– Немцы помешали, – сморщилась Варвара, – из-за них пришлось Париж покинуть, да еще бежали впопыхах. Федор улетел на аэроплане, где сейчас, не знаю. Прячется от них, написал о том в письме.

– Немцы – гады! – согласилась Алевтина. – Хорошо, взялись за них.

И она поведала последние известия. Первым в Туле поплатился за принадлежность к враждебной нации фон Вернер, полицмейстер. Мало, что ушел в отставку, так еще получил предписание уехать за Урал. Началась мобилизация, но странная: первыми призвали в полки дворян германского происхождения. Сформированные части послали на Восток. На оружейном заводе прошли аресты. По подозрению в сотрудничестве с Германией жандармерия забрала двух инженеров. Неспокойно в городе, все шпионов опасаются…

Получив на станции багаж, Варвара занялась устройством дома. Заказала рамы на картины и развесила их в комнатах. В свою спальню поместила Ренуара – ей понравился букет на полотне. Краснодеревщики прислали им заказанную мебель, ее расставили по комнатам. Сделав это, Варя заскучала, оттого, наверное, завела поклонника.

Офицер из Главного артиллерийского управления, откомандированный в Тулу на завод, прямо-таки сиял нерусским шармом – с тонким интеллигентным лицом, аккуратно подстриженными усиками, уложенными кудрями. Штабс-капитан Ханс ван Нойлен познакомился с Варей в дворянском собрании. Представлен не был, но во время раскрепощенных нравов – это не обязательно: отрекомендовался сам. Сразу рассказал о предках из Южной Голландии и Северной Италии, осевших в России в конце прошлого века.

– Знаете ли, любезная княжна, что в Европе ходит новомодное учение господина Маркса? – просвещал Варвару. – Сей ученый муж утверждает, что пролетарии всех стран должны объединяться против эксплуататоров. Мои родители, все из хороших семей, проповедуют «эксплуататоры всех стран объединяйтесь» – голландцы, итальянцы, русские.

Разговор журчал в перерыве между танцами. Галантный кавалер не ушел в курительную и не засел в комнате за зеленым сукном, предпочитая общество барышни, это было приятно.

– Помилуйте, несносный Маркс и русских пролетариев призывает сплотиться против нас?

– О, нет. Русских он ни в грош не ставит. Ни богатых, ни бедных. Дай бог памяти… Вот что он написал о них: «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала виртуозом в искусстве рабства»[4].

Ван Нойлен с удивительной легкостью и остроумием поддерживал разговор на любые темы, был исключительно просвещен в живописи, знал наизусть сотни стихов, виртуозно играл на фортепьяно. В ухаживаниях был настойчив, но вежлив.

Они встречались раза три. В последний раз штабс-капитан завел серьезный разговор. Ему под тридцать, родители торопят жениться. Но отец, отставной титулярный советник, поставил непременное условие наличие приданного у невесты. Их устроит и двенадцать тысяч. Благородное происхождение – само собой.

– Я могу жениться без согласия родителей, – сообщил Ван Нойлен. – Но тогда меня лишат наследства. Потеряю содержание, а оно весьма приличное. Содержать семью на жалованье офицера для меня позорно. Вот такая вот диспозиция… Ну, а вы свободны?

Влажные итальянские глаза горели, и сомнений не осталось: разговор заведен ради Оболенской.

– Вы, наверное, слыхали о моей возможной связи с Федором Юсуповым, – отвечала Варя. – Это все наветы. Я служу у князя, только и всего. Дом его веду.

– Я слыхал о князе, – закивал Ван Нойлен, – и охотно верю. Говорят, достойный человек. С удовольствием бы свел знакомство.

– Не смогу помочь, – сказала Варя. – Я сама не знаю, где он обретается. Государственный секрет.

– Понимаю, – согласился офицер. – Но надежды не теряю. Если вдруг заедет в Тулу, дайте знать. Как приличный человек обязан сообщить, что я вами очарован. И, возможно, уведу.

– Будет вам! – Варвара покраснела…

Ван Нойлен проводил ее до дома. И наутро после свидания Варвара нежилась в постельке, размышляя. Что ей делать с появившимся поклонником? Голландец дьявольски красив, но как-то театрально. Федор же простецкой внешности и, вдобавок, – ниже ростом. Только главное не в этом. Варю он не любит. Будь иначе, то не оттолкнул бы ее там, в отеле. Варвара до сих пор чувствовала себя оскорбленной. А Ван Нойлен страстию пылает. Это так приятно. И кого же предпочесть? Чуть поразмышляв, Варя приняла решение: обоих. Не получится с Юсуповым, примет предложение голландца. Только вот с приданым плохо. Неизвестно, согласятся ли родители помочь. Пусть они и помирились, но голландец князю не чета, могут отказать. О приданом нужно позаботиться самой. Как? Федор предоставил ей доверенность распоряжаться счетом в банке. Просто так забрать оттуда деньги означает угодить под суд. Есть другие способы…

Через час, позавтракав, Варвара осмотрела дом и двор. Почему б не обновить в нем что-то к возвращению хозяина? Например, построить флигель для гостей? Федор проверять счета не станет – не такой он человек. Так по зернышку и наклюет. Если Федор все же к ней склонится, штабс-капитан получит от нее отставку, ну, а деньги никогда не помешают.

Года бегут, о будущем нужно позаботиться…

[1] Семишник – монета в две копейки.

[2] Часы.

[3] В России начала XX века слово «жид» не носило бранного оттенка и являлось полным синонимом слова «еврей».

[4] Из работы К.Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века».

Инженер-электрик 1-го разряда Коваленков Валентин Иванович и начальник станции коллежский асессор Скрицкий Николай Александрович выглядели людьми, уставшими головой пробивать кирпичную стену. Нет, на лбу ни у одного, ни у другого не виднелось шишек от ударов, но обоих инженеров объединял тоскливый взгляд. Появление князя, представленного как инженер Кошкин, в сопровождении полковника Федорова, не произвело на связистов ровно никакого впечатления. В помещении станции, заполненном шкафами с предупреждающими надписями о высоком напряжении, было темновато, пахло озоном и маслом. Коваленков был одет примерно так же, как и Федор – в рабочую блузу, поверх нее – кожаный фартук. Круглая голова связиста, коротко выстриженная, несла отметины ожогов, усы и брови явно испытали на себе высокую температуру. Скрицкий в мундире Санкт-Петербургского электротехнического института рядом с ним был, скорее всего, генератором идей, руками работавшим мало.

И оба страдали от неприятия этих идей, оттого к визиту двух заводчан отнеслись более чем прохладно, не ожидая от них ничего, кроме досужих разъяснений, что лампа обязана светить и освещать, а не передавать телефонию. И уж совсем неожиданно прозвучали слова «инженера Кошкина»:

– Правда ли, господа, что вы изобрели электровакуумную лампу, усиливающую колебания переменного тока малой амплитуды?

– Откуда вы можете знать… – протянул Коваленков, но Скрицкий перехватил инициативу:

– Будем честны, идею мы взяли из американского научного журнала. Джон Флеминг изобрел двухэлектродную вакуумную лампу, пропускающую гальванический ток лишь в одном направлении, назвав ее вентилем. Ли де Форест добавил третий электрод и тем самым создал аудион – лампу, в которой сила тока управляется напряжением на отдельном электроде. Наши заслуги скромнее. Мы выделали первый вентиль Флеминга и первый аудион де Фореста в России.

– Мать честная… Аккуратнее не могли? – поразился увиденному Друг.

Федор, никогда радиолампы не знавший, уставился непонимающе на банку объемом около литра с длинным запаянным носиком. Внутри проглядывало хаотичное плетение из нескольких сеток, оттуда вверх и вниз через мутноватое стекло проходили неровные медные проволочки. Было чрезвычайно странно, что днем ранее Друг пришел в такое возбуждение, услышав, что в России есть собственные радиолампы. Склепанные на скорую руку бомбы смотрелись не в пример цивильнее, чем это стеклянно-медное недоразумение.