– И так еще тридцать девять раз, – заключил Норрис. – Очевидно, он был не в себе.

Присутствующие снова переглянулись.

Слаг, словно злодей в дешевой пьеске, потирал руки. Быть может, именно сейчас у него появился шанс. Судьба протянула ему тоненькую ниточку надежды, за которую он должен ухватиться. И он ухватится!

– И как же нам быть, господин Норрис? Мудрейший Совет Созидателей признал Пивэйна наследником? – обеспокоенно спросила, почти прошептала, Вадома, поворачивая головку то к брату, то к нотариусу.

Роль глуповатой беззащитной дамочки в беде, от которой мужчины таяли, давалась Вадоме отлично. Она крутила головкой, отрывисто дыша через рот, как и полагается взволнованной, готовой вот-вот упасть в обморок женщине; хлопала ресницами, скрывающими блеск бездушных глаз.

Мистер Норрис, человек зрелый, статный, примерный семьянин, молодцевато крякнув, поправил засаленный галстук.

Слаг извился в судороге приближающегося нервного срыва, метнув гневный, требовательный взгляд на жену, которая игнорировала его, смотря в невидимую точку на стене. «Сделай хоть что-нибудь, будь душкой!» – кричал взгляд Слага.

– Поймите, госпожа Лаветт, – кашлянул нотариус, прищуривая подслеповатые глаза, обращаясь конкретно к предмету минутного обожания, – решение вопроса наследования – вопрос весьма деликатный, требующий усердного… пристального… Морал, помогите!

– Усердия? – промямлил доктор. Он не ожидал, что кто-то обратится к нему. Он не ожидал, что кто-то вообще его видит.

– Усердное усердие, – махнул рукой нотариус. «Вот почему тебя никто не любит, – с досадой подумал старик. – Такой момент испоганил!»

– Я понимаю, какую сложную работу вы проделали, господин Норрис, и я благодарна вам от всего своего сердца. Но молю вас, не томите, ответьте: завещание признали действительным? – прервала его Вадома, обращаясь к нотариусу с почтительным наклоном головы все тем же сладковато-интимным, шепотливым тоном, подаваясь немного вперед.

Ее голос, ее спокойствие могли звучать по-разному. Они могли убаюкивать, ласкать слух; могли доводить до неистового гнева и беспокойства; могли подчинять себе, вызывать невыносимое, неподдающееся объяснению желание, – сегодня она говорила именно таким голосом.

Слова плавно вытекали из ее уст, капля за каплей, они доносились до старого, неудовлетворенного жизнью нотариуса, липли к изгибам ушных раковин, к обвисшим мочкам и проникали внутрь, в самую глубь, в его хваленый мозг, словно пронырливые черви. А легкий наклон головки с поднятой вуалью и премилая улыбка бесповоротно очаровывали.

У доктора, наблюдавшего за переменами в облике Вадомы Лаветт, ныло сердце. Какой душкой она могла быть, когда хотела! С ним она обращалась, как с букашкой.

Прежде чем ответить, нотариус сконфуженно откашлялся. Мысли, не касающиеся дела, отказывались покидать голову.

– Члены Совета Созидателей сначала отказались, решили, мол, раз так не положено, так не будет, но я – я, госпожа Лаветт! – настоял, а мое слово дорого стоит, уж поверьте, меня чтут и уважают, ведь я опытный, с убедительной репутацией…

Расхваливая себя, Норрис окончательно потерял нить и тупо улыбался под обманчиво теплым взглядом обманчиво терпеливых голубых глаз.

– Так значит, все достается мне? – морща лоб, спросил Пивэйн.

– Да, вам. Но если бы не я…

Старика уже никто не слушал.

Брат с сестрой метнули хищные взгляды в сторону соперников. Почти минуту никто не произносил ни слова. Лишь скрипы половиц и звуки бессмысленной дискуссии, разгоравшейся за стенкой, в коморке присяжных, нарушали тишину, повисшую над залом суда, и по совместительству залу Заседания и нотариата.

– Но… но как же так? – заикаясь, дрожащими губами воскликнул наконец Слаг. – Как Совет Созидателей мог допустить подобное?! Как такое глупое, непонятное завещание можно воспринимать всерьез, я не понимаю. Не верю! Завещание составлено не по протоколу, покойный был не в своем уме, завещание ничего не значит, вы не можете воспринимать его всерьез! Ведь…

От тресковатого, скачущего от контратенора к тенору голоска Слага у брюзгливого нотариуса зазвенело в ушах. Возвращалась мигрень.

– Понимаю ваше негодование, господин Слаг, однако прошу, не повышайте голос.

– Нет, нет, я просто не могу успокоиться! – плевался неугомонный Слаг, для выразительности своей речи он не поленился подняться на ноги и начать весьма активно жестикулировать, отчего Эмили сделалось стыдно за супруга. – Этот человек – преступник! Убийца моей тещи, царство ей небесное! Я не верю в то, что Роджер мог оставить ему все!

Какое жалкое оправдание. Жалкая попытка.

– Да, преступник, однако это не меняет дела. Вам известно, согласно указу Совета Созидателей, любой житель острова Святой надежды имеет право стать наследником.

– Но он убийца его жены! – не унимался Слаг. – Роджер не дал бы и крошки ему! Даже отравленной! – кричал он, но никто уже не слушал. – Доктор Морал, – обратился он так, будто неприметный доктор, о присутствии которого все позабыли, мог спасти его жизнь. – Доктор Морал! Вы ведь знали покойного! Вы были с ним в последние минуты его жизни, так разрешите же наш спор, скажите, что Роджер Лаветт, человек злопамятный и обидчивый, – что, разумеется, ничуть не умаляет его достоинства, – ни за что на свете не отдал бы все тому, кто так подло, жестоко с ним обошелся! Как же так! Разве такое возможно?!

Все разом, словно заводные игрушки, повернули головы в сторону доктора. Сам Норрис уже позабыл, что пригласил его.

– Я с превеликим удовольствием отвечу на ваши вопросы, мистер Слаг, – лживой вкрадчивостью начал Морал. – Я действительно знал Роджера Лаветта последние два года и был его лечащим врачом все это время. Не смею утверждать, что мы были близки, однако уверяю вас, леди и джентльмены, господин Норрис, что я не отходил ни на шаг от больного, когда он был в сознании. Я имел связь со всей прислугой в доме пациента, мне известны имена всех, кто его навещал и всех, кто писал ему. Среди присутствующих мне знакома лишь В… – Он осекся, кашлянул. – Мне знакома лишь госпожа Лаветт. И я уверен: не будь покойный так высокомерен, оценивай он женскую натуру наравне с мужской, он завещал бы все Вадоме Лаветт, ведь она заботилась о нем, навещала его, когда могла, варила тот ужасный суп… – Морал снова запнулся. Вадома слушала без интереса. Она была готова вот-вот зевнуть. – Однако покойный был собой и не стал вручать ключи от своего мира женщине. Поэтому в завещании говорится о Пивэйне Лаветте. Определенно.

Договорив, Морал сделал шаг назад, желая укрыться в тени.

– Вы лжете, господин любезный! – заверещал Слаг. – Я навешал покойного! Я собственными ногами доходил до его порога и собственными руками стучал в дверь! ВЫ не впускали меня! А значит, вы с ними заодно, сударь!

– Вы нарочно приходили в часы дневного сна, и я не раз указывал вам на это, – возразил оскорбленный, но держащий себя в руках доктор. – Я лично известил вас о часах приема господина Лаветта, однако вы ни разу не явились в назначенное время.

– И снова ложь!

– Да, вы правы, – покорно согласился доктор, с трудом сдерживая нервный тик. – Вы правы, я солгал.

Вадома вновь подалась вперед, следя за происходящим. Букашка-доктор смог заинтересовать.

Обычно Вадома становилась противницей Слага, ведь в увиливании от открытого конфликта, унижении достоинства противника скрытыми в повседневных, привычных для уха фразах, переплетении лжи двух противодействующих лжецов Вадома была сильнее всех. Пивэйн горячился, кричал, буйствовал, поэтому в гринкрикском обществе действовала Вадома, он лишь время от времени давал команды и указывал цель. Поэтому теперь, когда ее как будто заменили этим слабым игроком, Вадоме было не по себе.

Не по себе, но жутко любопытно, чем кончится!

– Вы правы, многоуважаемый мистер Слаг, – развел руками доктор. – Вы действительно приходили в часы приема. Кажется, даже дважды.