– Нравится?

Склонив к плечу голову и не имея никакого желания поворачиваться к собеседнику, Кертис еще раз внимательно осмотрел картину, у которой он задержался.

– Да. – Коротко ответил, не глядя на мужчину, когда пауза затянулась и молчать дальше стало неприлично. Он не разбирался ни в живописи, ни в картинах, поэтому говорить с альфой, слегка пахнущим растворителями для красок, ему было не о чем, тем более порвавшийся шнурок на кроссовке заставил его чувствовать себя оборванцем и уродцем еще больше, чем раньше.

– Вы знаете, молодой человек, что вы поразительно красивы? У вас уникальная красота. Необычная, скрытая в каждой черте лица, – медленно протянул альфа, отступив на шаг и разглядывая Кертиса.

Тот хмыкнул и скривился. Так его еще не обзывали. Он-то знал, что некрасив, что бы ни говорил ему папа. Вот одноклассники – те не врали. А этот, вроде старый уже мужик, а туда же! Не клеится же он к восьмикласснику? Тем более, зачем к гадкой утке, если у них половина класса очень ярких и милых омег?

– Ох, простите старика, совершенно выжил из ума! Позвольте представиться: Поль Батист Деруа. Это мои картины. Я бы хотел нарисовать ваш портрет, вы позволите?

Конечно же, с этого момента статус Кертиса Мура взлетел до небес, и набросок карандашом, сделанный в тот же день художником, он хранил и по сей день.

Предавшись воспоминаниям, перестав ласкать свое тело, Кертис взглянул на стену: над кроватью висела та самая картина Поля Деруа, с которой началась его вторая жизнь и закончился период уродства. Нарисовать его художник не успел, но собравшийся тогда вокруг творящей набросок знаменитости класс оценил восхваление их одноклассника в полной мере.

– Красота – она внутри. – Делая мелкие штрихи карандашом, вещал месье Деруа, и Кертис слушал его с замиранием сердца.

Сколько лет прошло, а тот день ему запомнился в красках, цветах и запахах и остался одним из наилучших событий в жизни. Потом, конечно, добавились другие счастливые моменты, но этот был переломным. Может быть поэтому неокрепшая психика юного омеги сделала зарубку, что пожилые альфы лучше одногодок, да и других альф в принципе? Может, поэтому он, на спаде карьеры познакомившись с Ричи, так естественно и быстро влюбился в ухоженного, умного, отвратительно богатого альфу? И нисколько не кривил душой, когда клялся перед алтарем.

К тому времени он уже умел подать себя красиво, рассыпая смех колокольчиками, одаривая интересного собеседника то обворожительной, то обольстительной, то лукавой улыбкой, и смог заинтересовать Ричарда Спенсера, подцепить на крючок юной порочности и восхищенного обожания. Это уже потом, после сытой и обеспеченной жизни, поняв, что одних денег и украшений, домов и машин недостаточно, когда тело истосковалось по страстному и долгому сексу, он стал поглядывать на его сына. Вспоминая их первый секс, – неистовый, жаркий, грубый, когда Ричи после званого ужина уехал по делам и они с Гленом остались одни в доме, – Кертис коротко выдохнул, положив руку на приподнявшийся член. Самого лучшего способа проснуться и взбодриться не придумали до сих пор. У них сегодня был насыщенный график и надо было скинуть напряжение, придется все-таки будить соню. Поход к нотариусу, встреча с еще одним отпрыском Ричи – нужно быть во всеоружии.

Кертис стянул и отбросил в сторону легкое одеяло, укрывавшее нижнюю часть Глена и забрался на того сверху, раздвинул его ягодицы и вложил сочащийся смазкой член между двух половинок. Альфа недовольно забормотал и пошевелился, пытаясь согнать его, как назойливую муху. Кертис коротко хохотнул:

– Ты спи, спи, милый, я сам все сделаю.

Он свел ладонями булки, – упругие, накачанные – сжимая ими свой член, и тихо застонал, начиная ёрзать между ними, толкаясь между горячих со сна ягодиц под пошлое хлюпанье увлажнившегося зада. О, он точно знал, как разбудить любовника и его гнев. А как перенаправить его в нужное русло – тут он был мастер. И хоть ночью они знатно потанцевали, но он сейчас был в том возрасте, когда ему всегда было мало и хотелось еще и еще. Успев сделать с десяток полноценных фрикций, он коварно улыбнулся, когда разбуженный и злющий Глен сбросил его наконец-то со спины и придавил своим телом, по некоторым частям которого Кертис понял, что расправа будет бурной и именно такой, как он хотел – жесткой и быстрой.

Обошлись без поцелуев – Кертис привык не рисковать, чтобы окружающие ни в коем случае не заметили истерзанных губ, а уж тем более этого не увидел Ричи. Глен грубо сложил любовника пополам, задрав его длинные ноги к голове, с оттяжкой хлопнул по заду ладонью и вторгся резко и без какой-либо деликатности – это было точно не про него.

Уже давно Кертис привык классифицировать свой секс по степени интенсивности, и сегодняшний он отнес к «родео» – быстро, резко, бурно. И кончил раньше альфы себе на живот, цепляясь за простыни двумя руками, чтобы не елозить по кровати под грубые толчки. Скоро и Глен повалился на него сверху, тяжело дыша и отпуская наконец его пережатые пальцами щиколотки.

– С добрым утром, – отдышавшись, блаженно протянул Кертис. – Готов к сегодняшнему заявлению нотариуса?

– Готов! Надеюсь отец не знал о нас с тобой… Или не верил, если ему донесли слуги.

Глен был красив. Он больше походил на папу, чем на Ричи, поэтому омегу совершенно не грызла совесть по поводу пасынка – они с супругом были разные что по характеру, что внешне. Как говорится, все оставалось в семье – и секс, и честь, и порядок. И как будто бы он не изменял – и тот, и другой были Спенсерами.

Но вскоре оказалось, что Глен был не готов, когда объявили, что новоявленному братцу сбрендивший под старость лет отец отписал все свое имущество, оставив и ему, и Кертису лишь крохи. Неизвестно еще, как он не сорвался в нотариальной конторе «Джонс и сыновья», когда стало известно, что жить он теперь будет на ежемесячные дивиденды от отцовской фирмы, имея в наличии лишь квартиру в Лондоне и «Астон Мартин Валькирия» в гараже. В голове пульсировала кровь, да так громко, словно ее обложили ватой, отгородив от мира, и Глен, слыша, что и супругу отец оставил совсем ничего, понял, что тот все знал об их связи.Переглянувшись с Кертисом, он сообразил, что нужно взять себя в руки. Все еще впереди. Этот молокосос из австралийской дыры не справится с таким грузом – его раздавит. А тут как раз и брат нарисуется. Помощник.

Главное, чтобы Кертис не успел переметнуться к младшенькому – смазливый у него братик получился. Придется трахать омегу так, чтобы выбросил из головы все мысли. Ненасытный отчим, правда, мог выжать из него все соки, но уж Глен постарается, чтобы силы остались для других, более важных дел.

Вся нижняя полка шкафа в гардеробной была заставлена черными туфлями одинаковой модели, но из разного материала – кожа, замша, лак, все на одинаковом каблуке. Чуть выше располагалась полка с обычной обувью на плоской подошве, которая доставалась редко, по случаю, а еще выше – полка с туфлями «неофисных» цветов – красные, синие, белые. Такие в будни не наденешь, только на важный прием или встречу с Лукой, который нечасто баловал приездом. В повседневности его устраивали обычные черные туфли, и высота каблука давно подобралась так, чтобы не приносить неудобств, к тому же, ноги уставать не успевали. Ему-то обычно всего и нужно было, что дойти от машины до здания или перейти через дорогу из офиса до кафе, а час прогулок по магазинам с Ричардом, когда тому приспичивало выбрать себе новый галстук и запонки, он выдерживал с легкостью.

Сегодня предстояло много ходить – нужно провести Майкла через офисные помещения, показать, познакомить, и скорее всего, это затянется до вечера, но Валери все равно достал туфли с нижней полки. Вытащил из чехла костюм, доставленный утром из химчистки, белую рубашку, оделся, пригладил волосы щеткой, дополнил образ парфюмом – можно было идти и начинать этот долгий день.Ожидая Майкла в холле и поглядывая на часы, Валери заметил, как по лестнице спустился сначала Долли, радостно ведущий за ошейник собаку, которую Майкл, вероятно, перепоручил ему на время своего отсутствия, а затем, скользя по перилам наманикюренной ручкой, появился Кертис в пижаме и со сдвинутой на лоб маской для сна. Оглядел Валери с головы до ног, как обычно опустив уголки губ и выражая всю неприязнь к людям, которые встают раньше полудня, чтобы куда-то еще и поехать.