Мне ли рассказывать Вам, как часто мы ошибаемся в столь юном возрасте и как легко способны попасть в паутину интриг и лжи. В юности нам всегда кажется, что мы намного опытнее, чем мы есть на самом деле. Мы разочаровываемся позже. Гораздо позже, — д’Этруфэ намочил ткань и снова осторожно приложил ко лбу Скарлетт.

Дженивьен низко опустила голову, прислонившись к пыльному подоконнику. Лишь теперь все становилось на свои места, приходило осознание связи тех историй, рассказанных ей Георгом, с этой ещё не закончившейся, тягучей правдой, на которую взялся раскрыть ей глаза Теодор.

Ее крестница, неразумное, невинное создание…

— Он влюбился. Сильно и впервые, со всей самоотдачей, которая бывает у юноши восемнадцати лет, никогда до этого не обращавшего внимания на женщин. Через какое-то время он рассказал мне, что она согласилась быть его натурщицей. Что ж, это было похвально, но какая уважающая себя женщина будет… — Теодор запнулся, в его голосе промелькнула тень негодования. — Так или иначе, он не рассказывал мне одну вещь, о которой прекрасно знал, но не хотел думать.

— Жоэл…

— Именно. Я не сомневаюсь, что Вам знакома эта история. И я почти уверен, что Вы слышали тысячи проклятий в адрес Наполеона от самого Георга, Вы же были близки, не так ли?

Джен растерянно посмотрела на него и крепче обхватила себя за плечи, когда их взгляды встретились в тусклом свете свечи, стоящей на прикроватной тумбе

— Не отвечайте. Лишь единицы не знают о том, о чем любит рассуждать Марго на вечерах и раутах. Что же поделать, правда всегда глаза колет…

— Что же было дальше?

— Эта женщина совратила его.

Дженивьен криво усмехнулась:

— И Вы ему поверили… — она нервно сцепила пальцы, едва заметно мотнув головой.

«Ассоль, малышка, не может такого быть, чтобы ты…»

— Ему бы я поверил, да он бы мне этого и не рассказывал — и Вам не расскажет, даже если Вы спросите напрямую. У этой истории совершенно случайно оказался ещё один, третий свидетель.

Дженивьен похолодела, ее руки безжизненно опустились. Было бы проще поверить в то, что говорил Маршал. Его слова оправдывали Ассоль и обвиняли Наполеона. Было проще согласиться с тем, что он, молодой повеса, разрушил счастье двух близких людей. Проще смириться с тем, что этот мальчуган с забавным южным акцентом — то самое чудовище, из-за которого погибла Ассоль, чем принять то, что эта девушка не была столь безобидна и невинна, каковой она казалась. Простить Наполеона было возможно, простить Ассоль — уже нет.

— Случилось так, что их разговор случайно, а может и специально, не могу знать наверняка, подслушала Скарлетт. Она уже привыкла к тому, что в это время ее брат всегда был занят, и старалась его не беспокоить. Скар не раз заходила к ним и наблюдала за процессом рисования. Но в тот день она постучалась ко мне и попросилась ненадолго что-то «переждать»…

«Теодор, это меня беспокоит. Мне отчего-то страшно, — девушка подняла чашку и подула на чай. Она забралась в кресло с ногами и сидела, поджав смуглые ступни и прикрыв их подолом платья. — Эта женщина, Ассоль, она сейчас у моего брата…»

Д’Этруфэ выкладывал на тарелку свежекупленные яблоки, попутно быстро прибираясь в маленькой уютной гостиной:

«Будто бы ты не знаешь, что ничего особенного в свидании юноши и девушки нет, — он выбрал яблоко побольше и, не отвлекаясь, разрезал то на четыре части, убрав сердцевину, и протянул один кусочек Скар. Девушка, недолго думая, выхватила его из руки друга и, откусив половину, принялась сосредоточенно жевать. — Это вполне естественно, что у Наполеона появилась…»

«В том-то и дело, что меня беспокоит не это! — перебила его Скарлетт, все ещё не дожевав яблоко. Она кинула взгляд на оставшийся кусочек, решая, что полезнее сделать сначала: доесть или договорить. — Они говорили о Георге».

Теодор, поставивший тарелку на столик к креслу и уже отошедший к стеллажам, застыл, держа в руках какую-то книгу, с которой стирал пыль.

«Ассоль сказала что-то вроде того, что…кажется, он отомстит ему даже за то, что она к нему приходила… — девушка поежилась, поджимая пальцы ног. — Я это видела. Она его поцеловала… А затем…»

Скар покраснела до кончиков ушей и перевела взгляд на окно:

«Я ушла, — она закусила губу. — Мне не хотелось там быть».

Д’Этруфэ медленно опустил книгу на стол.

«Если Жоэл узнает, он его уничтожит…» — он не высказал этих мыслей вслух, но обеспокоенно оглянулся на подругу.

Девушка закинула в рот кусок яблока и запила его остывшим чаем. Теодор задумчиво прошелся по комнате; сложив руки на груди, он молча смотрел на свою гостью.

«Тедо, — Скарлетт вжала в голову в плечи. — Я за него переживаю. Мне это не нравится».

Умиленно улыбнувшись, отвлекшись от напряженных мыслей, мужчина подошёл к подруге и присел на корточки напротив ее кресла, осторожно беря ту за руку:

«Я не могу пообещать, что все будет хорошо, но если в моих силах будет оказать вам помощь, то я это сделаю, — он несильно, но уверенно сжал ее хрупкую ладонь. — Ты всегда можешь обратиться ко мне».

Девушка вспыхнула и, подавшись вперёд, крепко обняла того за шею, счастливо улыбаясь.

— Я тогда не знал, что мне придётся надолго их покинуть… — д’Этруфэ тяжело сдавленно вздохнул. В его воспоминаниях была совсем другая Скарлетт: по-детски милая и непоседливая, с ее звонким смехом, хитрым, но чаще таким наивно-удивленным взглядом, забавными, торчащими ушками и копной вьющихся буйных кудрей. — Я предал чужое доверие. Я пообещал помочь, но, когда моя помощь была жизненно важна… не стоит обещать того, чего не можешь гарантировать. Я был неправ. Мне не следовало поступать с ней так.

— Они Вас простили. Я в этом уверена, Вы же видели, как Наполеон счастлив Вашему обществу. И, хотя я не могла знать его ранее, мне думается, что, ощущая рядом Ваше присутствие, он становится несколько спокойнее. Ему так же нужна поддержка, как и любому другому человеку, — Дженивьен склонила голову набок. Ее мысли все еще были обращены к Ассоль.

— Вас беспокоит та девушка, я прав?

— Я… Никогда не думала, что все могло случиться именно так, — проговорила она одними губами. — Я, признаться, несколько разочарована.

— Dum mortius aus bene aus nihil, — д’Этруфэ тяжело вздохнул, но вдруг заговорил снова. — И все-таки, я не могу понять одного.

— Чего же?

— Вы не похожи на ревнивую женщину, делящую мужчину с его прошлым, Вы не похожи на того, кто интересуется чем-либо из праздного любопытства. Так что же тогда руководит Вами сейчас? Где находятся Ваши интересы, и почему Вас так разочаровали мои слова?

— Я ждала этого вопроса, — Дженивьен мелко вздрогнула, когда ветер холодком прошелся по ее спине и вздул волосы.

— Прикройте окно, становится зябко.

Створки с низким скрежетом закрылись. Стало тише.

— Я ее крестная, — женщина провела пальцами по стеклу.

Наступила тишина. Теодор сдавленно выдохнул, но не посмел перебить говорящую восклицанием или вопросом.

— Она была очаровательным ребёнком, совершенно не знающим нашего языка. Ассоль жила в другой стране. У неё случилось горе: ее родителей поместили в дом для душевнобольных. Тот был буквально переполнен, и пациентов переправляли в подобные места в других городах и странах. Один из них находится в нескольких десятках километров от нашей столицы. Их перевезли туда, а Ассоль была вынуждена оставаться в городе без возможности заработать своими силами. Ей было всего четырнадцать, а ее вышвырнули на улицу. В большом городе такой ребёнок обречен.

Я познакомилась с ней случайно. Ее поймали на воровстве, и я посчитала нужным вмешаться. Не знаю, что управляло мной тогда, но я не могла смотреть на то, как ребёнка, не знающего ни слова на нашем языке, за руку утаскивают в участок. Она громко плакала и вырывалась, а вокруг них собралась целая толпа, я ждала протеста, того, что кто-нибудь встанет на защиту, но все: лоснящиеся от жира взрослые, одетые с иголочки дети, раскрашенные кокетки и дамы — все хладнокровно наблюдали за этой картиной и осуждали существо, не имевшее даже крыши над головой.