руками, повернулся к Францу.

Он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Но как бы ни считал себя Зормильтон высоким, казалось, что Франц смотрит на него даже чуть свысока: выражение лица его было непривычно волевым, нос словно стал острее — и фиолетовые глаза пронзительно глядели даже не на Альмера — а в самую его душу. Увидев замешательство, Франц странно улыбнулся.

— Прошу вас, — сказал он, протягивая руку. — Я хочу показать вам кое-что.

Тревога уже не казалась слабой — она волнами накатывала на Зормильтона вместе с тем, как он глядел в глаза Франца. Но тот почувствовал это, моргнул — и вместе с легким покалыванием присутствия к Альмеру пришло спокойствие. Взглянув на шар в своей ладони, он протянул его Францу.

— Благодарю, — сказал он и бережно принял прибор.

Перехватив свою трость, Франц открутил набалдашник, положил его на стол; с изумлением Зормильтон заметил, что под ним обнажилась резьба с контактами именно такая же, как на его испытательном стенде.

— Это же…

— Смотрите, — сказал Франц и накрутил шар Зормильтона на свою трость.

Стоило шару войти в контакт, как лёгкий тёплый ветер подул в лаборатории, не имея ни истока, ни конца. Ветер трепал серебристые волосы Франца вместе с тем, как тот, опустив взгляд на трость, придавал её новому набалдашнику привычную форму — резной шар со множеством лепестков. Закончив с тростью, Франц коснулся ею пола, и в этот же момент его белый пиджак плавно поменял цвет, и, вытянувшись вниз, окутал его, как плащ с рукавами, что носил Первый Набла на его немногих фотографиях. Вдохнув воздух полной грудью, Франц закрыл глаза и блаженно улыбнулся, разведя руки в стороны.

— Я так ждал этого момента, — почти прошептал он. — Момента, когда мне удастся снова прикоснуться к этой технологии… Альмер, вы создали невероятное, и то, что вы сейчас увидели — лишь малая часть из того, на что способно ваше творение. Не превращать железо в платину, нет — больше. Значительней. Я благодарю вас за вашу работу.

Но совсем не действия Франца занимали метавшийся в панике ум Зормильтона. Необыкновенная осведомлённость этого человека в делах Кубуса, доступ к Системе, облик одинаково молодой что сейчас, что десятилетия назад… Кусочков головоломки всё так же не хватало, но те, что уже заняли своё место, очерчивали ответ, который разум Зормильтона не желал принимать.

— Вы… — Во взгляде Зормильтона читалось бесконечное ошеломление, сам он опёрся на стол. — Ваше имя — не Франц, верно? Вам сколько лет?

Человек с тростью открыл глаза и посмотрел на учёного, чьё сердце билось так, что даже Система не могла усмирить его. И снова этот пронзительный взгляд фиолетовых глаз уколол Зормильтона, как игла зонда.

— Вы пришли к верному выводу, но задавали неверные вопросы, — ответил он. — Друг мой, не у каждого человека всего одно имя. Я чувствую, что вы снова догадались, но на этот раз не буду у вас спрашивать, как — похоже, сейчас это немного неуместно… И на этот раз я позволю вам запомнить ваш вывод.

Зормильтон широко открытыми глазами смотрел на Франца, и тёплый ветер всё так же мягко шумел в ушах.

— Но в чём смысл? — наконец выдавил он.

Франц снова улыбнулся — на этот раз снисходительно.

— Был ли Бог Разума таким, какой он есть сейчас, если бы мог доступно объяснить каждому, что он делает и почему? — Франц перехватил трость и повернулся к выходу. — Боюсь, мне пора покинуть вас, Альмер. Самое время нанести визит старому другу.

Персиваль глотнул странный чай Серанэта, поставил чашку на стол — и наступила тишина. В тишине, которую едва нарушало лишь дыхание Бога-Основателя и Железного Рыцаря, можно было услышать даже то, что происходило снаружи, за деревянными стенами дома: как шелестит ветер листьями деревьев, как посвистывают с лёгким скрипом потомки земных птиц — даже собственное сердце Персиваль слышал ясно и чётко. Он закрыл глаза и остался наедине со своими мыслями, которые, как некогда Рыцари на собраниях, словно сели вокруг круглого стола, высказываясь ясно, не перебивая друг друга. Он думал ясно и чётко, чувства его текли ровно так, как он того желал, а мысли складывались в цепочки без промедлений и по первому приказу.

Персиваль открыл глаза.

— Вы сказали, что расскажете мне, как погибли Талемер и Мелетин, — сказал он.

На лице Серанэта скользнуло странное выражение и тут же исчезло — не улыбка.

— Я сам до конца не знаю, что произошло в тот день, — ответил он спустя несколько тихих секунд. — Мы собрались тогда в Храме, все те, кого ныне называют Богами-Основателями, а также множество наших друзей. Мы собирались праздновать свадьбу Талемера и Мелетин — пришедший с Земли обряд, когда двое испытывают друг к другу настолько большую симпатию, что желают, чтобы все видели их решимость быть друг с другом до самого конца. Сложно объяснить тебе идею этого обряда, Персиваль… Просто знай, что они были готовы отдать жизнь друг за друга. И в тот день мы собрались в Храме Пяти Богов, чтобы восславить это сильнейшее чувство.

Персиваль нахмурился. Серанэт прикрыл глаза и продолжил:

— Вдруг прямо посреди праздника Талемер стал вести себя странно. Сначала он лишь подходил к людям и спрашивал их, видят ли они фигуру в маске — те отсмеивались поначалу, пока не смогли, наконец, прочитать ужас в его глазах. Мелетин забеспокоилась и предложила ему прервать праздник, но тот настоял на продолжении. И когда уже все забыли о странном его поведении, он внезапно сорвался с места и побежал к выходу. Возможно, Талемер чувствовал, что произойдёт непоправимое, и пытался его предотвратить…

Персиваль слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Рефлекс принятия выводов он осознанно подавлял — в таких историях нельзя ничего решать, пока не дослушаешь до конца. Но всё это звучало неестественно, будто Серанэт знает не все подробности — или умалчивает о них.