От каши и горячего горького чая Пивэйну сделалось лучше, живот наполнился приятным теплом, душу грела сестринская забота. Пивэйн даже нашел в себе силы, чтобы скинуть с себя колючее, шерстяное одеяло, которое он ненавидел, и которым он был так заботливо укрыт.

– А ты, погляжу, воспользовалась моим беспамятством и раздела меня! – Пивэйн было засмеялся, но резкая головная боль, ударившая прямо в висок, как молния в сухое дерево, не дала ему насладиться шуткой.

– Ты ходил под себя трое суток, – равнодушно ответила Вадома. – Я не убирала, хотела, чтобы ты нашел свое пробуждение особенно приятным, но вид у тебя был настолько жалкий, что даже мое черствое сердце не выдержало. – Ее голос оставался все таким же бесстрастным, но на лице выступила язвительная улыбка.

– Прости, – начал расстроенный своим очередным поражением, смущенный Пивэйн. – Спасибо, Вими.

Забытое детское прозвище всегда смягчало Вадому. Пивэйн жил с ней в Сейкрмоле, хотя ненавидел это место и каждый день смотрел на прогнившие стены с надеждой, что вскоре они обвалятся, Сейкрмол рухнет к чертовом матери, и они, Пивэйн и Вадома, смогут начать жизнь в более приятном месте. Именно эту картину рисовал джентльмен в круглых темных очках, подсевший к Пивэйну в парке. Живая Вадома где-то вдали от острова. Ради этого стоило продать душу!

– Ничего. Я скучала по тебе.

«Плевать, оно того стоило, – повторил себе в тысячный раз Пивэйн. – Да, она мертва шесть лет. Да, я лишился души. Да, она слилась с Домом окончательно. Да, ее тело стало марионеткой, но пока за веревочки дергает сама Вадома, оно того стоило».

Вими любовно провела кончиками пальцев по щеке брата, по мокрым от пота, золотым, коротко остриженным волосам. Прикосновения ледяной кожи давали острые импульсы в тело Пивэйна, словно электричество.

«Оно того стоило».

– Что ты видел? – спросила Вадома.

Пивэйн в смятении посмотрел на сестру. Он боялся говорить ей правду, но лгать не умел. Точнее, лгал он превосходно – правдоподобно, уверенно, выпятив грудь, смотря противнику в глаза; именно так Вадома учила его лгать, именно она привила ему умение казаться правым в любой ситуации. По этой причине ей лгать было невозможно.

– Я видел Пламя, – признался Пивэйн.

– Пламя? – Черные брови слегка дрогнули. – Какое пламя?

– Всепоглощающее, Вими, – прохрипел Пивэйн. Тело задрожало от воспоминаний. Сестра вновь накрыла его колючим одеялом. – Я видел Пламя, поглотившее Дрэгонкёрс. Но это было не прошлое, а будущее.

Он выжидающе смотрел в серо-голубые глаза. Они ничего не выражали. Вадома к чему-то прислушивалась.

– Дрэгонкёрс уже не раз тебе снился, Пиви.

Тихий монотонный голос успокаивал, убаюкивал. Длинные мертвые пальцы переводили умственную напряженность в упругость сокращающихся мышц под холодными прикосновениями.

– Это было не прошлое, Вими, – настаивал брат. – Это было не прошлое!

«Что я делаю? – думал Пивэйн. – Зачем ей знать об этом? О грядущем ей стоит говорить столько же, сколько и о появлении Крипи. То есть ничего».

Пожар в Дрэгонкёрсе Пивэйн видел не раз в своих кошмарах, но тогда все было по-другому. Он никогда не чувствовал смерть так близко. Он слышал крики женщины. И видел лицо… так близко и так размыто, словно в дымке. О, это лицо! Пивэйн никак не мог вспомнить его, оно стояло у него перед глазами и не давало себя разглядеть, запомнить, словно забытое когда-то слово, вертящееся на языке. Это лицо – оно принадлежало девушке, молодой. «Девчонка», – как сказал Крипи. Рыжие волосы, цвета пламени… Лицо, лицо!

Пивэйн видел в пламени Сейкрмол. Он понимал это, чувствовал, знал.

«Нет, не буду ничего говорить, – решил он. – Не стоит давать Вими лишний повод для волнений».

Вадома была уверена, что Пивэйн испугался слишком реалистичных картин из прошлого. К тому же так сказал Дом.

Сестра не поверила Пивэйну, хотя давно предчувствовала развязку затянувшейся трагедии. Или лучше сказать: фарса?

– Тебе что-нибудь нужно? – ласково спросила Вими.

– Почта есть?

Дел было много. В отсутствие Пивэйна крестьяне совсем обленились, станки на фабриках заглохли. Власть проклятых лордов давно опротивела чрезмерно религиозным нищим, населявшим большую часть острова. А, как известно, опаснее завистливой ненависти может быть только ненависть, подпитываемая религиозными убеждениями кровожадной толпы. Это могут подтвердить жители Лаветт-Роу. Ах, нет, не могут, они же мертвы.

Обитатели Проклятой земли ненавидели Вадому, не раз пытались сжечь.

Единственный Лаветт, которого в деревнях уважали, – Пивэйн. Только ему удалось заполучить их непоколебимую преданность, однако Пивэйн пропал на шесть лет, а значит, повиноваться было некому.

Вадома довольно улыбнулась.

– Так и знала, что ты это спросишь, – промурлыкала она, вынула откуда-то из-под складок платья три конверта.

– Они адресованы тебе, – заметил Пивэйн, рассматривая конверты с водяным знаком, изображающий до отвращения знакомый герб. – Что же ты их не прочитала? Вдруг что-нибудь важное?

– От Слага-то важное? – рассмеялась Вадома. – Думаешь, я не знаю, что он мне пишет? Наверняка выпрашивает встречи, где мольбой и ложными обещаниями попытается выпросить хоть малую долю наследства.

Три конверта были одинаковыми – белоснежными, с противным гербом и размашистой подписью хозяина. Пивэйн разорвал все конверты сразу, внутри оказалось три идентичных письма, с разными датами. Они были написаны от руки самого адресанта, а такой чести удостаивались немногие. Стоит отметить, Вадоме Лаветт господин Слаг всегда писал от руки.

– А ты права, – оскалился Пивэйн, дочитав первое письмо. Просмотрел мельком остальные два – да, одинаковые. – Он приглашает на прием в эту пятницу, просит, чтоб ты обязательно там была, ибо он хочет «наладить семейный отношения»… Гм.

– Разумеется, – усмехнулась Вадома. – Удивительно, что он только сейчас о них вспомнил, вернее, только сейчас догадался, что они могут ему понадобиться. Помню, года два назад я с ним на улице столкнулась, так он на другую сторону перешел, лишь бы не здороваться со мной на людях. Не понимаю, чего он стыдится. Для человека, женившегося на незаконнорожденной самозванке, он слишком раним до чужого мнения, ты не считаешь?

– Какой сейчас день недели? – спросил Пивэйн, озадаченный расчетами, составлением стратегии дальнейших действий.

– Пятница.

– Значит, прием сегодня, – задумчиво пробормотал он.

«Что-то здесь нечисто, – ломал голову Пивэйн. – Слаг не стал бы приглашать ее, если бы не имел неизвестного доселе рычага давления. Доктор? Нет, не решился бы. Совет Созидателей? Тоже нет. Они бы не одобрили мою кандидатуру сразу, без прелюдий. Тогда что? Что имеет трусливый слизняк Слаг, раз так осмелел?» – рассуждал Пивэйн, борясь с головной болью.

Травы, что подмешала в чай Вими, уже начинали действовать, боль утихала, но вместе с ней ослабевала и способность мыслить.

Девчонка…

Проклятое слово чуть не сорвалось с уст.

– Готовь лучшее платье, моя дорогая! – Вот что сошло с его уст, задавив слово, которое нельзя ни в коем случае произносить. – Нам пора выйти в свет!

Вадома недоверчиво посмотрела на брата. Последний их с Пивэйном «выход в свет» обернулся скандалом, а для кого-то – скандалом с летальным исходом.

– Кажется, тебя не пригласили, – заметила она, прочитав письмо.

– Уверен, лишние стул и столовые приборы найдутся у этого чопорного лизоблюда.

Грета курила на улице. Ее знобило. Шерстяная красная куча, которую ей, немного датой, втюхали под именем шубы и по цене шубы, не грела. От нее разило сыростью, ничего не перебивало этот запах. Грета решила размять ноги. Спустилась с крыльца борделя «Второй круг», в котором работать стало невыносимо. Мартина, хозяйка «Второго круга» (половины «Второго круга», вторую половину выкупил господин), потеряла край собственной наглости. Она перестала бояться. Что было зря. Страх позволяет не забываться. Гулливер брал всего десять процентов (господин брал столько, сколько ему было лет, то есть с каждым годом поднимал ставку), Гулливер брал свои десять процентов и ничего не проверял, не сверялся с бумагами, ничего; он даже ни разу не появился во «Втором круге». Господин приходил с проверкой каждую неделю, иногда по два раза в неделю, и все лично проверял, не жалел ни свое тело, ни свои глаза (когда сверял все бумаги, доходы, чеки с меленьким скупым почерком Мартины).