Слаг кивнул раз шесть в разные стороны, подтверждая слова молодого врача.

– Вы вломились в дом, когда покойный был уже при смерти, в бреду, вы кричали на него и требовали вписать себя в завещание, угрожая расправой и ему, и мне, выпроваживающему вас.

– Ложь! – верещал побледневший Слаг, умоляя мечущимся взглядом поверить ему. Хоть кто-нибудь, поверьте! Хоть кто-нибудь!

– Вы сопротивлялись, Слаг, вы буйствовали, – продолжал отвердевшим голосом доктор.

– Это ложь! Ложь!!! – Слаг извивался под пристальными взглядами тех, кто ему не верил. – Я порядочный человек! Я бы никогда так не поступил со своим близким другом! Это наглая ложь!

Вадома тихонько хихикнула. Мизинец правой руки, покоившейся на младенческой кости, дернулся вверх – тихо, посмотрим, что будет дальше. И Лаветты смотрели.

– Мы же в зале Заседания, как вы можете лгать! – Слаг тыкал пальцем на статую Правосудия.

Вадома прыснула. В перчатку, тихо. Но услышать было возможно.

– Бога ради, сядь! – не выдержала Эмили. В юном девичьем голоске едва слышно проскрежетали раздражение, жесткость.

Слаг открыл рот без звука, поджал губы и сел. Спиной он к скамейке не прислонился, сидел на самом краю. Видимо, нож, торчащий меж лопаток, мешал.

Присутствующие выждали немного: вдруг Слаг захочет продолжить. Он молчал. Эмили делала вид, что ничего не произошло. Что никто не заметил, какая она на самом деле. И злорадный взгляд Вадомы означал «ха-ха, твой муж слабак, он позорит тебя», а не «ха-ха, вот ты и показала свой настоящий характер, стерва».

– Думаю, вы можете быть свободны, Морал, – благосклонно обратился Норрис к доктору. – Вы исполнили свой долг.

Морал покинул помещение, метнув пылкий, но безнадежный взгляд на ту, что не смотрела на него.

– Ах, господин Норрис, – томно протянула Вадома, – скажите, правильно ли я поняла, что все, без каких-либо сомнений, переходит моему милому братцу? И инсинуации господина Слага никак не могут повлиять на это?

– Д-да, решение уже принято.

Нотариус снова откашлялся. От одного взгляда этой таинственной женщины, про которую ходило столько слухов, у него пересохло в горле.

– Ах, это чудесно! Благодарю за разъяснение, а то, признаюсь, я совсем потерла нить. Они так громко говорили, у меня голова разболелась… – Вадома театрально приложила ладонь тыльной стороной ко лбу, вздохнула так слабо, так томно, что у старого нотариуса чуть не случился разрыв сердца.

Пивэйн молча, как всегда угрюмо, наблюдал за сценой совращения честного джентльмена. Он не любил, когда сестра пускала в ход женские чары, по какой-то причине это вызывало в нем бурю чувств. Возможно, все дело в том, что подобное унижение ее достоинства причиняло Пивэйну почти физическую боль. Возможно, всепрожигающий луч сладострастия, исходящий от Вадомы, давал незаметное глазу, но будоражащее сознание, горячащее кровь любого зрелого мужчины излучение, под пагубное влияние которого, сам того не осознавая, попадал Пивэйн. Он чувствовал себя странно в такие моменты, он терял способность здраво мыслить, тушевался, злился, дрожал, ревновал.

– Когда я могу начать распоряжаться своей собственностью? – обратился он к Норрису.

– Все счета уже переведены на ваше имя. Сейкрмол, Выжженная и Проклятая земли, Багровый утес принадлежат вам, как и все, что там находится. Вы можете делать с ними все, что пожелаете. В границах допустимого, разумеется, кхм.

– Славно, – оскалился наследник, опираясь на трость. – В таком случае я хочу переписать Сейкрмол на имя сестры.

Пивэйну было известно о том случае, когда отец кричал, что это ЕГО дом. Пивэйн знал, как Вадома любила Сейкрмол. И Сейкрмол любил Вадому.

– Что, прямо сейчас? – опешил от столь скорых пожеланий нотариус.

– Да. С этим могут возникнуть какие-то затруднения?

– Нет, нет. – Норрис со скрипом поднялся. – Сейчас принесу нужные бумаги.

«Какая женщина!» – вздохнул он, бросая через плечо взгляд на Вадому Лаветт, которой было уже наплевать на него.

– Мистер Лаветт!

Он поджидал их на улице, у печальных облезлых стен зала Заседания.

– Ба! Месье доктор! Вы изрядно услужили нам, благодарим покорнейше! – Пивэйн Лаветт распростер руки для невидимых объятий, оборачиваясь на зов доктора и вышагивая ему навстречу.

Вадома оставалась неподвижной статуей, наблюдавшей за происходящим. Завещание оглашено. Наследство захвачено. Незачем притворяться. Лицо ее сделалось безжизненным. На руке восседал исполинский ворон.

Прохожим, искушенным зрителям уличного театра жизни, казалось крайне любопытным общение людей, которых объединяли знакомство с покойным лордом Лаветтом и возможность смошенничать, обвести вокруг пальца мудрейший Совет Созидателей.

– Кажется, вы запамятовали кое о чем, – как можно тише проговорил доктор, оглядываясь вокруг себя так, словно он стоял у дверей спальни королевы, пока король валялся в обмоченном им же углу, переваривая яд.

Морал понимал, как выглядел, понимал, что вопрос, от которого, как ему чудилось, зависела вся его жизнь, может подождать до завтра, до послезавтра – до любого дня, только не сегодня, только не сейчас он должен говорить с этим человеком. Он мог бы приехать в Сейкрмол, он мог бы вновь побывать в ее доме…

– Простите, но я не понимаю, о чем вы говорите, – процедил Пивэйн, сквозь стиснутые зубы, которые старательно прикидывались улыбкой. «Заткнись, глупец!» – кричал его взгляд.

– О нашем уговоре, – настаивал доктор. Тактично, тихо, тупо.

Судорога пробежала по мускулистой шее лорда. Он с самого начала знал, что Морал, хоть и гениальный, как говорят, врач, – тупой как пробка, ничего не понимающий в условностях подельников человек.

– Ну отчего же? – протянул он, ударяя себя кулаком по шее, под кожей которой целый ряд мышечных струн вышел из строя. – Я не страдаю маразмом, как мой отец, и ничего не забываю.

– Значит, вы не забыли о том, что до сих пор не выполнили свою часть сделки, – кашлянул Морал, чувствуя на себе взгляд ее холодных глаз. Она стояла за спиной брата, достаточно далеко, чтобы не слышать ни слова. – И у вашего отца не было маразма…

– Насколько я помню, вы сами отказались от награды, мой милый друг.

– Да, я отказался от того, что предложили мне вы, и назначил другую цену!

Доктор нарывался. Он забыл – нет, он просто не понимал! – с кем имеет дело. Морал ничего не знал о Пивэйне. Они виделись трижды. И говорили только о деле.

– Я не торгаш на рынке, Морал, не пытайся набить себе цену, не выйдет, – огрызнулся Лаветт.

Прохожие замирали. Следили.

Он продолжил сдержанней:

– Вы просили нежнейшей благодарности моей сестры, что ж – Вими! – крикнул он, не сводя пристального, испытывающего взгляда с доктора.

Фигура не тронулась, даже не перевела взгляд от питомца, но Морал опешил.

– Что вы делаете?! – пропищал он.

– Выполняю свою часть сделки.

– В любом случае вы говорили, что она узнает обо всем от вас в непринужденной обстановке, а не так!

– Ваша правда, Морал, – согласился Пивэйн. – Я расскажу ей завтра вечером, часов в шесть, вас устроит?

– Вы обещали назвать имя! – не унимался доктор.

– Нет, вы просили назвать имя, я же обещал, что поведаю сестре о вашем благородном, «совершенно бескорыстном» поступке, но вы дважды отказались от этой услуги. До свидания, доктор!

– Имя! Назовите имя! Я требую!!! – Обезумивший доктор схватил за локоть хозяина половины острова.

Бешенство подступало к сердцу Пивэйна. Глаза налились кровью. Одним резким движением он освободил руку и чуть не повалил на землю худого доктора.

– Да на кой черт оно вам сдалось?! – прогремел он, разозленный.

Движение на улице на мгновение остановилось, как при ударе молнии.

– Я хочу знать его имя. Назовите имя! – настаивал Морал. – Назовите имя. Я вас умоляю!..

Он так громко говорил, почти кричал. Эти люди слушали, слушали. Они следили за ними. Серость домов ослепляла на фоне неба, зачумленного тучами. От этого города становилось дурно, потно, гадко.