На тот момент я уже была замужем за покойным ныне Вернером, глупым скотом и самодуром, мнящим себя величайшим гением и тратящим деньги налево и направо, но зарабатывающим их вдвое больше. Они с его пасынком — Себастьяном — стоили друг друга, как никто другой. Хотя, думаю, Себастьян обошел старого дуралея, любившего его больше жизни, во многом. Его отношение ко мне было настолько отвратительным, что я не раз оказывалась на границе жизни и смерти из-за его капризов и нервных срывов. Это соседство было для меня неприятно, почти мерзко, но слишком выгодно, чтобы добровольно от него отказываться. Признаться, анализируя свое прошлое, я понимаю, что глупость наивного старика Вернера была для меня самой большой отдушиной и успокоением за этот бесполезный брак, длившийся целых восемнадцать лет.

Я забрала Ассоль к нам домой. В этот огромный особняк, в котором всегда было пусто. Два человека могли спокойно месяцами друг друга не замечать, что нередко практиковалось и у нас, так как Вернер вспоминал обо мне лишь в те редкие моменты, когда слово «супружество» в его голове отождествлялось со словами «супружеский долг», а так он проводил вечера в обществе других людей и, слава Господу, никогда не принуждал меня его сопровождать.

Появление в доме Ассоль, которую я тут же отдала в руки двум горничным и отправила отмывать и приводить в порядок, не вызвало у Вернера никакой реакции, кроме многозначительного пожимания плечами за утренней газетой. Ему было безразлично то, что я делаю, о чем говорю, где я нахожусь, до того момента, пока это не нарушало его комфорт. Правда, заранее эти рамки не обговаривались, так что прощупывать почву мне приходилось своими собственными силами.

С Себастьяном отношения у меня не сложились с самого начала, хотя он был даже немного младше Ассоль. Сейчас я осознаю, что это было глупо, но на какой-то момент после полного провала в построении отношений с пасынком эта девочка стала для меня всем.

Я наняла для нее несколько учителей на дому, чтобы те обучали ее нашему языку, письму и грамматике. Мой отец был дипломатом и с детства давал мне уроки иностранных языков, сам он знал семь, мне передал лишь четыре. Я могла говорить с Ассоль. Мы понимали друг друга, но для меня было важнее сделать так, чтобы ее понимали и другие. Я вложила в неё всю душу… Она часто говорила мне, что я стала для неё второй матерью, хотя я была всего на четыре года старше неё, — Дженивьен стиснула зубы, отвернувшись от окна. — Мне это нравилось. Возможно, дело в невозможности для меня иметь родных детей, возможно, в чем-то еще. Но сейчас это не важно, прошу прощения, — она поджала тонкие губы. — Я сама познакомила ее с Георгом. Он всегда был очень надёжным, волевым человеком. Добродушным и общительным, я всегда могла на него положиться. Я его уважала, как не уважала никого более… Моя жизнь не сложилась с самого ее начала, но я надеялась на то, что судьба Ассоль будет совсем иной… — на глазах Джен блестели слёзы, но усилием воли она не позволила себе заплакать. Женщина прошла обратно вглубь комнаты, снова присаживаясь на край кровати, зябко потирая холодные руки. — И я до последнего верила в то, что этот ребёнок не был способен на такое. Честно. Я и до сих пор не могу. Но, видимо, мне стоит отдать должное Наполеону, он оказался намного лучше, чем я предполагала изначально.

Теодор, все это время внимательно слушавший чужую речь, тепло улыбнулся, пусть и находился в смешанных чувствах, требовавших длительного осмысления. Но ведь время у них есть, не так ли?

— Только, прошу Вас, не стоит об этом сообщать ему самому. Давайте просто скинем это признание на мою временную слабость из-за сильного эмоционального напряжения. Я слишком подвержена подобному в последнее время…

— Вам не стоит переживать на этот счет, — духовник весело пожал плечами. — Наполеон сам это поймет, да и я не любитель вмешиваться в чужие дела, если я понимаю, что моего вмешательства не нужно.

— Опасный Вы все-таки человек, Теодор, — Дженивьен задумчиво посмотрела на чужое, открытое взгляду, спокойное лицо.

— Зависит от ситуации, да и кто Вам такую глупость сказал? — мужчина беззвучно рассмеялся, промокая лицо Скарлетт холодным полотенцем. — Мне кажется, сказавший это, должен иметь на своей совести слишком тяжкий груз, а за душой — страх.

— Возможно Вы и правы. Во всяком случае, Георг не просто так до Вашего отъезда прислушивался к религиозному департаменту. Преклоняюсь перед Вашей проницательностью, — пожалуй, человека, не знавшего Джен, подобные откровения бы могли натолкнуть на мысли об иронии, однако она смотрела серьезно и устало. Время шуток будет потом, когда все проблемы останутся позади.

— Проницателен, но недальновиден…

— Дальновидность можете спокойно оставить мне. Просто делайте свое дело, и Ваши усилия не пройдут зря.

По стеклу быстро застучали капли. Начался дождь.

========== Белое солнце ==========

В дверь громко отчётливо постучали три раза. На короткое время повисла тишина. Мужчина открыл глаза и приподнялся на кровати на локтях:

— Так рано… Открыто, — сев, он сжал пальцы на переносице и зажмурился от обострившейся за последние несколько недель боли в виске. Очередной ночью сон не шёл, только под утро его сморила лёгкая дрема, так что чувствовал мужчина себя наипаршивейшим образом, но это не было поводом откладывать важные дела, даже если они могли стоить его здоровья и сил.

Глаза, казалось, болезненно-сухие, не хотели открываться.

«Будто и не спал вообще», — подумалось ему.

Дверь распахнулась, дворецкий сделал шаг вперед и, разомкнув сухие тонкие губы, отчетливо произнес:

— Монсеньёр, к Вам дама.

Ни одного лишнего движения. Все чётко. Именно так, как нужно.

— Дама? — мужчина на ощупь нашёл на прикроватной тумбочке очки и водрузил на переносицу. Отсутствие сна последние недели две сказывалось как на самочувствии вообще, так и на зрении. Взгляд не фокусировался, глаза болели, а окружающее казалось даже ещё более размытым, чем обычно.

— Дама представилась как Мадам Ро. Мадам Ро говорит, что у неё есть срочное к Вам дело, монсеньер.

Сидящий на кровати нахмурился, проводя по волосам ладонью, приглаживая темные пряди:

— Ро… Пустите её, — он оправил ночную белую рубашку и поднялся, быстро надевая заранее приготовленную с вечера одежду. — Идите, Бессо. Она не должна долго ждать, Ро этого не любит.

— Принести Вам с Мадам чай? — Бессо поклонился.

Мужчина коротко задумался, поправляя очки:

— Ликер и виски. В гостиную. Я скоро подойду.

— Будет сделано, монсеньер, — дверь тихо закрылась.

Стоя перед зеркалом, хозяин поместья затянул на шее галстук и заправил белоснежную рубашку. В этот момент дверь снова приоткрылась, и в комнату тихо зашли две служанки.

«Наследство отца и его титул принуждают меня это терпеть», — зачесав волосы назад, он скорым шагом покинул душную комнату, по привычке заложив руки за спину, чтобы не выдать волнения.

Чтобы Ро приехала прямо к нему домой в такую рань, чтобы она в открытую заявилась к нему, назвав свою девичью фамилию, чтобы она… Он не представлял, что именно может быть нужно ей от него сейчас, но переживания сдавили виски усилившейся головной болью. Во всяком случае, волноваться просто так не имело никакого смысла, хотя бы потому что волнением никакому делу помочь нельзя по определению.

Мужчина спустился по лестнице и преодолел несколько коридоров. Двери в гостиную были распахнуты, поэтому он сразу молча зашел в просторную, хорошо обставленную светлую комнату.

В изящном кресле у окна спиной к нему сидела молодая девушка с тонким профилем и вздернутым носиком. Услышав позади шаги, она медленно, сидя, повернулась к нему и, сцепив руки в замочек, встала, скорбной тенью едва стоя на ногах. Ее ненакрашенные губы мелко подрагивали, обычно аккуратно убранные волосы выглядели неопрятно: из растрепанной прически выбивались рваные пряди.