– Рин, ты уложишь всех, а я возьму на себя Джироламо. Тебе, наверное, было сложно все эти дни. Не беспокойся.

– Мне несложно, Оллибол, – в груди Рин зашевелилась тоска, или что-то подобное. – Я уложу Джироламо.

– Нет. Я сама с этим справлюсь.

Если бы Рин была экстравертом, все было бы иначе: гневный румянец окрасил бы ее щеки, глаза бы заблестели, и она бы четко и громко сказала, что забирать у нее самого сложного пациента в тот момент, когда он стал самым идеальным, благодаря ее, Рин, стараниям, видится ей крайне несправедливым. А говорить с ней таким тоном и вовсе неприлично. Ведь она, Рин, не просто сиделка при практикующем будущем враче. Она, Рин, вроде как считается подругой Оллибол. Друллегой! А с друллегами так не разговаривают.

Но Рин была интровертом.

– Хорошо, Оллибол.

И тряпкой.

Пятьсот сорок восемь, пятьсот сорок девять, пятьсот пятьдесят…

И снова мысли, вместо долгожданного сна.

Если бы Рин была министром образования на Кальсао, она бы ввела в школах обязательный предмет под названием: «Умение общаться с людьми и отстаивание личных границ». Этот предмет помог бы людям гораздо больше, чем лазание по обрывам и гадание по туману.

Предсказания все же часто сбивают с толку, а границы все же хотелось бы уметь защищать.

Шестьсот двадцать два, шестьсот двадцать три…

Все границы нуждаются в защите: и границы фрагментов, и личные. Сейчас нужно было срочно уснуть, а не мучиться, выдумывая тысячи ответов для Оллибол, которые Рин никогда не озвучит.

Агме встретила черной густотой. Джироламо в виде человека-сгустка уже был на пороге своей двери, рядом с тем местом, где открылась дверь Рин.

– Прости… Я долго не могла уснуть… Считала до пяти тысяч…

– Риииын.

– Да-да?

– Олллллоооолооооо, – промямлил сгусток.

Рин пристально посмотрела на сгусток. Он был темнее обычного и говорил так, будто ему к лицу прислонили подушку.

– Джироламо, попробуй еще разок, пожалуйста.

– Олллоолоооолоо.

Он снова только мычал. Рин молчала, вглядываясь в сгусток, а сама судорожно пыталась понять, что за слово он пытался ей сказать. Что-то связанное с тенью? Источником? Мостами?

– Ололооооо. Помоооо. Гхиии. Рииын.

Сгусток зашипел, заискрился и с треском исчез вместе с дверью.

Рин решила ждать. В прошлый раз было то же самое. Должно быть, Джироламо трудно перемещаться во сне, трудно удерживать себя в этом мире. Но ничего… Все будет хорошо, тем более так сказала мама. Вместе с Джироламо Рин построит мост прямо до источника, и Джироламо все починит. Тогда они отвоюют границы всех фрагментов. А потом она научится защищать и свои. И Оллибол она завтра же скажет…

Ололо… Не может же это быть «Оллибол»…

Дверь качнулась, Рин упала прямо внутрь тьмы, что скрывалась за ее спиной, дернула ногой, все тело пронзило щекотными и колючими иголками, и она резко открыла глаза.

Что делать, когда будильник не прозвенел и его не надо выключать, а провалиться в сон невозможно? Невозможно, потому что надо разобраться с тем, что… Что делать, если не понимаешь, надо ли заправить кровать, одеться, причесаться, поправить покрывало… Как вообще люди могут начинать свой день без списка действий?

Рин посмотрела в окно – туман.

Прислушалась к спящему дому. Другой бы на ее месте, может, и не заприметил лживой тишины, но не Рин. Что-то кралось.

Сердце отяжелело от страха и затрепыхалось, словно подстреленная птица в агонии. Что-то кралось человеческими шагами или же… Нет! что-то катилось мягко по полу. Или все вместе: и шло, и катилось!

Оллибол вставала по ночам и, не беспокоясь о сне других, топала на кухню за стаканом воды, а потом в туалет и возвращалась в комнату. Она никогда не кралась… По крайней мере, раньше, до того, как ее вызвали в департамент социальной помощи.

Рин едва слышно подобралась к двери, задержав дыхание, мягко опустила ручку, чтобы щелчок не спугнул крадущегося.

Крупная спина Оллибол загораживала того, кого она спускала по лестнице для колясок, но Рин не сомневалась: в коляске был Джироламо.

– Что ты делаешь, Оллибол?

Голос Рин ей самой показался чужим, словно в ней тоже что-то сломалось, но об этой поломке станет известно намного позже, прямо как с пультом, когда не будет ни запасных батареек, ни возможности переключить канал.

Оллибол остановилась и, не повернув головы, грубо ответила:

– Иди в комнату и не мешай.

И продолжила спуск.

Тогда Рин побежала к соседней лестнице, отсчитала пять ступеней вниз и снова окликнула Оллибол:

– Куда ты его везешь? Что происходит?

Рин бросила взгляд на Джироламо: оболочка без чувств, глаза которой смотрели безжизненно и отрешенно в неизвестном направлении. Он никогда не был таким!

– Что ты с ним сделала, Оллибол? И куда ты его везешь?

Оллибол снова остановилась, могла бы просто слегка повернуть голову, чтобы посмотреть Рин в лицо и ответить на вопрос, но она не сделала этого.

– Уйди и не мешай. Иначе убью.

Рин могла ожидать чего угодно, но только не подобного ответа. Все рухнуло в момент, нога оступилась, и Рин покатилась кубарем с лестницы. Целых семь ступеней. В другой раз она бы еще полежала на полу, заранее сокрушаясь о том, что, должно быть, переломала себе все конечности и теперь ко всему придется привыкать заново. А если сломались руки, как заправлять кровать? Но сейчас Рин вскочила на ноги и преградила путь Оллибол.

– Остановись. Давай поговорим. Что случилось? Что сказали в департаменте…

Но Рин не успела закончить, кулак Оллибол со всего размаху влетел прямо ей в нос. Раздался хруст, и в глазах заплясали молнии. Рин приземлилась на копчик. Словно спицу вонзили в позвоночник прямо до шеи.

Что-то бахнуло рядом с ней. Джироламо замычал едва слышно, будто его опоили приличной дозой запрещенного в доме милости невизгуна. Оллибол потянула пациента за шиворот, обхватила под мышки и постаралась затащить в коляску, с которой он скатился вниз. Другая бы не справилась на ее месте, но Оллибол была крупнее Джироламо. Она усадила его, привязав ремнем, и покатила к выходу.

Рин поднялась по стеночке, спина Оллибол качалась из стороны в сторону, словно маятник. Рисованный акварелью маятник, который от боли в носу слишком расплылся на фоне кухни.

С Оллибол что-то сделали в том проклятом департаменте, потому что она бы никогда так не поступила. Бежать было больно, а кидаться на спину Оллибол еще больнее, но Рин прыгнула на нее, обхватив руками и ногами.

– Оллибол! Пожалуйста, не надо! Это же я! А это наш Джироламо! Остановись!

Если бы великану докучала букашка, он бы через плечо дотянулся до нее, ухватил большущей ладонью, покрутил, повертел да прихлопнул. Оллибол сделала почти то же самое, стянула Рин с себя и швырнула спиной в закрытую дверь. Теперь Рин валялась на полу, преграждая путь к выходу.

– Мы тебя переедем. Да, Джироламо? Мы ее переедем прямо на твоей коляске, – сквозь зубы цедила Оллибол. – Раз, два, трииииии.

И Оллибол, упершись руками в поручни, побежала прямо на Рин. Джироламо пытался соскользнуть на пол, чтобы остановить коляску, но его держал ремень, а Рин все никак не могла подняться.

Последнее, что бросилось в глаза, – красные туфли, которые Рин забрала для Оллибол, мутные глаза Джироламо и зажатый в его руке фонарик.

Дверь за спиной внезапно исчезла, и Рин вывалилась на порог дома, а Оллибол, взвизгнув, остановилась. Дверь открыл Лью.

– Лью! – Рин и хотелось бы крикнуть, но вместо этого она прошептала его имя.

Лью перепрыгнул через Рин и бросился на Оллибол. Все закончилось быстро. От столкновения Оллибол грузно повалилась на пол.

Рин поднялась с пола, переводя взгляд с Джироламо, с которым, к счастью, все было хорошо, на Лью, который подозрительно вовремя оказался здесь. Лью еще мгновение смотрел прямо на Рин, а потом распался на сотни огненных крошек. Ойгоне.