Д’Артаньян прикусил усы.

– Правда, – прошептал он.

– Вы не льстили мне, когда я находился в бедственном положении, – прибавил король.

– Но, – возразил д’Артаньян, гордо подняв голову, – если я не льстил тогда вашему величеству, то и не изменял вам. Я даром проливал кровь свою, я стерег дверь, как собака, очень хорошо зная, что мне не бросят ни хлеба, ни кости. Я сам был очень беден, но никогда ничего не просил, кроме отставки, о которой ваше величество изволите говорить.

– Знаю, вы честный человек… но я был молод, и вы должны были пощадить меня… В чем могли вы упрекнуть короля?.. В том, что он не оказал помощи королю Карлу Второму… Скажем более: в том, что он не женился на Марии Манчини?

При этих словах король пристально посмотрел на мушкетера.

«Ага, – подумал д’Артаньян. – Он не только все помнит, но даже угадывает».

Людовик продолжал:

– Осуждение ваше касалось и короля, и человека… Моя слабость… да, вы сочли это слабостью…

Д’Артаньян не отвечал.

– Вы упрекали меня и за мою слабость перед покойным кардиналом. Но разве не кардинал возвысил и поддержал меня?.. В то же время он возвышался сам и поддерживал самого себя, я это знаю; но, во всяком случае, услуги его не подлежат сомнению. Неужели вы бы больше любили меня, лучше служили мне, если бы я был неблагодарным эгоистом?

– Государь…

– Перестанем говорить об этом: вас это огорчает, а меня мучит.

Д’Артаньян не был уличен. Молодой король, заговорив с ним надменно, ничего не добился от него.

– Задумывались ли вы с тех пор? – заговорил снова Людовик.

– О чем, ваше величество? – вежливо спросил д’Артаньян.

– Обо всем, что я сказал вам.

– Да, ваше величество…

– И вы только ждали случая вернуться к этому разговору?

– Ваше величество…

– Вы, кажется, колеблетесь…

– Ваше величество, я никак не могу понять, о чем вы изволите говорить.

Людовик нахмурился.

– Простите, государь, у меня очень неповоротливый ум… Я многого не могу понять, но уж если понял, то никогда не забуду.

– Да, память у вас хорошая.

– Почти такая же, как и у вашего величества.

– Решайтесь скорее. Мне время дорого. Что вы делаете с тех пор, как вышли в отставку?

– Ищу счастья, ваше величество.

– Жестокие слова, господин д’Артаньян.

– Ваше величество неверно поняли меня. Я питаю к королю величайшее почтение. Правда, я привык жить в лагерях и казармах и выражаюсь, может быть, недостаточно изысканно, но, ваше величество, вы стоите надо мною так высоко, что вас не может оскорбить слово, нечаянно вырвавшееся у солдата.

– В самом деле, я знаю, что вы совершили блестящий подвиг в Англии. Жалею только, что вы не сдержали обещания.

– Я! – вскричал д’Артаньян.

– Разумеется… Вы дали мне честное слово, что, оставив мою службу, не будете служить никому… А ведь вы служили королю Карлу Второму, когда устроили чудесное похищение генерала Монка…

– Извините, ваше величество, я служил самому себе.

– И успешно?

– С таким же успехом, с каким совершали свои подвиги полководцы пятнадцатого века.

– Что вы называете успехом?

– Сто тысяч экю, которые теперь принадлежат мне. В неделю я получил денег втрое больше, чем за пятьдесят лет.

– Сумма немалая… но вы будете стремиться увеличить ее?

– Я, государь? Вчетверо меньшее состояние показалось бы мне сокровищем. Клянусь вам, я и не помышляю об увеличении его.

– Так вы хотите жить в праздности и расстаться со шпагой?

– Я уже расстался с ней.

– Это невозможно, господин д’Артаньян! – сказал Людовик XIV решительно.

– Почему же?

– Потому, что я не хочу этого, – сказал молодой король так твердо и властно, что д’Артаньяном овладело удивление и даже беспокойство.

– Ваше величество, позволите ли ответить вам? – спросил он.

– Говорите!

– Я принял это решение, когда был беден.

– Дальше!

– А теперь, когда я трудами своими нажил прочное состояние, вашему величеству угодно лишить меня независимости? Вам угодно осудить меня на меньшее, когда я приобрел большее?

– Кто позволил вам угадывать мои намерения и рассуждать о моих планах? – спросил Людовик гневно. – Кто сказал вам, что сделаю я и что придется делать вам?

– Ваше величество, – спокойно сказал мушкетер, – кажется, той откровенности, с какой мы объяснились тогда в Блуа, теперь уже нет.

– Да, все изменилось.

– От души поздравляю ваше величество, но…

– Вы не верите этому?

– Я не государственный муж, но у меня тоже верный взгляд, и дело мне представляется не так, как вашему величеству. Царство Мазарини кончилось; но начинается владычество финансовых тузов. У них в руках деньги. Ваше величество, вероятно, не часто видите их. Жить под властью этих прожорливых волков тяжело для человека, который надеялся на независимость.

В эту минуту кто-то поскребся у дверей; король горделиво поднял голову.

– Извините, господин д’Артаньян, – сказал король, – это господин Кольбер с докладом. Войдите, господин Кольбер.

Д’Артаньян отступил на несколько шагов. Кольбер явился с бумагами и подошел к королю.

Нечего и говорить, что гасконец не упустил удобного случая и устремил хитрый и пристальный взгляд на нового посетителя.

– Следствие кончено? – спросил король.

– Кончено, – отвечал Кольбер.

– Что говорят следователи?

– Что виновные заслуживают смертной казни с конфискацией имущества.

– Ага, – сказал король спокойно, искоса взглянув на д’Артаньяна. – А ваше мнение, господин Кольбер?

Кольбер, в свою очередь, посмотрел на д’Артаньяна. Этот незнакомец мешал ему говорить. Людовик XIV понял его.

– Не беспокойтесь, – сказал он, – это господин д’Ар-таньян. Неужели вы не узнали господина д’Артаньяна?

Тут Кольбер и д’Артаньян взглянули друг на друга. Д’Ар-таньян смотрел открыто, сверкающими глазами, Кольбер исподлобья и недоверчиво. Откровенное бесстрашие одного не понравилось другому; подозрительная осторожность финансиста не понравилась солдату.

– А! Вы изволили совершить славный подвиг в Англии, – сказал Кольбер и слегка поклонился.

– А! Вы изволили спороть серебряные галуны с мундиров швейцарцев, – сказал гасконец. – Похвальная экономия! – И низко поклонился.

Интендант думал смутить мушкетера; но мушкетер прострелил его навылет.

– Господин д’Артаньян, – сказал король, не заметивший всех этих оттенков, которые Мазарини тотчас бы уловил, – речь идет о людях, которые обокрали меня. Я велел арестовать их и теперь выношу им смертный приговор.

– О! – воскликнул д’Артаньян, вздрогнув.

– Вы хотите сказать…

– Нет, ваше величество, это меня не касается.

Король хотел уже подписать бумагу.

– Ваше величество, – начал Кольбер вполголоса, – предупреждаю, что если пример и надо показать, то исполнение приговора может натолкнуться на препятствия.

– Что такое?

– Не забывайте, – спокойно сказал Кольбер, – что тронуть этих людей – значит тронуть суперинтендантство. Оба негодяя, оба преступника, о которых идет речь, – близкие друзья одного видного лица, и в день их казни, которую, впрочем, можно устроить в тюрьме, могут возникнуть беспорядки.

Людовик покраснел и повернулся к д’Артаньяну, который покусывал усы, презрительно улыбаясь.

Людовик XIV схватил перо и подписал обе бумаги, принесенные Кольбером, с такой поспешностью, что рука у него задрожала. Потом он пристально взглянул на Кольбера и сказал ему:

– Господин Кольбер, когда будете докладывать мне о делах, избегайте по возможности слова «препятствия». Что же касается слова «невозможно» – не произносите его никогда.

Кольбер поклонился, досадуя, что получил такой урок при мушкетере. Он хотел уже выйти, но, желая загладить свою ошибку, прибавил:

– Я забыл доложить вашему величеству, что конфискованные суммы простираются до пяти миллионов ливров.

«Мило!» – подумал д’Артаньян.

– А сколько всего у меня в казне? – спросил король.