Тридцать восемь шагов до продуктового магазина от церкви. Одиноко стоявшая на мостовой тележка покатилась следом. Чтобы не думать о своих несовершенствах, Рин считала, и так было всегда.

Свою жизнь она бы охарактеризовала словом «счет», и не надо объяснять, что это значит.

Сумма, которую правительство Фрайкопа жертвовало домам милости, была вдвое ниже, чем на Кальсао, и это третья строка в графе минусов.

Стиральный порошок, средство для мытья посуды, упаковка из десяти бутылок козьего молока, козий сыр, три кочана капусты, пять килограммов батата, спелая тыква, специи, пять десятков яиц. Консервы из кондоров заслужили отдельный пункт в графе минусов. До такого докатиться могли только жители Фрайкопа.

Ведь если подумать, кондоры – птицы-падальщики (это их противный крик слышен в небе), питаются они тушами коз и овец, которых разорвал туман. Не тот туман, что хищно стелется по мостовой, а тот, что таится ниже, в обрывах. А потом этих птиц сбивают охотники, продают на фабрику, а уж там из стервятников делают консервы для жителей Фрайкопа. Одним словом, кондоров, и не надо объяснять, что это значит…

Колесо тележки жалобно скрипнуло. Конечно, ведь Рин все еще грузила в нее консервы, пакеты с крупой и макаронами, банки с яблочным пюре. Этого запаса хватит на две недели, но на следующей Рин все равно пойдет за продуктами, просто выберет другие необходимые вещи.

Всегда же что-нибудь необходимо.

Рин очень не хотелось признать тот факт, что это страх заставляет ее ходить среди прилавков, ведь все, что было нужно, уже лежало в заполненной доверху тележке.

От магазина до церкви тридцать восемь шагов, и Рин только что сделала первый. Туман обхватил щиколотки. Вглядываться в него было занятием бесполезным, все равно Рин бы не смогла заметить их заранее. Лишь выныривая на поверхность, сгустки обретали почти черный цвет, будто были тенью тумана или же вдохнули его суть. Два, три, четыре шага – и вот Рин уже бежала к церкви, бросив тележку волочиться за собой.

Гиблое это дело – выходить из дома по средам, когда туманность на Фрайкопе повышенная. Во всем виноваты вторники с их курсирующими туда-сюда межфрагментарными дирижаблями и воздухоплавателями. Если бы туман по вторникам не усмиряли власти Фрайкопа, по средам можно было бы спокойнее ходить за продуктами. Рин же не знала этих тонкостей, когда выстраивала цепочку своих действий, поэтому, увы, именно в самый туманный день она разбирала купленные продукты и делала расчет на ближайшую неделю.

А теперь из-за того, что Лью укатил, взять и поменять все?

«Разумеется, это можно сделать на следующей неделе», – подумала в двенадцатый раз.

Раз уж Рин уродилась без таланта к магии, ей приходится переходить на бег там, где иные могут пройтись, вооружившись парочкой заклинаний.

Сама во всем виновата. Во всем виновата сама.

До церкви оставалось десять шагов, когда шепот из тумана заставил дрожать и тележку, и Рин. Сгусток поднялся прямо перед ней, из клубов пепельного дыма собрался в фигуру человека, и усики тумана потянулись к ноздрям Рин – она перестала дышать. Тогда усики поползли по бровям, холодными струйками потянулись по вискам к ушам. Рин хотела закричать, но истинные интроверты не кричат даже перед смертью. Зажать бы уши, чтобы усики тумана не проникли внутрь, но руки онемели от страха.

Последнее, о чем она подумала – о букете фиалок и о том, что день рождения Мэли будет испорчен новостью о смерти Рин, а Рин очень и очень не любила портить людям праздники.

Именно поэтому она не пошла на свадьбу Ранго, она бы точно испортила настроение гостям своей снулой миной.

Снулая мина – это не характерное для Рин выражение. Приличные люди такие фразы не используют, но так однажды сказал о ней Ранго, и ей теперь никогда не стряхнуть с себя этих слов.

«Обрати внимание, Рин».

Шепот исходил не изо рта существа, а из тех самых усиков, что подползли к ушам Рин. Всполох ослепительно сиреневого цвета окатил улицу, сгусток распался на части и потонул в дрожащем тумане.

– Испугалась? Давай-ка, скорее домой иди! – крикнул доктор Ибс.

К слову говоря, все фрайкопцы владели силой в той или иной мере.

– Спасибо… – севшим от страха голосом ответила Рин, но доктор уже зашел в лавку, одиноко брякнул дверной колокольчик.

Туман частенько нападает на отбившихся от стада горных коз, а на улицах города высасывает жизнь из бродяг, пьяниц и магических бездарей.

Обычное происшествие: напали на инфама с отсталого, по мнению фрайкопцев, фрагмента, а доктор всего лишь выполнил гражданский долг.

Но эта сущность знала имя Рин. Одно дело, если бы Рин была популярным в городе человеком, но она инфам, который общается только с теми, кто живет в доме милости. Из жителей Фрайкопа даже доктор не знает ее имени, хотя его лавку она посещает два раза в неделю.

А сущность отчетливо произнесла: «Рин».

Коснуться тележки и идти до самой двери дома милости, сжав в кулаке камень маминого перстня.

Люди часто забывают о важных датах, вроде дня знакомства, дня рождения прабабушки, о важных вещах, вроде чистки зубов не только щеткой, но и нитью.

Рин все старалась запоминать, а уж о списке того, что ей нужно было принести в очередную среду, не стоило и говорить.

Но она забыла! Забыла взять туфли Оллибол на обратном пути, купить фиалки для Мэли и успокоительное для Джироламо.

– Не могу поверить, друллега! – всплеснула руками Оллибол. – Что же такого произошло?

Рин не любила жаловаться, ведь жаловаться – это портить настроение другому человеку. Приличные люди так не делают.

– Прости меня! Я так виновата! Я очень виновата перед тобой, и Мэли, и всеми… Я не знаю, как так случилось… – растерянно ответила она.

– Как так случилось? Уж не пытайся что-то от меня скрывать! Если в твоей скучной жизни что-то произошло, я должна об этом знать, как твоя единственная подруга!

Оллибол занимала почётное первое место в графе плюсов жизни на Фрайкопе. Вместе с переездом ее жизнь не стала менее увлекательной. И по субботам, когда Рин дежурила с больными, Оллибол ходила в центр города, посещала театральные постановки, как свои пять пальцев знала местные бары и завела себе субботних подруг, с которыми по утрам пила кофе.

Стоило ей появиться хоть где-нибудь, она сразу становилась эпицентром внимания. И привлекала его не только крупными габаритами, не характерными для фрайкопцев, но и громким заливистым смехом, крепкими словечками, каких приличная девушка не должна употреблять (Рин даже смогла убедить себя, что и в этих маленьких словесных грехах Оллибол есть свой шарм). А ещё она никогда не стеснялась своего роста и веса, широченных плеч и крупных бёдер и с гордостью носила ярко-красные туфли на высоком каблуке…

– Да и к дьяволу пошли эти туфли! Другие одену!

Сколько бы Рин ни поправляла Оллибол, она все равно говорила «одену» вместо «надену», и Рин сдалась, так же, как и приняла странное словечко «друллега» – Оллибол с детской непосредственностью слепила вместе «друга» и «коллегу».

– Или хрен с ним, сама схожу завтра! – гаркнула Оллибол, когда Рин засобиралась исправить свою оплошность. – А сейчас у нас проблема…

Не успела она договорить, как звон бьющейся посуды все за себя сказал.

– Джироламо, – было произнесено хором, и Рин отчетливо увидела в глазах Оллибол ту же боль.

– Успокоительное ещё есть…

– Я взяла ему мятные конфеты! – спохватилась Рин.

Оллибол знала, что все приятности для больных Рин покупала на свои сбережения, потому что социальная выплата не предполагала таких трат, а Оллибол частенько покупала что-нибудь для Рин. Рин чувствовала необходимость порадовать пациентов, а Оллибол несла ответственность не только за больных, но и за Рин, по крайней мере, так ей казалось во все дни, кроме суббот.