Гошка вынесся на освещенную часть станции, с видимым облегчением всматриваясь в лица пассажиров, неторопливо перемещающихся по мозаичному полу. В целом, прогулка получилась запоминающаяся, думал Гошка, медленно плетясь к эскалатору. Вот если бы Гурий не валял дурака и с самого начала объяснил, какого черта он ломится в эту непроглядную тьму, приключение и вовсе могло бы стать одним из самых ярких за последние несколько лет. Гошка гнал из головы тот пугающий звук падения, что завершил эти спонтанные путешествия, прикидывая, чем ему можно заняться в оставшееся время. Перебрав все подходящие варианты, Гошка уставился на движущуюся лестницу и, внезапно развернувшись, опрометью бросился к тоннелю. Отыскав тот устрашающий провал в стене, Гошка смело двинулся вперед, подсвечивая себе фонариком и прислушиваясь к своим гулким шагам. Вполне могло статься, что непоседливый Гурий давно уже пересек экватор и теперь выполз где-нибудь на окраине города, преследуя одну ему понятную цель. Но что-то подсказывало Гошке, что доктор все еще где-то под этими сводами, и что ему срочно требуется помощь. Странное дело, но прямо сейчас Гошка даже и думать забыл о финансовой несостоятельности своего вынужденного соседа, об отсутствии собственной выгоды и о минимуме комфорта, сопровождавшего Гошку в этом подземном переходе. Наконец, спустя множество шагов и тысячу минут до Гошкиного слуха донесся едва заметный шорох, который можно было бы списать на игру воображения. Еще через пару шагов Волков выхватил из темноты скрюченную фигуру, в которой легко узнал неугомонного доктора.

«Гурий?» — прошептал Гошка, искренне боясь не услышать ответ. Однако фигура шевельнулась, вздохнула и прохрипела, странно выталкивая слова:

«Помогите мне, Гоша, кажется, я повредил связку, сам я идти не могу, хотя и пытался, разумеется.»

Гошка неловко протянул вперед руки, натыкаясь в темноте на Гурия, и попытался его приподнять. Доктор довольно легко встал, но на этом его возможности к самостоятельному передвижению исчерпались. Видимо, тот самый Гошкин пинок послужил причиной травмы, и от осознание этого очевидного факта Гошка откровенно смутился.

«Я прошу прощения, Гурий, — пробормотал он, радуясь, что темнота скрыла его смущенное выражение рожицы, — мне действительно очень жаль. Обопритесь на мою руку, пойдемте, здесь недалеко.»

Гурий, охая и ругаясь вполголоса, тяжело перескакивал в кромешной тьме, рискуя вывихнуть оставшиеся конечности. Когда впереди замаячили отсветы станции, Гошка прислонил доктора к стене и бодро проговорил: «Постойте тут, Гурий, я позову помощь»

В глубине души Гошка сильно сомневался, что сумеет выполнить данное обещание. Группа спасения, узнав об отсутствии у Гурия страховки и наличных, тут же развернется обратно, таковы правила. Хочешь получить услугу — плати. На удачу Гошка обрисовал ситуацию дежурной по станции, тактично промолчав про полное отсутствие средств у пациента. На ее уточняющие вопросы про деньги, Гошка уверенно кивнул, не зная, как будет объяснять нестыковки вызванной группе. Через рекордно короткое время на место прибыли бравые сотрудники спасения, вооруженные огромными чемоданами с необходимыми препаратами. Нацепив на суровые лица героические маски, все трое в сопровождении Гошки решительно шагнули в темноту. Гошка уверенно провел их по тоннелю и, указав на пострадавшего, предложил оказать ему необходимую помощь. Гурий только хмыкнул, когда на все спасательские вопросы о наличии страховки, Гошка начал вдохновенно врать, что доктор Гурий не только обладатель полиса, но и счастливый владелец огромного банковского счета, а в свободное от финансовых сделок время занимается сталкерством и промышленным альпинизмом.

«Предъявите страховые бумаги,» — деловито потребовал спасатель, не обращая внимания на сидевшего возле стены магната Гурия.

«Но согласитесь, — тут же отозвался Гошка, — никто не станет таскать с собой кучу документов, выходя на прогулку, Гурий предъявит их позже, вколите ему хотя бы обезболивающее, а он дойдет до дома и расплатиться с вами»

Эти аргументы никак не подействовали на бравую команду, и все трое, синхронно развернувшись, зашагали назад, напоследок озвучив ставшую всеобщим девизом фразу «Каждый труд должен быть оплачен». Гошка негромко выругался, и обернувшись к Гурию, обнадеживающе пробормотал:

«Скажите спасибо, что они не вкатали штраф за ложный вызов, дружище. Пойдемте, по дороге я видел аптеку»

Пока они выбирались из метро, Гошка то и дело ловил на себе снисходительные взгляды прохожих, в которых явно читалось презрение к недальновидному лоху, исполняющему чужие обязанности. Правда некоторые из прохожих все же равнодушно кивали головой, якобы выражая сочувствие, но даже в том, как они это делали, читалась откровенная жалость.

«Что не так с этими людьми? — пробормотал доктор, когда они выползли наконец, на поверхность, — откуда столько равнодушия? Ведь подобное может вполне случиться с каждым из них?»

Гошке было странно слышать такие вопросы из уст взрослого человека. Так было принято в этом мире — каждый сам за себя. Проявление сострадания — проявление слабости, так внушалось всем, начиная со школьной скамьи и никто не видел в подобном утверждении ничего предосудительного.

Дома Гурий сам наложил фиксирующую повязку, закинул в рот пару таблеток анальгетиков и растянулся на диване, лишая Гошку возможности даже присесть. Каждый сам за себя, так кажется звучал местный девиз.

Гошка смущенно топтался рядом, ощущая странную неловкость от присутствия Гурия. Почему-то, когда он был рядом, Волкову начинало казаться, что мир, окружающий его, ненастоящий, что люди, ежедневно виденные им повсюду, играют какие-то навязанные роли, настолько неестественно теперь выглядело в Гошкиных глазах их поведение. А спустя некоторое количество времени Гурий начал задавать вопросы, от которых Гошке становилось откровенно не по себе. Как-то, сидя на все том же диване и баюкая покалеченную ногу, доктор задал Гошке первый такой вопрос.

«Гоша, вы помните свое детство? Как оно прошло?» — интонация и сама тема беседы звучала располагающе, уютно и по-домашнему, однако простой вопрос заставил Гошкино сердце колотиться у горла.

«Обычно, — пожал он плечами, — как у всех.»

И неожиданно понял, что больше ничего не может добавить к сказанному. Картинки, рисующиеся в его памяти, напоминали обрывки рекламных буклетов про детские санатории и базы отдыха. До нынешнего дня Гошка считал это вполне обычным, и не придавал никакого значения тому, что не может вспомнить имена своих друзей, с которыми он проводил свое детское время.

«Чем вы занимались, когда вам было пять лет, Гоша? — продолжал интервьюировать доктор, — вот когда мне было шесть, я полез с пацанами на гаражные крыши и сорвавшись, разрезал ногу. Было очень больно, а главное, очень обидно, потому что из-за этого меня не взяли на рыбалку с ночевкой. Вы когда-нибудь ездили на рыбалку?»

Гошка ни разу не слышал такого понятия, поэтому с сожалением пожал плечами, отчаянно вспоминая, о чем он мог бы рассказать любопытному Гурию.

«Однажды я ездил на какую-то экскурсию, — неуверенно начал Гошка, ворочая в памяти непослушные обрывки, — хотя, это я кажется видел в каком-то фильме. Нет, Гурий, я ничего не могу вспомнить из своего детства. Не знаю, почему, не спрашивайте»

От подобных упражнений у Гошки разболелась голова и потемнело в глазах. На краткий миг перед внутренним взором промелькнула широкая мраморная лестница с покрашенными в коричневый цвет деревянными перилами и исчезла, оставляя странные сожаления.

«Как звали вашу первую девушку? — не отставал Гурий. — эти знания навсегда остаются в голове, даже если и имеют негативные оттенки. Моя первая девчонка училась со мной в одном классе, нам было пятнадцать, и я пригласил ее в гости. Лиля страшно смущалась, и до самого главного у нас так и не дошло, однако эти воспоминания живы во мне до сих пор. А вы, Гоша, каким был ваш первый раз?»

Какой странный доктор, в который раз подумал обескураженный Волков, слушая столь интимные откровения. Ему хотелось тоже рассказать Гурию что-нибудь шокирующее, однако, кроме понимания необязательности создания семьи и воспитания детей, в голову ничего не лезло. В современном обществе не пропагандировалось семейное счастье, как таковое, удачно заменяясь на постулаты об удобном одиноком существовании. Отсутствие ответственности, избавление от обязанностей, а также низкие моральные планки делали современных людей свободными, а значит, счастливыми. Это все, что мог отыскать Гошка в своей гудящей голове. До этой минуты Волков воспринимал себя абсолютно самодостаточным и счастливым, поскольку жил один, детей не имел, ответственности не нес, а насчет морали предпочитал не задумываться надолго. Но именно в эту минуту он остро позавидовал сидящему на его диване безработному, неизвестному и нищему бродяге, неизвестно откуда свалившемуся на его голову. У Гурия были воспоминания его собственной жизни, ни обезличенные и усредненные, а лично его, и это делало самого Гошку необычайно пустым. Мимолетные знакомства, легкие и приятные, поощряемые всеми, теперь воспринимались Гошкой как что-то в высшей степени омерзительное и тоже пустое.