Безумие да и только.

Пытаясь как-то внутренне отчитать себя за беспечность, Дженивьен вдруг с удивлением осознала, что, несмотря на полную абсурдность происходящего, подобными мыслями лишь наслаждается. Она, если и испытывала перед собой легкий стыд, то лишь за то, что не ощущает за содеянное никакой вины или смущения, какие должно чувствовать даме в подобном положении.

Прохлада, запах сена, легкий сквозняк — такие непривычные и идиллические, наивно-романные детали скорее забавляли, чем приносили неудобство. Но все же это было намного лучше того, что происходило с ней обычно, поэтому, несмотря на изнеженное с детства тело, и физически, и морально в таких стесненных обстоятельствах Дженивьен ощущала себя в большей безопасности, чем в своем же собственном особняке. Объяснить всего этого себе она пока не могла и потому лишь с легким, но постепенно нарастающим беспокойством ожидала возвращения рыжеволосого юноши.

***

Начать хотя бы с того, что путь Наполеон взял в прямо противоположную от города сторону, после чего Теодор с ним разговаривать категорически отказался, и они провели в молчании немалую часть пути.

Ну, как сказать в молчании…

Молчал Теодор, грела руки дыханием Дженивьен — этого было достаточно. Огни особняка Маршала все ещё смотрели в их спины, когда женщина обернулась, потирая зябнущие руки. В ее больших, задумчивых глазах, скрытых вуалью, отразился дальний свет и синева звездного неба. Ее тонкая, сухая фигура на фоне этого свечения напоминала выточенную из мрамора статуэтку — настолько она была недвижима и по-своему изящна.

Минута тянулась вечность. Джен ощущала тяжёлое, неприятное предчувствие в груди, но не могла понять, что именно оно означает. Что-то с сердцем? Не может же такого быть, чтобы ей было жаль покидать это место. Это не навсегда. Ей просто нужно пережить все эти невзгоды, ей нужно отдохнуть и подумать. Должно же хоть где-то в этом мире быть место, где не придется опасаться непредсказуемости окружающих тебя близких людей?

Вернер, Георг, Хьюго — слишком импульсивные и жестокие люди, в обществе которых она провела слишком много времени… Правда, с Георгом было намного проще, чем с другими, но он то ли не хотел, то ли не мог защитить ее от одной, но очень страшной вещи — от себя.

Дженивьен и сама не замечала, что все ее тело мелко трясло от ночного, пусть и лишь весеннего, холода. Она снова набрала в лёгкие воздух, чтобы обогреть ледяные пальцы своим дыханием, но ее бледные ладони сжали чьи-то горячие руки, а к спине прильнуло живое тепло, импульсом разлившееся по всему телу. Шею и щеку обдало сладковатым дыханием. Не будоражаще-горячим, а спокойным и согревающим. От неожиданности она забыла, как дышать.

— Идемте, — Наполеон шептал. Он тоже ощутил волшебство этого момента и так же не хотел его разрушать. — Доверьтесь мне.

Казалось бы, что могло связать их за то короткое время знакомства. Довериться? Какой абсурд. Юноша, кто вы вообще такой?

…И она доверилась.

Ее ладони сжали крепче, Джен спиной ощущала, что Наполеон улыбается. Усмехнулся и Теодор, наблюдая за этой картиной со стороны, молча сложив на груди руки. Он так же задумчиво смерил взглядом удаляющийся массив города.

«И как, скажите на милость, это все произошло?»

— Надо поторопиться, — Вандес нехотя отстранился, чтобы не смущать и без того стесненную обстоятельствами Дженивьен, и прищурился, высматривая убегающую в поля тонкую, извилистую тропинку.

— Темнеет поздно — светает рано. Не бойтесь — успеется. Дойдем.

д’Этруфэ ободряюще положил ладонь на плечо Джен. Она лишь покачала головой. Ее губы едва заметно изобразили легкую улыбку. На душе постепенно становилось светло и ясно. Женщина сцепила пальцы в замок, сжавшись, как струна, сделала несколько шагов назад и повернулась спиной к особняку Маршала. Она глубоко, насколько позволял корсет, вдохнула и, кивнув скорее себе, чем кому-либо еще, направилась далее. Теодор и Наполеон, оставшиеся позади, не сговариваясь, переглянулись.

— Что ж… — за все время с момента беседы с духовником в особняке Джен не проронила ни слова. Сейчас ее голос звучал тихо, но уверенно. — Возможно, ты был прав.

Теодор широко улыбнулся.

Через некоторое время впереди замаячили едва заметные огоньки. Небо уже окончательно подернулось черной дымкой, и только звезды и медово-желтый полумесяц теперь освещали их путь. Пустынные поля, вдалеке окруженные кромкой леса, погрузились в мурчащее стрекотание и прерывистое пение ночных птиц. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась зеленая гладь мягко колеблемой ветром травы. В низинах уже белым молоком разливался почти осязаемый туман, медленно текущий по прохладному воздуху.

Джен замерла на холме, молча смотря на открывшуюся перед ней картину, и устало опустилась на невысокий камень.

— Красиво, не так ли?

— Наверное, — она кинула неуверенный взгляд на Вандеса и быстро добавила:

— Я читала.

Парень изогнул бровь.

— В книгах иногда встречаются ночные пейзажи, — пояснила Дженивьен. — Но я представляла их не так.

— Лучше один раз увидеть, чем тысячу раз прочитать, — Теодор расстегнул верхние пуговицы мундира, неудобно стягивавшие шею, удивляясь тому, что не додумался сделать этого раньше. — Отсюда вся низина, как на ладони. Вон там — ручей блестит, а в той стороне…

— Родник же? И часовня с красивыми витражами, если ехать дальше, — Наполеон рассмеялся, рукой откидывая волосы со лба в какой-то странной, немного нервной манере. — Я уже сотню лет тут не был.

— Хочешь сказать, что с тех пор, как вернулся, даже не заглянул? — лицо д’Этруфэ вытянулось, затем он нахмурился и помрачнел.

Парень промолчал.

— И тебе не стыдно? — продолжил духовник.

— Все это время мой дом ждал меня, — Вандес растерянно потер переносицу пальцем. — Все слишком сильно изменилось. У меня не получится спокойно это принять, — он тяжело вздохнул. — Мне не хотелось погружаться в прошлое. Я знал, что, если вернусь, обнаружу всё то же, но оно будет уже совсем другим.

— Без прошедшего нет настоящего, — подала голос Джен, внимательно слушавшая разговор, и, ощутив на себе взгляды, кратко добавила, — оно предопределяет Вас, как человека. Разве нет?

— Я просто скучаю по отцу, — парень вяло улыбнулся. — В последний раз я был тут в день, когда его тело привезли… Это была неделя, завершившая войну. Несмотря на перемирие, случилась пара столкновений на западе, когда противник уже отступал, — Вандес прищурился, пытаясь что-то припомнить. — Отец писал, что вернется совсем скоро, что войне пришел конец, писал, чтобы мы с сестрой ждали его… — он сделал небольшую паузу. — Последние письма были отправлены на курьерских незадолго до того, как случились те столкновения на границе, так что на тот момент, когда мы читали его послание, отец был уже мертв.

— До города война не добралась, как в прошлый раз, так и в этот, — пояснил Теодор для Дженивьен. — Ваша радость, что о ней здесь только ходили слухи.

— Уже в конце Девятого Вала отец пару раз приезжал навестить нас с сестрой, но тогда его, фактически, с нами не было. Рауты, важные встречи. Мне всегда его не хватало, даже когда он брал меня с собой.

— Он погиб, как герой. Это повод для радости, — д’Этруфэ легко потряс Наполеона за плечо. — А ну, боец, не раскисай! — духовник сильнее сжал пальцы и, понизив голос, с теплой улыбкой добавил:

— Он наверняка гордился бы тобой.

— Да толку-то… — парень запрокинул голову назад, смотря на мигающие звезды. — Хотя, черт его знает, но, надеюсь, ты прав, — Вандес приосанился и оглянулся на деревню. — Осталось совсем немного.

Женщина заправила выбившуюся прядь за ухо. Все это время она вглядывалась в лицо своего юного спутника, пытаясь понять, что именно с самого начала показалось ей таким знакомым. Его движения были быстрыми, иногда чересчур резкими, он был импульсивен и эмоционален. Человек-чувство. Все в нем пробуждало какую-то стихийную, естественную реакцию, будто иначе быть просто не могло. Создавалось даже ошибочное впечатление, что он всегда знает, как надо поступить, что сделать в той или иной ситуации.