Время шло, оно, я напомню, не останавливается. Проходили недели, шли месяцы, состоящие из унылых, однообразных дней. Но однажды всё изменилось, и привычная серость Витуса познала краски. Случилось это на одной из площадей после занятий. Ему не нужно было проталкиваться в толпе, чтобы увидеть возле статуи ноксинского полководца в отставке, человека, рвущего глотку. Не будь он достойно одет, Витус принял бы его за бродягу, что истосковался по сивухе.

— Братья и сестры! Ноксус — империя со славной историей. Почему мы должны вести себя, как грязные животные? Пришло время выйти из тьмы! Мы живём в славное время, каждый день рождаются новые технологии. Сегодня в Ноксусе появился порох, за ним стали производить огнестрельное оружие, а что будет завтра? Мы покорим небеса, изучим глубины! Время прекратить междоусобные войны великих народов и объединиться ради общей цели. Мы — люди Ноксуса — как самый великий народ должны пойти на первый шаг. Внемлите, люди. Услышьте меня!

Народ слушал с нескрываемым интересом: кто-то кивал, другие зыркали исподлобья, иные же предпочли поддержать аплодисментами, нашлись и те, кто ушёл. В толпе Витус однозначно выделялся, однако сейчас люд был увлечён чем-то более интересным, нежели лесным, уже знакомым мальчиком. Честно признаться, и он был завлечён словами незнакомца, что сошёл с импровизированной сцены по просьбе хранителей правопорядка.

Огнестрельное оружие, новые технологии, невероятные возможности — этими мыслями был поглощён Витус, медленно бредя домой. Казалось, внутри него поселилась стая пташек и теперь намеревалась поднять мальчика на седьмое небо от счастливых дум, что его окрыляли.

«Мы покорим небеса, изучим глубины!» — не унималось сознание мальца, вырисовывая всяческие странные агрегаты, позволяющие совершить одно из сказанных агитатором действий. Эх, мечты… Они как сладкая вата: вкусно, но, чёрт возьми, могут сломать зубы.

***

Рано или поздно в жизни наступают моменты, когда случается нечто неприятное, портящее не столько физическое здоровье, сколько моральное. Увы, в нашей истории присутствует подобный момент. Случилось это после захода солнца, в поздний вечер, когда барон предпочёл оставить отпрысков дома и отправиться на симпосий. Гэвиус распустил слуг и воспользовался желанием молоденькой баронессы увидеть «милое животинко», что называется, вблизи.

Витус встречал её с опаской, но не той, что сопровождается страхом, а с иной, менее воинственной. Как и было сказано, недавно отец братьев покинул дом, и в это время мальчик знавал счастье, потому как утопал в мирах инженерии, путешествовал с Дональдом Эдкинсом по математическим уравнениям, грезил с Ричардом Льняным по выдуманным мирам… Одним словом, читал. Когда в гостиную вошла низкая брюнетка в красном платье с высоким подолом и бросающимися в глаза манжетами, он предпочел подняться с софы, и взгляд брата лишь настаивал на этом.

— Витус, кажется, тётя Грестилия напекла овсяное печенье…

Без лишних слов выходец из леса предпочёл ретироваться с полей амурных и переместиться на жёсткий стул, прикрыв дверь кухни и потягиваясь за печеньем. Раз печенька. Эдкинс даёт определение котангенсу угла. Два печенька. Льняный удивляет многообразным миром, где ангелы сражаются с демонами за право трона. Три печенька. Слышится стук; кажется, упал бокал. Витус втягивает голову, кладёт подбородок на столешницу и закрывается книгой. Ему не хочется мешать брату, и он снова чувствует себя чужим.

«— Витус, мой мальчик, моя отрада… Вот увидишь — увидишь! — наши звёзды ещё засияют, и ночь эта будет самая лучшая!»

Выходцу из леса хочется прижаться к родному человеку, найти слова утешения, быть пойманным в сеть доверия и вытащенным из бесконечного моря скорби. Тут же он вспоминает Овечку, дядю Волка. Сердце предательски сжимается, на глазах наворачиваются слёзы. Снова он остался один, а так бежал и так тянулся…

Мы вдоволь нагляделись на страдания юнца, а потому, становясь призраками, проследуем за маленькой мушкой в гостиную, где молодой человек охмуряет любознательную баронессу. И вот они сидят на софе, бокал девушки случайно оказывается на полу… Казалось бы, всё прекрасно, но внезапно она восклицает:

— Зверюшка обучена приносить полотенца? — Гэвиус слишком долго увиливал за ней, чтобы, защищая честь брата, сорвать себе вечер; промолчал. — Как представлю, что ты живёшь с ним… У моей тёти, та что Люси, ну, которую медведь за попу укусил, хи-хи. Ну, так вот, у неё есть собака, и она знаешь какая противная! Всегда лезет, язык высовывает… О, я не заметила, у зверюшки есть хвост?

Молодой человек припал к полу, старательно оттирая алое пятно от дорогостоящего ковра. Тёр-тёр, тёр-тёр. Голоса этой глупышки нет, его не существует. Юноша силился пропускать каждое предложение баронессы мимо ушей. И про туалетные вопросы Витуса, его питания (она думала, что тот ест как животное, из миски), а также про учёбу и цепь. Последней каплей стали слова:

— А если бросить палочку, он принесёт?

— Нет! Нет! Нет! — взревел молодой человек, резко поднявшись с софы, девушка схватилась за сердце: душке явно поплохело. — Он не гадит дома, не приносит палочки и вытирать за тобой вино не станет!

Сначала лицо баронессы посинело, после залилось румянцем; казалось, вот-вот, и она упадёт от сердечного приступа. Особа поднялась, смерила горе-кавалера, а после тихо, едва слышно, проговорила:

— Вы были жестоки со мной, юный барон, ваши слова словно острые ножи. Прошу, не держите меня, и слова прощения приберегите для менее…разборчивых дам. Я ухожу, оставляя вас и вашу… зверушку.

Будь мы в театре, закадровый голос произнёс бы: «Юная леди, цокая каблуками, покидает сцену, оставляя молодого человека с разбитым сердцем». Но, право, мы не в театре, и сердце Гэвиуса не было разбито. Он отстоял честь брата и был более чем горд за себя. Осушив бутылку вина, — к чёрту бокалы! — юноша устремился в гардеробную, чтобы помочь милой баронессе надеть милую шляпочку и на милых каблуках мило покинуть его усадьбу. Но случилось непредвиденное, голосом Витуса сказанное:

— Хотите печенье?

О, что это был за взгляд! С щенячьими глазами мальчик протягивал круглую выпечку баронессе. Та задрала подбородок точно цапля и, скривив физиономию, не успела дать ответ, потому как из гостиной вышел Гэвиус и крайне доходчиво дал понять, что ей здесь не рады и рады не будут. Прогнал. Вдогонку осыпая словами красноречивыми, услышанными у местных забулдыг.

Витуса объял жар, сильный сквозняк отвесил ему пощёчину. Стоило входной двери закрыться, как тут же мальчик бросился бежать, в душе зарождая чувство вины. Он — охотник, волк в овечьей шкуре, потомок Киндред, и всё же эмоции ему не чужды. Выходец из лесов стал винить во всём себя, в голове прокручивая сцену в лесу, когда Гэвиус нарочито громко дал ему понять, что никакой привязи нет, и никто держать его подле себя не станет. Знал бы мальчик, что те хитрости и коварства, были ничем иным как хитроумным ходом в игре молодого гения.

Но он не знал и потому забился в свой чердак, опустив уши точно слон, склонив голову над единственной отдушиной — книгой. Если жизнь мальчика — это чей-то рассказ, то автор — настоящий садист! Будь это так, сейчас бы последовала плаксивая сцена, где братья обнимаются и, рыдая, твердят, что ничто и никогда не сможет их разлучить. Что ж, жизнь — это не книжный роман, а потому и события, произошедшие далее, были более чем обыденными.

Гэвиус нашёл брата в его обители, шатаясь, присел рядом, заключил в крепкие объятья и, нашёптывая неразборчивые утешения, уснул, зловонным перегаром испортив воздух. Несмотря на это, Витус ощущал близость Гальего-старшего и заботу, что накрывает с головой, подобно тёплому пледу. Этой ночью мальчик спал неспокойно, кошмары мучили его до утра.

Раз в неделю наступал день, когда Витус был освобождён от учёбы и мог заниматься излюбленными делами. По привычке мальчик хотел зарыться с головой в книги, но запертая дверь в библиотеку сорвала его планы. Более того, как-то раз (случилось это на прошлой неделе) по приказу барона его комнату обыскали и все трактаты изъяли, не сказав об этом ни слова.