Длинная леди кивала и всхлипывала. Я доел борщ, отодвинул тарелку, и Вальяжная сменщица погрозила мне пальцем, мол, не все выхлебал, и тогда я, наклонив тарелку, доел все без остатка – уж не с ней-то мне спорить.

– Решать, что с тобой делать, будут присяжные заседатели, – он обвел взглядом комнату и всех присутствующих. – Я выступлю в качестве арбитра, и только. Мы можем наказать тебя. Можем заточить в шахту “Мария-Глубокая”. Можем просто взять – и отпустить, а впрочем, нет, не можем. Ваше право, друзья, предложить иной выход из ситуации.

– Наждак ей в ж**у, и делу конец, – сказал халабудный стервец, и получил кулаком в глаз от Горнячка.

– Воспрещено ругаться при отроках! – Восклицал тот. – Воспрещено!

На полу возобновилось сражение. Длинная леди еще глубже зарылась в своих тонких ладонях, дергая плечами.

– Сам-то что думаешь, Горнячок? – Спросил Миша, взял Горнячка в две руки, и посадил на край стола. Горнячок замотылял резиновыми сапожками, а Стервец, пожав плечами, вернулся в комнату Никиты, к сладостям.

– Проучить-то ее, проучить надо… Однако смотрю я на нее – и не могу! Вдосталь настрадались женщины. Вдосталь! Пора и на мировую идти. Я как про Павлу милую вспомню, что в бабу каменную обратилась, так все мое угольное сердце трепетать начинает. Ай-да простим ее, Миша, а? Простим, но – запретим отныне на землю донбасскую ступать.

– Идея ясна, – кивнул Миша и повернулся к Вальяжной сменщице. – А вы что думаете?

Та отодвинула кастрюлю с картошкой, и голыми руками отбивала свиное мясо. Мука разлеталась по всей кухне, хоть миска с ней и стояла поодаль.

– Работать ей надо.

И больше ничего не сказала.

– Поскольку труд облагораживает человека, – снова кивнул Миша. – Вы, ребята, какого мнения?

Мы с Валерой, хоть и доели борщ, продолжали делать вид, что у нас еще полные тарелки – не хотелось сболтнуть чего лишнего. Тем более что Длинная леди, пусть не выглядела опасной – мало ли, вдруг включит берсерка, да как нападет?

– Я… я не знаю… – не поднимая глаз сказал Валера.

Для него лучшим решением было избавиться от всех монстров раз и навсегда, без права на помилование.

– А ты, Саша?

– А я…

Я замешкался, но тут вдруг подумал, что у меня есть прекрасный повод ничего не говорить.

– Пока не узнаю, что произошло со мной в коридоре, ничего не скажу! Мне нужны объяснения!

И только когда я это произнес, оно на меня и накатило. Действительно: что это за магия? Почему пение Миши так на меня повлияло? Миша мою реплику воспринял спокойно.

– То, что случилось, и есть причина, по которой Шубин попросил меня с тобой связаться, – Миша сделал многозначительную паузу, и выдал: – ты – исконный сказитель.

– Кто? – Спросил я.

– Кто? – Спросил Валера.

– А я знал! – воскликнул горнячок и подбежал по столу ко мне.

Миша набрал полную грудь воздуха и выдал:

– У всякой истории есть кто-то, кто рассказал ее первым. Кто не понимает, но тонко чувствует природу вещей, и, как это говорится, улавливает, что иные уловить не в состоянии. Он может быть косноязычным, может с трудом составлять слова в предложения но дело вовсе не в богатстве языка. Он стоит у врат, отделяющих тех и других. И когда он начинает как фантазировать, он на самом деле видит, и это отличает его от обычного сказочника. Ты, Саша, исконный сказитель. Истории тебя душат, но и лечат. Ты призвал Горнячка. А может, ты просто первым узнал о его появлении. И, я уверен, в детстве случалось то, что ты не мог объяснить.

Я так сильно стукнул по столу, не со злости, а просто от накативших эмоций, что тарелки подскочили, а ложка Валеры упала на пол.

Когда вспоминаешь о том, как о чем-то воспоминал раньше, и воспоминания смешиваются с воспоминаниями о воспоминаниях, волей-неволей начинаешь верить, что в твоем прошлом было нечто, чего на самом деле с тобой никогда не случалось.

В тот день Миша впервые назвал меня исконным сказителем, и я начал припоминать, как однажды рассказал одной из мягких игрушек – тигру из “Винни-Пуха” – его историю, и он мне улыбнулся. Или как я вообразил, что в момент выключения света из-за аварии на подстанции, в дом проникает отряд матерых солдафонов размером с пчел – и, хоть убейте, я помню, как они жужжали надо мной, когда я пытался уснуть.

Не знаю, как это работает с точки зрения Миши. Он всегда вредничал, когда я пытался выяснить механизм оживления историй. С его точки зрения, рассказ и рождение паранормального происходит одновременно, словно по какой-то программе. Теперь-то я не пытаюсь осознать это, но в то время меня по-настоящему завораживали эти размышления.

Все стало на свои места. Миша, как психолог какой-нибудь, объяснил мне меня. И это было офигенно.

– Каким же будет слово Исконного сказителя? – Спросил Миша.

Я распрямился. Негоже человеку с такой, как это сказать, должностью, сидеть ссутулившись! Все вокруг, и даже Длинная леди с ее пронзительным и жутким взглядом, смотрели на меня с неприкрытой надеждой. И слова полились из меня против воли:

– Была на свете одна девочка, Офелия. Самая высокая в своем классе. Благодаря своему росту она единственная из женской половины коллектива играла в баскетбол и волейбол наравне с мальчишками. Поначалу ее пытались дразнить, называли шваброй, но в обиду она себя не давала. Девочка была не только добрейшей души, но и сильной! В какой-то момент она поняла, что будет защищать всякого, кого незаслуженно оскорбляют за его рост, и спустя время все хулиганы школы, а затем и окрестных школ, стали ходить с тумаками и фангалами под глазами. С тех пор прошло много лет. Однако Длинная леди, умерев от старости в окружении любящих высоченных детей, вернулась. И продолжает помогать добрым коротышам и не по возрасту высоким детям.

По мере моего рассказа Длинная леди менялась. Ее черные волосы стали шоколадными, яркими, и чистыми. Черные глаза – выразительными и блестящими, как солнце. Тело, вместо обносков грязной одежды, обволакивал стильный деловой костюмчик. А на лице играла улыбка – детская, наивная и заразительная.

– Ого… – прошептал Валера, когда я закончил. На кухне повисла пауза, восторженная и какая-то… Светлая. Первой ее нарушила Вальяжная сменщица. Она подошла к Длинной леди, обняла сзади, и поставила перед ней тарелку с картошкой.

– Ешь, дорогая, – сказала сменщица. – Совсем кожа да кости…

Я чувствовал такой подъем сил, что захотелось еще рассказать историй, лучше этой, и не прекращать рассказывать, потому что на меня, сквозь крышу хрущевской пятиэтажки, светило донбасское солнце.

– Молодец, Саша! – Миша вскочил со стула и подбежал к окну. – Вот это я понимаю – Исконный сказитель с совестью и сердцем. Радуйтесь, дончане! – А потом, успокоившись, достал из чемоданчика очки, надел и сообщил профессорским тоном: – оно ведь как получается: столь многие истории сказители выдумывали с целью напугать детей, дабы спать ложились или слушались, а напуганное дитя – оно управляемо. Благо времена изменились. Мы больше не должны бояться. И управлять другими – нельзя, свобода превыше всего.

– Ты в детстве боялся органной музыки, а твою бабушку зовут Тося, – сказал я.

– Стопроцентно нет, но ты все равно молодец.

– Вкусно, – тихим голосом сказала Длинная леди, распробовав пюре Вальяжной сменщицы.

– Еще бы! – ответила та и, вернувшись в коридор, растворилась в зеркале. Длинную Леди взяла с собой, показать, как ей живется, и научить готовить.

– Пойдем посмотрим, как там Никита, – сказал Миша. – А ты, Валера, ступай домой. Твоему другу больше ничего не грозит, а родители уже наверняка волнуются.

Мы распрощались с Валерой, он напоследок крепко обнял нас обоих, и вернулись в комнату Никиты. Тот дремал с открытым ртом.

– Миш? – Сказал я.

– Да?

– А сколько тебе лет?

Миша усмехнулся.

– А что, угадывать не станешь?