Подобного в отцовской коллекции хватало. Кроме старой одежды – оказалось, Такеши не единственный неряха в семье, – здесь нашлись резные игрушки, инструменты, засушенные цветы и флакончики с какими-то снадобьями. Отец хранил даже маски – такие разноцветные бумажные тарелки со звериными мордами, усами и клыками. Я примеряла их перед зеркалом. Позвякивала стеклянными погремушками, разглядывала фарфоровых куколок с чёрными крылышками и соломенными шляпками. Никогда таких не видела. Будто сувениры из другой страны.

– Ваш отец… очень много путешествовал, – неохотно ответила мать. – Он любил собирать всякие памятные вещи.

В прихожей послышался шум. Мать тут же подскочила и бросилась в коридор, я поспешила следом. На пороге действительно стоял Такеши – замёрзший, с посиневшими губами, в какой-то дырявой соломенной накидке и… счастливый. Впервые за долгое время. Глаза горят, на лице улыбка. Уже и не помню, когда видела его таким в последний раз. На секунду даже подумалось, будто его ударили по голове чем-то тяжёлым, но я быстро сообразила – дело в другом.

Случилось что-то невероятное.

– Где тебя носило? – сходу накинулась мать. – Ночь на дворе, спят уже все давно, а ты всё где-то бегаешь!

Такеши стащил накидку и бережно отложил её в сторону. На его шее блеснуло любопытное ожерелье – разносортные рыболовные крючки, нанизанные на верёвку. И где он их нашёл? Но куда страннее было то, что вместо каких-то возмущений, оправданий или просто молчаливого ухода в свою комнату, братец поклонился и недолго продержался с согнутой спиной, всем видом стараясь показать – раскаивается.

– Прошу прощения, что заставил вас беспокоиться, – едва скрывая улыбку, сказал Такеши. – Обещаю, такого больше не повторится.

– Вот если бы ты остался дома, я бы вспомнила, что выбросила не всё, – всё с той же непреклонной строгостью сказала мать. – Вон, Харуко всё покажет. И не смей больше так себя вести.

Но вся строгость пропала, когда она отвернулась. Её лицо смягчилось, на губах проступила усталая улыбка. Мать беззвучно скользнула прочь, за перегородкой её спальни загорелся жёлтый свет. Мы с Такеши остались в одиночестве.

– Где ты был? – шепнула я, схватив Такеши за локоть и почти что волоком потащив к выпотрошенному мешку. – Мы чуть с ума не сошли, пока ты…

Такеши не ответил. И не ответил он не потому что как-то обиделся, разозлился или устал, а потому что просто оторопел – увидел отцовские вещи. Он тут же рухнул на колени, принявшись копаться и перебирать вещи, пискнул и глуповато заулыбался. Как ребёнок, честное слово! Братец спешил всё быстро рассмотреть, послушать и потрогать, что-то проверить, другое повертеть. Я села напротив.

– Спасибо! – чуть не взвизгнул Такеши. – Спасибо, спасибо огромное!

Я выхватила у него из-под носа маску – такую смешную тёмно-зелёную рожицу, напоминающую морду какого-нибудь болотного чудища. Братец этого даже не заметил. Всё вертел, смотрел, перебирал.

– Эй! – пробурчала я, спрятав лицо за маской. – Тебе чем-то тяжёлым по голове засадили?

Он взглянул на меня и громко прыснул смехом. Взялся за первую же маску, попавшуюся под руку. Глазами брата на меня смотрел свирепый голубой дракон.

– Это самый лучший день моей жизни! – весело прорычал он.

Я чуть наклонила голову вбок, и бумажная бахрома защекотала мне щёку.

– Ты так старому хламу радуешься? – хмыкнула я.

– Не только, и… это не хлам! – Такеши убрал от лица маску. – Это вещи отца, это память о нём! А ещё сегодня я, между прочим, нашёл друга.

Теперь уже и я открыла лицо.

– Друга?.. Ты серьёзно?

– Да! Да, друга! – Он принялся разглядывать фарфоровых куколок. – Харуко, это прекрасный человек! Его зовут Сора. Мы одногодки, он живёт на востоке города, и… Он не похож на других. Жаль только, я не могу вас познакомить.

– Погоди, почему?

– Он не хочет. Он одиночка, как я.

– Тогда откуда мне знать, что ты его не выдумал?

Такеши нахмурился. Мне и самой стало стыдно за такое недоверие, но… Я ведь правда сомневалась. Замкнутый, нелюдимый, дикий – и тут вдруг ни с того ни с сего таинственный друг. Причём тот, с которым нельзя никого знакомить. И как раз после того, как я попросила его найти хоть кого-нибудь, с кем можно общаться…

– Прости, – буркнула я. – Неудачная шутка.

Он недолго промолчал, что-то обдумывая. Наконец, снова взглянул на меня.

– Уже поздно, – тихо сказал он. – Лучше иди спать.

Такеши копался всё утро. Он расставлял фигурки, развешивал маски, обтачивал инструменты. На завтраке, к возмущению матери, братец появился в отцовской одежде – и всё никак не уставал разглядывать витиеватую вышивку на рукавах и вороте.

– Видишь? – шептал он, показывая рукав, покрытый узорами в виде хвойных веточек. – В нашей префектуре такого отродясь не было. Наверно, северное что-то… Или даже с материка!

– Ну и на кого ты теперь похож? – недовольно забурчала мать. – На шее какие-то крючки повесил, в отцовское кимоно вырядился – сейчас такие уже не носят, опозоришься только!

– Матушка, так там и для вас кое-что есть.

Такеши быстренько сбегал в свою комнату и вернулся с маленьким цветком, вырезанным из дерева. Мать не удержалась от улыбки. Я уже была готова обидеться – а почему это мне не досталось подарка? – но братец, даже не спрашивая, набросил мне на руку костяные чётки. Бусины на них чем-то напоминали маленькие лисьи головы, покусывающие друг друга за уши.

– Как же этот Сора на тебя влияет… – шепнула я.

Такеши шикнул. Говорить об этом при матери он не собирался.

На самом деле, это не могло не пугать. Значит, знакомится мой брат с каким-то «одиночкой», вытряхивает старые отцовские вещи, ходит, будто пришибленный, да ещё и просит делать вид, что всё в порядке, и беспокоиться не о чем. Естественно, это тот ещё повод беспокоиться. Поэтому, быстренько доев и убрав за собой, я собралась в храм. Мико уж наверняка лучше знать, как быть в такую минуту.

Небо перетянули тучи. Город – «вечно цветущая Оэяма», как её описывали не особо интересные мне поэты, – в такое время казался, наверно, самым тёмным и неприветливым местом из возможных. Храм мико находился на востоке, в отдалении от других построек. Дорогу к нему хорошенько протоптали, а по сторонам высадили вишни и сливы, которые по весне должны были вовсю зацвести. У ворот поджидали громоздкие статуи лис.

– Харуко?

Камэ летела со стороны сада. В руках она держала корзину, полную свежей травы. Кажется, в храм должен был наведаться кто-то важный – всё-таки, таким угощением встречали только лошадей, а позволить их мог далеко не каждый гость.

– Камэ, мне очень нужна твоя помощь… – пробормотала я.

– Ты невовремя, – прострекотала Камэ, стараясь поудобнее схватиться за корзину.

– Что? Почему?

– Сегодня приезжает сам даймё. Сама понимаешь, какое важное дело.

Камэ полетела к дверям, я заторопилась следом.

– Мне всего лишь пару вопросов задать, – пробормотала я. – Тут, понимаешь, такое дело…

– Камэ! – донеслось из-за угла. К нам вышла одна из мико – кажется, кто-то из самых старших. – Где ты там шастаешь? А это что? Трава должна быть без корней, а то… Ладно уже, давай сюда.

Она выхватила корзину и быстренько юркнула в храм. Но когда Камэ попыталась войти за ней, мико преградила ей путь.

– Когда угодно, дитя, но не сегодня, – снисходительно бросила женщина. – Сегодня будут лучшие из лучших.

Камэ насупилась, но спорить не стала. Молча развернулась и жестом позвала меня за собой. Мы прошли через маленький садик, усеянный сонными кустами гортензий, и перебрались в соседнее здание – эдакий чайный домик с разноцветными гравюрами и деревцами-бонсай в горшках. Пахло благовониями. Мы прикрыли дверь и присели на тёплые подушки, оставленные после какого-то праздника. Что-то подсказывало, всю свою злость подруга будет выливать на меня.