– Джироламо… Подожди…

– Завтра. Здесь же.

– Да, я буду. Один вопрос. Раньше… Сколько шагов тебе требовалось сделать до источника?

Рин просто хотелось понять, каким был Джироламо. Разве можно теперь, после увиденного, доверять чистокровному магу? Может, он хочет коснуться источника в своих корыстных целях? Мама учила доверять людям, но у Рин в крови текло недоверие. Наверное, из-за папы.

– Один шаг.

Дверь Джироламо погасла.

Мама говорила, что неосторожными вопросами можно ранить человека, что лучше не лезть в душу тому, кто сам ее не открыл. А Рин своим вопросом, конечно, сделала Джироламо очень больно, заставив его вспомнить о былом величии.

И хоть она страшно себя за это винила, одно теперь знала точно: если его от источника отделял один только шаг, а он при этом имел чистую кровь, значит, он любил свое дело и был трудолюбив. А влюбленные в дело гораздо реже оказываются подлецами.

Рин вот любила считать.

Постучать в комнату Джироламо два раза вместо привычных четырех от нетерпения. Войти. Закрыть дверь, открыть и снова закрыть.

Первое – проверить, не собирается ли он… Рин остановилась. Привычная цепочка действий устарела, ведь ей отныне не требовалось проверять, собирается ли он напасть.

– Доброе утро… Завтрак готов, – она еле сдержала улыбку. – Кофе?

Больной уже сидел в коляске с фонариком в руках. Он посмотрел ей в правое плечо, фонарик дернулся снизу вверх.

– Можно тебя расчесать?

«Нет».

– Можно тебя расчесать?

«Нет».

– Можно тебя расчесать? Прости! Это само… Просто все резко изменилось… А любые изменения даются мне трудно. Даже такие хорошие. Ты понимаешь?

«Да».

Жаль, Оллибол нельзя рассказать обо всем, что случилось, о том, что Джироламо отныне самый прекрасный пациент, что с ним можно разговаривать с помощью фонарика… Она бы так обрадовалась.

Вчера подруга вернулась без обещанной бутылки вина, что к лучшему, потому что Рин была занята Джироламо, а Оллибол сильно устала и пораньше легла спать. Она еще не успела рассказать Рин, зачем ее вызывали в департамент. Непременно расскажет сегодня.

Лестницы в доме милости были двух видов. Одна – узкая со ступенями – предназначалась для передвижения персонала. Другая – пандус – для транспортировки больных. Рин всегда сама спускала и поднимала Джироламо, но сегодня что-то поменялось, он нетерпеливо щелкнул пальцами, привлекая внимание к себе.

– Что такое? Забыл что-то в комнате?

Джироламо указал Рин на лестницу со ступенями.

– Мы не можем спуститься по ней. Твоя коляска даже не поместится.

Но пациент снова указал ей на лестницу со ступенями.

– Хочешь, чтобы я спустилась по ней?

Джироламо постучал пальцами себе по лбу. Теперь Рин знала, это значит: «Рин. Хороший. Мозг».

И Джироламо покрутил колеса каталки сам.

Если бы Рин была врачом, она бы обязательно отметила этот факт как положительный. Ведь у выжженных магов не так часто появляются желания, а здесь была четкая инициатива что-то сделать самому, даже такую мелочь, как спуститься по лестнице. Но ведь все начинается с мелочей. И уж если Джироламо может теперь сам передвигаться между этажами, то и Рин сможет построить хотя бы сантиметр моста к источнику.

Завтрак прошел превосходно, за исключением чрезмерно угрюмого настроения Оллибол, и это не давало Рин покоя. Что же такого сказали ей в департаменте? Она обязательно спросит у нее, когда они останутся наедине… А пока Рин всячески пыталась встретиться взглядом с подругой, чтобы, обнаружив в ее глазах привычный озорной блеск, перестать нервничать так сильно.

– Тебе вкусно, Оллибол?

– Да, спасибо.

И еще через пару минут.

– Еще кофе?

– Нет, спасибо.

И еще чуть погодя.

– Может, еще кофе?

Но Оллибол старалась не смотреть на Рин.

– Я вчера пропустила мамин звонок. Были проблемы за ужином… Мне нужно сходить на станцию связи. Хочу позвонить домой.

– Сходи, Рин. Я побуду со всеми.

– Оллибол, все в порядке?

Рин пришлось повторить вопрос, потому что Оллибол слишком погрузилась в неведомые мрачные мысли.

– Если все хорошо, я схожу на станцию после прогулки…

– Нет, иди прямо сейчас. После обеда обещали повышенную туманность.

Рассказать маме по телефону обо всем, что случилось, Рин не могла, но несколько раз, делая очень многозначительные паузы, повторила: «Мамочка, я напишу тебе письмо. Отправлю завтра же».

«Все будет хорошо, Рин! И голос у тебя очень радостный… Я буду ждать письма».

Ничто не воодушевляло на жизнь так, как разговор с мамой. И пятнадцати минут хватило, чтобы у Рин за спиной в очередной раз выросли крылья, сотканные из маминых предсказаний. И теперь ей было, куда на них лететь.

На обратном пути она забрала туфли для Оллибол, которые та, конечно, забыла захватить. Купила букет фиалок для Мэли (лучше поздравить поздно, чем никогда), захватила дополнительную порцию успокоительного.

Мама говорила, Рин встретит день рождения с лучшим другом, но Оллибол в тот день не было рядом. Рядом был Джироламо, а он пациент. Должно быть, предсказание было не совсем корректным.

Мау напророчила Рин, что к двадцати годам та потеряет все свои способности, а Рин наоборот узнала, что сможет стать настоящим магом и коснуться источника. Стало быть, предсказание Мау было абсолютно некорректным.

И хорошо, когда предсказания грешат неточностями. Иначе, что это за жизнь, если все идет по строгой схеме, на которую ты не в силах повлиять? И Рин, как могла, создавала в своей жизни собственные схемы. Сегодня, например, ее должен был ждать тихий вечер в кругу мирных пациентов, а ночью должен был случиться первый урок с Джироламо. Рин страстно хотелось управлять своей жизнью, ведь разве может маг, желающий коснуться источника, быть не в состоянии спланировать несчастный вечер пятницы?

Несчастный вечер пятницы.

– Оллибол, ты расскажешь, зачем тебя вызвали в департамент?

– Потом.

Рин всегда знала, когда приборы выходят из строя, еще до того, как поломка официально случалась. Она раньше других обнаружила проблему в хлеборезке. Все потому, что Рин четко знала количество секунд, за которое должно быть порезано определенное количество хлеба. Оллибол и Лью всегда удивлялись этой способности, но ведь на свете не было ничего проще. Как можно не заметить, что хлеб нарезается на один счет дольше обычного? А с пылесосом… Как можно не заметить, что в своем обычном «шшшшш» он стал выдавать шепелявое «шщшщшщшщ»? Мелочи говорят о грядущих поломках, но люди слишком заняты своими мыслями, планами, иначе говоря, жизнью, чтобы замечать такие глупости. Поэтому они понимают, что батарейка в пульте от телевизора села, лишь в тот момент, когда не могут переключиться на другой канал. И у них вечно не находится запасного комплекта, вот и мучаются несчастные, воруя батарейки из других приборов.

– Оллибол, – осторожно начала Рин, – что-то серьезное случилось?

– Все хорошо. Ты не видишь, я занята? – Оллибол не взглянула на подругу, смахнула крошки со стола.

Но на столе крошек не было, ведь Рин была здесь.

Поломки в отношениях с людьми тоже можно предсказать. Никогда и ничего не бывало у Оллибол «хорошо». Она бы сто раз прокляла департамент за то, что заставили ее тащиться «к тумановой матери ради какой-то нелепой дряни». Да. Именно так она бы и сказала. А еще она бы целый час рассказывала Рин о том, кого встретила по пути, о том, как дорого стоит такое-то платье в витрине такого-то магазина и что Оллибол обязательно на него накопит, потому что она, Оллибол, не собирается привыкать к жизни, где не может себе чего-то позволить.

Все на свете состоит из деталей: и хлеборезки, и людские отношения. И все выходит из строя, когда выпадает хотя бы одна мелочь, вроде винтика или привычки говорить о том, кого ты сегодня повстречал на пути к дому. Вот такая важная эта штука – деталь.