– Такеши, ты в порядке?

Он медленно подошёл к очагу. Выглядел неважно, но улыбку выдал – нашу семейную, фальшивую и слегка натянутую. Братец показывал её довольно часто. Особенно старался, когда приходилось выбираться на улицу или встречать гостей – в общем, сталкиваться с чужаками. Меня это пугало. И даже странная особенность Такеши – братец запросто мог сунуть руку в огонь, не получив никаких ожогов, – казалась на этом фоне не такой уж и жуткой. Я молча пронаблюдала, как он мешает угли под чайником, как обтирает абсолютно целую руку о тряпку, как смотрит на языки пламени. Напряжение в комнате стало совсем уж тяжким.

– Да, в порядке, – наконец, ответил братец. – Просто на этот Сэцубун идти не хочу.

– У меня такое чувство, будто тебя злят все, кроме нас с матерью. Ты так однажды заляжешь дома, как в норе, и больше не выйдешь никогда.

– Да ну?

– А как ещё? А на этом празднике… Слушай, а может сегодня ты себе друга найдёшь? Или даже какую-нибудь девушку… Отец ведь был ненамного старше тебя, когда женился.

– Ага, ты только представь. Найду себе какую-нибудь девицу с белым лицом и кривыми ногами, женюсь, у нас появятся дети, а потом просто погибну в лесу, и моя вдова будет постоянно повторять: «Вы меня совсем не жалеете, совсем не жалеете». А что? Буду, как отец.

– Такеши, не говори так…

– Меня всё устраивает так, как есть. Главное, что наши с дядей работы кто-то покупает, а остальное не касается.

– Если тебя когда-то дразнили мальчишки, это не значит, что…

– Хватит, – Поняв, что прозвучал слишком грубо, он смягчил тон и вяло улыбнулся. – Лучше принеси дяде чай, пока кое-где злиться не начали.

О чём мать секретничала с дядей, можно было догадаться. После недолгого чаепития меня отправили в комнату – переодеться к празднику. Привычное серое кимоно сменилось «живописно-синим» (интересно, где дядюшка вообще понабрался таких фразочек?), волосы собрались в неуклюжий пучок. Родня парочку раз намекнула, что в таком виде было бы неплохо как бы невзначай показаться перед семейством книгопечатника с севера города – его старший сын, «наследник всего хозяйства и очень даже приятный молодой человек», как раз подыскивает себе невесту. Так что, скорее всего, мне уже начали присматривать жениха. Пока что несерьёзно, почти в шутку, но потом…

Кажется, придётся взрослеть. Как бы не хотелось закопаться в книжках с любопытными «закорючками».

И почему у меня такое плохое предчувствие?

Все праздничные ритуалы начались дома. Мы раскрыли камидану – домашний алтарь, посвящённый духам, – и дядя, приговаривая «Демоны вон! Счастье в дом!», разбросал возле неё жареные бобы. Нас с Такеши, чтобы год выдался удачным, заставили съесть эти зёрнышки по числу лет – мне полагалось пятнадцать, а братцу уже семнадцать, – после чего, накинув вещи потеплее, мы с чистой совестью выбрались на улицу.

Город погрузился в сумерки. Деревянные дома, выстроившиеся вдоль узкой улочки, озарял свет разноцветных бумажных фонариков, к центру стекались люди, а под ногами уже хрустели разбросанные кем-то бобы – Сэцубун без них не обходился. Чем больше, тем лучше.

Пока старшие ушли далеко вперёд, мы с Такеши замедлились. Хотели найти счастливые монетки, которые, говорят, некоторые богачи разбрасывают вместе с зёрнами.

– Думаешь, они вообще существуют? – смеялся Такеши.

– Конечно! – бурчала я, старательно разглядывая россыпь бобов под ногами. – Найдём одну – и всю жизнь бед не увидим. Дядя же однажды нашёл.

– Одной монеткой от зла не убережёшься…

Я лишь цокнула языком. Очень скоро на улице раздался грохот – со стороны театрального квартала, тоже торопясь в центр, направлялась шумная процессия артистов. Эта компания играла особенную роль. На празднике они исполняли роль тех самых демонов – о́ни и ёка́ев, которых прогоняли горожане.

– Спорим, отгадаю всех? – хмыкнула я, кивнув на актёров.

– Да ну? – Такеши вскинул бровь. – И готова поставить пять мон[3]?

Я стянула с пояса связку монет – на одном шнуре было насажено как раз десять мон. Дядя втихаря, чтобы не разозлить мать, подсовывал их в качестве подарков на праздники. Такеши в ответ показал свои запасы. Ставки сделаны – время решать, кому придётся отдать свои деньги.

– Что ж, показывай, что знаешь.

Первым шёл грозный высокий детина, облачившийся в соломенную шубу, деревянную рогатую маску с клыкастым оскалом и высокие деревянные сандалии (их мы одобрили – во всём городе изготавливал такие только дядя, а значит и прикупили эту красоту у него). Он грозно рычал на случайных прохожих, махал кулаками и топал своими тяжёлыми подошвами, а в ответ получал щедрые горсти фасоли – «Демоны вон! Счастье в дом!».

– Демон-они, – твёрдо заявила я.

– Твоя правда, – буркнул Такеши.

Вторым шествовал оннагата – мужчина, играющий женскую роль. Кто-то решил, что «женщинам непристойно играть в театре», поэтому за них играли специально обученные актёры, в точности повторяющие голос и манеры. Конкретно этот нарядился в длинное белое кимоно, украшенное бумажными снежинками, и надел чёрный парик. Лицо закрывала маска – умиротворённая молодая девушка.

– Юки-онна, – сообразила я. – Снежная дева.

Угадала. За Юки-онной следовал такой же оннагата, нацепивший соломенную накидку, напоминающую звериную шкуру, и острые кошачьи уши. На костлявых пальцах с наклеенными бумажными когтями болтались жутковатые куклы в виде скелетов – об этих тварях поговаривали, будто бы они могут поднимать мертвецов.

– Оборотень-кошка. Бакэнэко.

– С кошкой любой дурак справится. А ты следующего угадай.

Здесь пришлось поднапрячься. На этот раз, роль была мужская, и костюм актёр нацепил соответствующий – штаны, хаори, крестьянская соломенная шляпа… Только на маске не было лица. Как будто забыли хоть что-то нарисовать. В полумраке это зрелище выглядело жутковато, и я быстро вспомнила, когда испытывала такое же ощущение. Читала ведь историю о человеке без лица.

– Отдай мне своё лицо! – вопил актёр, обращаясь к прохожим. – Отдай мне своё лицо!

В ответ – всё те же горсти бобов.

– Демоны вон! Счастье в дом! – кричали люди, не жалея сои.

Я поднатужилась – длинное слово вертелось на языке, но всё никак не хотело вспоминаться. На кону стояли мои пять мон, и отдавать их так просто, да ещё и в праздник, хотелось меньше всего.

– Нопэрапон! – наконец, выкрикнула я. – Нопэрапон – демон без лица!

– Да что ты такая умная?! – засмеялся Такеши, не глядя швырнув в актёра горсткой бобов. – Я почти выиграл!

– А дальше идёт тэнгу.

Тэнгу – актёр с ярко-красной длинноносой маской, соломенными крыльями, выкрашенными в чёрный, и высокими сандалиями в виде птичьих лап, – маршировал следом. В руках он нёс хвойные ветки и разноцветные погремушки из шишек, а высоко над головой держал огромного бумажного змея. Их всегда хватало на Сэцубуне.

Дальше была парочка болотников-капп, напоминающих помесь лягушки и черепахи, за ними неуклюже топали домовята дзасики-вараси, в которых нарядили низкорослых мальчишек. Мелькнуло ещё несколько демонов-они, осыпанных фасолью с головы до ног, горная ведьма Ямауба – старая карга с чудовищным лицом, – несколько лесных духов ко-дама (каждый представлял своё любимое дерево) и нахальный тануки – енотовидная собака, после долгих лет жизни научившая колдовству. Перед Такеши уже маячило поражение.

– Хорошо, – буркнул он, тряхнув связкой монет. – А это тогда кто?

Замыкал шествие, как мне показалось, ещё один оннагата. На нём не было парика – только рыжие уши на самой макушке. Из-под кимоно выглядывал накрахмаленных хвост, руки и плечи украшали бумажные гирлянды. Лицо скрывала маска в форме лисьей морды.

– Проще простого, – усмехнулась я. – Кицунэ. Лиса-оборотень.

– А вот и не правда, – заторопился Такеши. – Хитогицунэ.

– Хитогицунэ?

– Если оборотень-лиса женского пола, то это кицунэ. А если мужского – хитогицунэ.