Д’Артаньян несказанно обрадовался такому обороту дела, но не выдал своего восторга.

– Ваше величество, вы напрасно беспокоитесь, – ответил он. – Когда я имел счастье захватить господина Монка, он был только генералом; стало быть, мне следует получить выкуп за генерала. Пусть генерал отдаст мне свою шпагу, и я буду считать, что мне уплатили сполна. Только шпага генерала стоит столько же, сколько он сам.

– Odds fish,[8] как говаривал отец мой! – воскликнул Карл II. – Вот благородная речь благородного человека, не правда ли, герцог?

– По чести так, ваше величество.

И он обнажил шпагу.

– Сударь, – сказал он д’Артаньяну, – вот шпага, которую вы просите. У многих клинки бывали получше; но мой никогда ни перед кем не склонялся, хотя он очень прост.

Д’Артаньян с гордостью взял шпагу, которая только что возвела короля на престол.

– Ого! – вскричал Карл II. – Как! Шпага, вернувшая мне трон, удалится из Англии? И не будет в числе наших государственных драгоценностей? Нет, клянусь душою, этого не случится! Капитан д’Артаньян, я даю двести тысяч ливров за эту шпагу: если мало, скажите…

– Да, ваше величество, этого мало, – ответил д’Артаньян с неподражаемой серьезностью. – Прежде всего я не хотел бы продавать ее; но вы желаете, а желание вашего величества для меня закон. Я повинуюсь. Но из уважения к славному воину, который слышит меня, я должен оценить ее по крайней мере наполовину дороже. Я прошу триста тысяч за шпагу или готов даром отдать ее вашему величеству.

И, взяв шпагу за острие, он протянул ее королю.

Карл II громко рассмеялся:

– Вот благородный человек и веселый товарищ! Не так ли, герцог? Он нравится мне, и я люблю его. Вот, шевалье д’Артаньян, – прибавил он, – возьмите это.

Он подошел к столу, взял перо и написал чек на триста тысяч ливров.

Д’Артаньян взял чек, с важностью повернулся к Монку и произнес:

– Я взял за шпагу слишком мало, я это знаю; но верьте мне, герцог, я скорее умру, чем прослыву стяжателем.

Король опять захохотал, как счастливейший человек во всем государстве.

– Вы еще повидаетесь со мною до отъезда, шевалье, – сказал он. – Мне нужно будет запастись веселостью, если мои французы уезжают.

– Ваше величество! Моя веселость не то, что шпага герцога. Я отдам ее даром, – отвечал д’Артаньян, вполне довольный.

– И вы, граф, – прибавил Карл, оборачиваясь к Атосу, – и вы тоже еще придете ко мне. Я должен дать вам важное поручение. Вашу руку, герцог.

Монк пожал руку королю.

– Прощайте, господа, – сказал Карл французам, подавая им руку, которую они поочередно поцеловали.

– Ну так что же? – спросил Атос, когда они вышли из дворца. – Теперь вы довольны?

– Тсс… – отвечал д’Артаньян в радостном волнении. – Ведь я еще не вернулся от казначея… По дороге мне на голову еще может свалиться кирпич.

Как только приличие позволило ему явиться за деньгами, д’Артаньян, не теряя времени, отправился к королевскому казначею.

Тут он имел удовольствие променять клочок бумаги, исписанный весьма плохим почерком, на огромное количество золотых, только что вычеканенных монет с изображением короля Карла II.

Д’Артаньян всегда умел владеть собою, но в этом случае он не мог скрыть радости, которую читатель поймет, если захочет быть снисходительным к человеку, отроду не видавшему столько свертков золотых монет, которые лежали в порядке, поистине ласкающем глаз.

Казначей положил все эти свертки в мешки и на каждый мешок наложил печать с английским гербом; такую милость казначеи оказывают не всякому. Потом бесстрастно и с той учтивостью, какую он обязан был проявить к человеку, пользовавшемуся дружбой короля, сказал:

– Возьмите ваши деньги, сударь.

«Ваши деньги»! От этих слов в душе д’Артаньяна задрожали струнки, о существовании которых он раньше и не подозревал.

Он приказал положить мешки на тележку и вернулся домой в глубоком раздумье. Человек, у которого триста тысяч ливров, не может не морщить лба; на каждую сотню тысяч ливров по одной морщине – это еще немного.

Д’Артаньян заперся в своей комнате, не обедал, никого не впускал к себе; зажег лампу, положил заряженный пистолет на стол и всю ночь напролет бодрствовал, обдумывая, как бы сделать, чтобы эти красивые золотые монеты, попавшие в его сундук из королевской казны, не перешли в карманы какого-нибудь ловкого вора.

Лучшим средством, какое пришло в голову гасконцу, было немедля запереть свое сокровище замками, столь прочными, чтобы никакая рука не сломала их, чтобы никакой обычный ключ их не открыл. Д’Артаньян вспомнил, что англичане слывут мастерами в механике и в деле всяческой охраны; он решил назавтра же пойти на поиски механика, который мог бы продать ему добротный сундук или несгораемый шкаф. Ему недолго пришлось искать. Некто Вилл Джобсон, обитающий на Пиккадилли, выслушал его распоряжения, понял его затруднения и обещал сделать ему надежный замок, который освободит его от всякого страха за будущее.

– Я дам вам, – сказал он, – совершенно новый механизм. При первой сколько-нибудь серьезной попытке открыть ваш замок незаметно приподнимается маленькая пластина, маленькая пушечка столь же незаметно выплюнет хорошенькое медное ядрышко весом в полфунта, которое свалит наземь неудачника, не без оглушительного грохота, разумеется. Что вы об этом думаете?

– Клянусь, это воистину здорово! – воскликнул Д’Артаньян. – Маленькое медное ядрышко мне очень по душе. А каковы условия, господин механик?

– Пятнадцать дней на работу и пятнадцать тысяч ливров в уплату. С доставкой, – ответствовал мастер.

Д’Артаньян нахмурился. Пятнадцать дней – это совершенно достаточная отсрочка для того, чтобы все жулики Лондона сделали ненужным приобретение каких бы то ни было замков. Что же касается пятнадцати тысяч ливров – это слишком высокая плата за то, что небольшая осторожность доставила бы ему бесплатно.

– Я подумаю, – сказал он, – спасибо.

И он почти бегом возвратился домой; никто еще не трогал его сокровище.

На следующий день Атос зашел проведать своего друга и нашел его таким встревоженным, что не мог скрыть своего удивления.

– Как, – сказал Атос, – вы богаты и не веселы! А вы так мечтали о богатстве…

– Друг мой, удовольствия, к которым мы не привыкли, беспокоят нас больше, чем привычные горести. Дайте мне совет, прошу вас. У вас ведь всегда есть деньги. Когда имеешь капитал, что надо с ним делать?

– Это зависит от владельца.

– Что вы делаете со своими деньгами, чтоб не превратиться ни в скупца, ни в мота? Ведь скупость сушит душу, а расточительность топит ее… не так ли?

– Фабриций не сказал бы умнее. Признаться, мои деньги никогда не были мне в тягость.

– Скажите же: вы отдаете их под проценты?

– Нет. Вы знаете, что у меня довольно приличный дом, и он составляет главную часть моего состояния.

– А доходы вы прячете?

– Нет.

– Что вы думаете о тайнике где-нибудь в стене?

– Я никогда не пользовался тайниками.

– Так у вас есть доверенный, которому вы отдаете свои капиталы, и он платит вам изрядные проценты?

– Нет.

– Так куда же идут доходы?

– Я трачу все, что получаю; излишков у меня нет, дорогой д’Артаньян.

– А, вот что! Вы живете как вельможа, и пятнадцать-шестнадцать тысяч ливров в год проходят у вас сквозь пальцы? Притом на вас лежат разные обязанности: вы непременно должны принимать…

– Но, мне кажется, вы точно такой же вельможа, как я, мой друг, и ваших денег вам только-только хватит.

– Триста тысяч ливров!.. Тут две трети лишних!

– Извините, но мне показалось, будто вы говорили… мне послышалось… я вообразил, что у вас есть компаньон…

– Ах, черт возьми! Правда! – вскричал д’Артаньян, покраснев. – У меня есть Планше! Клянусь честью, я забыл о Планше… Вот и отходит часть моих денег. Жаль, сумма была круглая, и цифра выглядела славно. Правда ваша, Атос, я вовсе не так уж богат. Какая у вас память!