Диалог продолжался около пяти минут, и все эти пять минут Персиваль заворожено смотрел на неяркий, но отчётливый танец света и тени на мантии Серанэта и на стенах пещеры. Не было слышно ни звука, лишь тихий шум ветра доносился от входа, оставшегося позади. И наконец, мантия Серанэта испустила весь спектр разом тихим белым сиянием, которое становилось всё сильней вместе с тем, как тени покидали её. Стены пещеры погасли, погасла и мантия; Серанэт обернулся и посмотрел на Персиваля с улыбкой, на этот раз не покинувшей его в следующий же миг.

— Долгое время Других принимали за необычное природное явление, присущее этой планете, не признавая в них жизнь, — сказал он тихо. — Однако любая жизнь и есть всего лишь сложное природное явление. Как бы ни был Агмаил безумен, я благодарен ему за то, что он предоставил мне возможность изучать этих прекрасных существ и беседовать с ними.

Персиваль собрался с мыслями, и зрение его сфокусировалось.

— Если не секрет, о чём вы говорили с Леином?

— Я сказал ему, что грядёт буря, чтобы она не застала его врасплох, — ответил Серанэт непринуждённо. — Запомни, как я с ними общался. Однажды это может спасти тебе жизнь.

Бесшумно раскрылись двери, впуская Лориана в залитое белым светом круглое пространство. У широкого окна во всю стену стоял Франц, смотря куда-то за стекло — Лориан сначала не приметил его, так было ярко. Казалось, в помещении не было больше ничего, но только когда глаза привыкли к свету, Лориану видел, что весь пол испещрён изящными линиями, которые то переплетались друг с другом, то складывались в слова на языке Аллокмира. Слова были написаны, казалось, хаотично, но глаз улавливал, как они расходились в стороны от центра комнаты, где было изображено солнце.

— Добрый день, Лориан, — сказал Франц, не оборачиваясь, и Лориан почувствовал присутствие. — Нравятся узоры?

— Если не секрет, что это такое? — Лориан указал на пол кивком головы, зная, что Франц это почувствует.

— Это Плетение, друг мой, — Франц обернулся со спокойной улыбкой и повёл ладонью руки, не занятой тростью. — Первый Набла завещал Странникам, спасшихся с погибающей Земли, возводить его в память о Лориксе — последнем Чистом. Плетение — это душа Земли, законы, по которым жила её природа, и память о естественном для людей порядке.

Франц сделал несколько шагов к центру комнаты и показал на изображение Солнца:

— Звезда, что давала людям свет, пускала пять лучей, пять слов, зачиная всё, что происходило на планете. Например, луч создания — он сплетается с лучом воды, создавая жизнь. Можно долго любоваться на Плетение, но тому, кто незнаком с Землёй, вряд ли оно даст больше, чем красивая картинка. Я люблю смотреть на него и мечтать о том, что было бы, не столкнись в тот злосчастный день астероид с Луной. Ведь люди и дальше бы жили всё так же, думая, что впереди их ждёт всё то же — день за днём, ночь за ночью они бы шли и шли по пути, что складывался тысячелетиями. Но в день Второго Затмения Земля замерла, осознав — её дни сочтены.

— Вы тоскуете по Земле? — спросил Лориан озадаченно. — Даже при том, что не прожили там ни дня, вы смотрите на Плетение и мечтаете о ней? Но почему?

Франц улыбнулся — его улыбка была печальна, а дрогнувшие веки опустились на глаза.

— Земля была уникальным местом, — сказал Франц тихо. — Боль ждала людей на каждом шагу, а редкие моменты радости они называли счастьем. Агмаил создал мир, в котором нам не нужно сравнивать плохое с хорошим, чтобы быть счастливыми, и мой долг… Мой долг — оберегать это место, чтобы люди никогда не узнали тех проблем, что царили некогда на их первобытной родине. Но порой я забываю, что изменение — одно из самых фундаментальных правил Вселенной, и даже Кубус рано или поздно поглотит тот хаос, что заложен в природу с самых первых её мгновений. В эти моменты забытия я чувствую себя счастливейшим человеком, живущим в прекраснейшем месте, чувствую себя его частью — но этим же и больнее после вспоминать о том, что грядёт день, когда всё изменится. Поэтому я мечтаю о Земле: я мечтаю о мире без катастроф, и живи мы в таком мире, мы бы каждое утро встречали рассвет в колыбели Человечества.

Лориан поднял взгляд от Плетения на мир за широким окном, и его рука не потянулась к застёжке-молнии — она медленно поднялась и прикрыла глаза от яркого света. За окном простирался Кубус — уходящий далеко за горизонт склон сверкающих стеклом изящнейших строений. Лориан не видел конца этому миру: за одними зданиями возвышались другие, и дальше, и дальше, кольцо города огибало искристую шапку океана, растворяясь в прозрачном тумане через десятки километров. Лориан смотрел на этот прекрасный белый мир, и ему хотелось обнять его, охватить его весь, стать с ним одним целым — чтобы никогда не покидать эту планету и чувствовать каждый день, как свет, играющий на стекле и шапке океана, словно символом человеческой надежды освещает каждого, кто живёт здесь. Глядя на этот мир, нельзя было даже допустить мысли, что люди Дна останутся на Дне навечно: не может на такой прекрасной планете вечно существовать такое место, как Дно. Это лишь недоразумение, эхо тёмного прошлого, которое со временем растворится в неотвратимой красоте творения Агмаила.

— Я слышал, люди на Земле узнали о конце своего мира за несколько лет до того, как он случился, — сказал Лориан. — Если Кубус тоже ждёт злой рок, то я бы тоже желал узнать об этом заранее.

Франц пожал плечами:

— Лориан, я не просто так позвал вас сюда сегодня. Вчера поступило сообщение, что команда Тито Сорина и Линис Айварсен завершила работу над технологией абсолютного нестарения. Ещё двумя днями ранее Борс Сорин завершил работу над полным переносом человеческого сознания в компьютер, примерно в это же время Елена Камино и Мигель Шерман сообщили о завершении работ по созданию генератора технологических макросистем. Сегодня же я узнал, что Альмер Зормильтон и Роберт Мацело готовы представить образец конвертера материи, основанном на открытом ими эффекте. Я не просто так позвал вас, — Франц посмотрел на Лориана, и у того по спине пробежали мурашки. — Сегодня последний день мира. Потратьте его так, как посчитаете нужным.

Эвелин сидела в старом потрёпанном кресле и пускала губами колечки дыма. Ноги она скрестила, а в руке держала изящную курительную трубку, по которой временами постукивала пальцем. Каждый раз после такого действия с чаши осыпалась пыль, падавшая до самого пола и терявшаяся на нём.

Дориан взял с доски фигуру соперника и переставил её.

— Тебе стоит играть осторожнее, Альфер, — сказал он голосом, похожим на летящий пепел, безжизненным взором уткнувшись в кровавую кость оторванной руки. — Не стоит думать, что все твои фигуры на твоей стороне.

— Когда соперник — одна из твоих пешек, неважно, сколько у него фигур, — сказал Райли, поставив целую секцию из кубиков на свою игрушечную башню. — Шарк это прекрасно понимал.

Капкан для кота, прикреплённый на потолке, отвалился и упал: вместе с ударом о пол раздался щелчок смыкающихся челюстей. Дориан, не поворачивая головы, посмотрел на облако пыли, которое поднял капкан, и сказал:

— Если ты знаешь, что не сможешь никого поймать, капкан можно ставить и на потолок. Хоть внимание привлечёшь.

Раздался выстрел, а вслед за ним что-то посыпалось на пол. Эвелин, наклонив голову, посмотрела на худого человека в плаще, направившего пистолет на стену дома. Взведя пистолет, он снова выстрелил в стену: пуля прошла навылет сквозь старые доски, и через рваное отверстие можно было увидеть потрескавшуюся пустошь, простирающуюся до горизонта.

— Что происходит? — спросил Альфер, не потрудившись посмотреть на стреляющего.

— Вороненко убивает призраков, — ответил Дориан и ещё сильнее поджал ноги под себя.

«Бессмыслица какая-то», — подумала Эвелин и затянулась из трубки.