Савва когда-то допускал мысли, что такие люди могут быть особенными, и иногда были. Но чаще всего обычная дворничиха из Самары, любящая читать по вечерам Солженицына, оказывалась куда глубже, чем все эти личности. Потому что в мире особенных поистине особенными становились обычные. Без модных психических расстройств, зависимостей и татух. В такие моменты Савва вспоминал своих ласточек на шее – для кого-то они были символом свободы и скорости, а для кого-то…

Конечно, чтобы заявить всем о своей ориентации он мог бы ебануть розовый треугольник или иную символику прайда. Но и тем, кто был в теме, достаточно было знать, что среди своих ласточки на шее вопят о том, что их владелец очень любит горловые минеты. Любит, умеет и практикует. Иногда это помогало обзаводиться интересными знакомствами в тех же клубах, а если Савва знакомиться не хотел, то делал вид, что не понимает намеков. Какие татухи, вы о чем, любезный? Ну ласточки, ну и что. Красивые птички. Он же свои черные полосы у локтя не показывал. Никогда. Потому что носил всегда рубашки и футболки с длинным рукавом. А вот их набил реально по приколу – всегда было забавно замечать удивление на лице того, перед кем он раздевался, иногда и ужас – фистинг не все любили. Приходилось разубеждать парней в том, что им сегодня обязательно будут засовывать руку в зад. На такое у Саввы бы и не встало.

Как и у Чехова на Баунти – он готов был на что угодно поспорить. И дело даже не в самой этой размалеванной мартышке, а в том, что у Дани, похоже, на баб и не вставало. Подозревал Савва такой расклад. Поэтому, чтобы проверить и понаблюдать за «влюбленными» со стороны, он поехал на закрытую тусу в клуб, где Даня должен был выступать и где, конечно же, терлась его Маша. И их вместе – конечно же ненамеренно – засняли бы папарацци и слили бы видео в сеть. Савва эту схему знал до последней мелочи: сначала тайный роман, потом развитие отношений, красивая любовь, затем кульминация – измена или некрасивое расставание. Виталий, скорее всего, поставил бы на последнее. Для измены нужно больше времени на обсасывание истории в сети, а времени у него нет, надо сделать скандал раньше, перед самым ежегодным чествованием певунов с наградами от радиостанции, где на эфиры приглашают звезд уровня Киркорова.

В клуб Савва приехал как раз к выходу на сцену Даниила. И как только увидел его, сразу понял, что сегодня не выпустит его из этого клуба, не узнав «на ощупь».

В клуб «Ленинградка» Даня ехал в настроении «бухать и плакать». Больше всего злило, что бухать было нельзя, – только не на людях! – а плакать ему дозволялось только во время оргазма. Ну, по предоставлениям Виталия, хотя такого ни разу не было. Виталий тоже сам верил в созданный им образ, утверждая, что просто раскрыл Даню, его суть, а то, что было в провинции… Провинция подавляет. Говорят, хорошие художники должны быть голодными, но никто не уточняет – не постоянно. Иногда, для остроты переживаний, чтобы на контрасте с сытой жизнью осознать, как это прекрасно, когда хлеб не только свежий, но еще и с маслом. Постоянная бедность и безденежье отупляют и низводят до уровня травоядного скота. Душе не развернуться среди урчащих кишок и торчащих ребер.

Даня с ужасом вспоминал те дни, когда приходилось петь на морозе простывшим голосом, ведь тогда он даже не знал, что так его можно потерять в принципе. Вспоминал, но все равно был рад, что приходилось, ведь иначе бы он точно сторчался. Это сто процентов. И отчасти Виталий действительно был прав в том, что раскрыл его – только тут, в Питере, в студии звукозаписи и на сцене он чувствовал себя в своей тарелке. Робость и страх были только в самые первые дни, потом они исчезли – когда он услышал свой голос со стороны.

– Годно, – сказал тогда друг Виталия, тоже композитор, Соколов. – Годно. Будешь нашим, русским Тео Хатчкрафтом. Есть что-то такое общее. Диапазон… хм. Я бы советовал пробовать синтипоп, инди-рок тоже, но попозже.

Виталий прислушался, и поэтому песни Дани поперли под электронщину. Чувственно, утонченно и в ритме нового времени, что подходило и для сцены, и для радио, и для клубов. На выступления в клубы Виталий направлял его теперь постоянно, чтобы быть ближе к потенциальному слушателю и местной богеме – как раз таки ради последней они таскалась и по выставкам.

В этот раз предстояло провести вечер с Машей Баунти, с которой они уже встречались два раза в кафе, но разговаривать не получилось – перекинулись парой слов и поняли, что друг другу не интересны. Маша спасала тем, что сидела в телефоне без перерыва, даже в клубе. Как и просил Виталий, Даня посидел рядом, положив руку ей на талию и улыбаясь, Маша поулыбалась в ответ, быстро чмокнула клубничными губами в губы, чтобы их сфоткал заранее приглашенный человек, а потом снова уплыла в интернет. Впрочем, Дане тоже было пора.

– Девочки и мальчики, сегодня у нас особенный гость – кто еще не знает Даниила Чехова? Ты? Или ты? Ты знаешь, вижу, из кармана торчат твои мокрые трусики или это салфетка?

Да уж, админ у них тут точно странноватый. Но он был прав – девчонки, стоящие у края круглой «таблетки» в центре зала, завизжали восторженно. Даню уже многие узнавали и он все обрастал и обрастал поклонницами. Когда он вышел и положил обе руки, сцепив пальцы, на микрофон на стойке и закрыл глаза, слушая музыку, визжать перестали. Миша, его стилист, царь и бог, как он сам про себя говорил, по-прежнему придерживался в его образе кэжуал-стиля, выбирая для вечерних выходов тотал блэк. Поэтому сегодня Даня был в черной рубашке и черных джинсах. В джинсах – подтянутая, подкачанная в спортзале задница, походы в него были обязательным условием контракта с Виталием. Петь, если честно, не хотелось, потому что перед этим настроение испортила мать, которая опять звонила бухая, но Даня научился заталкивать эмоции подальше. Потому что сцена – это работа. Людей, которые заплатили за билеты – это в будущем – или за вход в клуб, как сейчас, не волновало твое душевное и физическое состояние. Они заплатили за возможность слушать тебя.

Везло в том, что ему не надо было настраиваться на выступление, крещение толпой он тоже давно прошел, на тех самых улицах, поэтому ему легко было представлять, что вокруг никого нет, что он наедине с музыкой. Но одновременно с этим он представлял их всех, каждого, кто стоял в зале и слышал его, и ничего, кроме их одобрения и восторга ему было не нужно. Это было сильнее любого наркотика, это подтвердил бы любой, кто хоть раз попробовал вкус даже маленькой славы – это было как оргазм, круче оргазма.

Даня пел ни для кого и для всех одновременно, на сцене он не становился другим, только самим собой – проводником звука в мир слабослышащих. Он восторгался вместе со всеми, вместе со всеми тащился от своего же голоса и, как и всегда теперь, еще некоторое время после аплодисментов приходил в себя. Нужно было еще помиловаться с Машей, может, даже жахнуть коктейлей, пока Виталий не нудит на ухо, но вместо этого он сразу пошел курить на улицу. Потом зашел в туалет, вымыл руки и стоял у зеркала, поправляя манжеты, когда услышал:

– Красиво поешь. Но мне не нравится.

Из зеркала на него глянули большие темно-серые глаза с расширенными зрачками.

– Почему?

Савве, который стоял рядом и вытирал руки бумажным полотенцем, определенно удалось его уязвить.

– Потому что слишком выхолощено. Слишком… обезжирено. Ты поешь о чувствах, но в этот момент не чувствуешь ничего, кроме радости от того, какой ты охуенный.