Этот Вермеер сквозил Питером как любая арка, ведущая в закрытый двор-колодец. Но было в нем что-то торгашеское, от Москвы, хабальское – наверное, все дело было в глазах. В больших, темно-серых глазах с расширенными зрачками, которые ощупывали Даню все то время, пока он стоял рядом. И Даня чувствовал неприкрытый, откровенный, фонящий не похотью, как у Виталия, а любопытством интерес. Словно его изучали, как редкую многоножку. Но удивило Даню не это, а то, что он сам вдруг испытал то же. От этого человека было трудно отвести взгляд, хотя поначалу он принял его за приставучего участника выставки. Но потом повернулся, встретился с ним взглядом и уже не отлип. Странное ощущение.

Вечером, пока Виталий был в душе – он сегодня рано приехал, вместе с ним, – Даня забил имя и фамилию нового знакомого в поисковике и долго листал его статьи. Почти все они были обличающими, абсолютно все – ядовитыми, как рыба-фугу, которую Вермеер знал, как готовить, раз до сих пор был жив. Либо у него была «крыша» – да по-любому была, очевидно же. Его бы давно посадили на нож за такие выходки. Хотя… Нет, депутатов, дочек ФСБшников и майоров полиции он не трогал.

Даню чтиво затянуло – он испытал нечто вроде восторга от того, как умело Вермеер жонглировал фактами, ходя по самому краю и балансируя. Для того, что он писал, нужна была смелость и любовь к адреналину. Ну и честолюбие, конечно. Со статей он плавно перешел на изучение списка наград и побед журналиста, потом на его личную страничку в соцсети и галерею фото. Еще более странно было видеть этого человека улыбающимся. Искренне, а не как там, на выставке, где пришлось торчать до самого вечера. С точки зрения Виталия день был плодотворным – Даня обзавелся нужными знакомствами и его заметила известная в городе поэтесса, которая могла потом расхвалить его своим друзьям-меценатам. Не то чтобы Виталий не имел средств на его раскрутку, но от вливания капитала не отказался бы.

– Что ты там смотришь? – прозвучало за спиной, и Даня неохотно захлопнул ноут:

– Изучал статьи этого Савелия. Хотелось убедиться, так ли он плох, как его малюют.

– И что ты скажешь о его статьях?

– Они дерзкие. Как будто обличая кого-то, он с ним умудряется заигрывать. Это не статьи человека, который просто любит поливать кого-то говном. Он с их помощью будто хочет получить ответ на свои вопросы, добиться внимания к проблеме и выслушать оппонента. Но и самолюбования там много.

– Меня радует, что уроки этикета и логики пошли тебе на пользу, мысли ты формулируешь неплохо, не то, что раньше, – произнес Виталий, становясь у него за спиной и опуская руки на плечи. Даня хорошо знал этот жест – значит Марш настроен на неторопливый, долгий секс с оральными ласками. Дане нравилось грубо и сильно, но так было только первое время, когда Виталий был голоден до него и никак не мог насытиться. Потом понял, что так может быть постоянно, глотать кусками блюдо, которое нужно есть вдумчиво – чистой воды кощунство, и открыл Дане мир нежных опытных ласк. Виталию было сорок два, и он умел и хотел открывать ему новое. Дане должно было исполнится девятнадцать – и он был жаден до любых ласк и любого внимания, которого не получал раньше.

– Но, – продолжал Виталий, разминая его плечи, – меня не радует твой интерес к этому человеку. Я ведь и приревновать могу.

Даня закатил глаза:

– Умоляю тебя! Смешно.

– В любом случае завтра же начнем вбрасывать дезу про твой роман с блогершей. Я уже выбрал – Маша Баунти, она делает обзоры на брендовую косметику. Вроде как даже поет… Придумаем легенду и я скажу, что делать дальше.

– Обязательно завтра начинать?

– Да, слишком уж часто нас видят вместе – учти и это тоже. Даже если у кого-то возникли сомнения по поводу наших сугубо рабочих отношений, пора их развеять.

Савва был из тех, кто зонт с собой не брал никогда. Потому что всегда действовал по ситуации – если пойдет дождь, он зайдет в кафе по пути и дождется такси, если не на байке, а если на байке – какой зонт?

У Саввы была спортивная «ямаха» на семнадцать литров, ядовито-зеленого цвета. Вообще-то он собирался купить черную, чтоб не выделяться и не слишком привлекать ненужное внимание, но с разбегу влюбился в эту. Помимо байка в его жизни была еще одна сильная любовь – написание фантастических романов, которые он публиковал под псевдонимом «Алексей Дэ» и которые неплохо продавались в сети. Обычный середнячок среди прочих, хотя его замечали и знали многие. Савва точно знал, что тот же Джон – поклонник Алексея Дэ, несмотря на то, что фыркал презрительно на Савелия Вермеера, называя его за глаза выскочкой. Савва мог бы подтолкнуть самого себя выше, на самую верхушку топов без особого труда, задействовав знакомства, но какой смысл тогда был во всем его творчестве? Популярности Алексей Дэ добился сам, поднимаясь с низов, как и Савва. Как раз это и было главной задачей – добиться любви читателя только благодаря усилиям своего ума и мастерству экскурсовода по придуманным мирам. Пиар и приспособленчество, шантаж и лесть были для него чужды как в самом начале карьеры, так и сейчас.

Савва давно смирился с тем, что в нем живут два человека – один мечтатель и лирик, другой прагматик и скептик. В обоих случаях он одинаково раскрывал свою душу, обнажая перед публикой все свои пороки и достоинства, вынимая поочередно из шляпы фокусника то пушистых белых кроликов, то их смердящие внутренности.

Конечно, реагировали по разному, но все равно одинаково – Алексею сыпались в личку оскорбления от хейтеров и признания в любви от поклонниц, Савве ломали ребра обличенные и вручали премию лучшего журналиста Питера – а один раз и России – такого-то года оценившие. В обоих случаях его все устраивало.

Савва родился и жил в Питере до семи лет, поэтому с молоком матери в него впитались «поребрики» и «парадные», вместо водолазок он носил «бадлоны», а вместо батонов покупал «булки». Потом отца перевели работать в Москву, там Савва пошел в школу и там же ее и закончил. А вот поступать на высшее вернулся обратно в Питер, потому что, что уж скрывать, где еще получать достойное образование, как не в культурной столице? Тем более, московская школа журналистики была жестче, а он хотел – глубже. Учился, несмотря на характер, на отлично, – еще бы, в семье учителей, – потому поступил на бюджет. Изначально собирался на филфак, но черт дернул выбрать журфак – наверное, из-за врожденной тяге к новому. Ему тогда показалось, что на журфаке будет куда интереснее, в чем он не ошибся.

Мама, само собой, цокала – где филология, а где журналистика. Как что-то действительно серьезное, настоящее и эрзац. Папа поддержал сына – ну что ему обещает филология, если он не станет именитым искусствоведом? Работу в музее или библиотеке? Преподавательство? А тут – журналистика, четвертая власть.

Родители так и остались жить в Москве, Савва приезжал к ним часто, но реже, чем хотелось бы – весь был в работе днем и творчестве ночью. Гордился тем, что не смешивает одно с другим: если он писал статью, то идеи по поводу мироустройства на планете в выдуманной накануне вселенной пресекались на подлете.

Новая идея как раз настигла его после знакомства с Чеховым, поэтому, сдав редактору обзор выставки на вычитку, он на некоторое время забыл про него, а когда вынырнул из своего творческого запоя, то в сети уже активно муссировалась тема романа блогерши Баунти с новой звездой шоубиза – Даниилом Чеховым. Савва ее знал, но все равно открыл свежие фото и вздохнул: боже, ну неужели Виталий серьезно?.. Мог бы подобрать своему интеллигентному трепетному мальчику что-то более одухотворенное. Певичку из своей плеяды или начинающую актрису. Но вот это, ярко раскрашенное, в розовых дредах, тощее и в конверсах с разноцветными шнурками… Таких Савва больше всего не переносил. За всю жизнь он видел их больше, чем кто-либо, и все они своим внешним видом кричали – посмотрите, я особенный, я личность, я не такой как вы, не такой, как все! У меня татухи на лице, шрамирование, яркие шмотки, пирсинг в клиторе и стразина в жопе, моя любимая книжка «Анна Каренина», а слушаю я Хоя и Клода Дебюсси, когда у меня наступает маниакальная стадия биполярного расстройства.